Та, печально-отрицающе машет головой:
— Боюсь ничего не выйдет, Серафим! Пианино, оперное пение и балет — считаются чуждыми пролетариату явлениями.
— Это смотря что играть, петь и танцевать. "Искусство принадлежит народу": это не Пушкин какой-нибудь — это сам основатель первого в мире государства рабочих и крестьян, сказал!
— Брат-Кондрат говорит: "Танцы это мещанство и ничего — кроме полового трения друг об друга не содержат".
— Хм, гкхм... Некоторым дай волю — они комсомол в монастырь превратят!
Однако, проблемка...
— Хорошо! Мы тобой, Елизавета, придумаем свой — пролетарский танец и, не одному человеку в мире — не придёт в голову назвать его "мещанским"!
* * *
До десяти лет моим воспитанием занималась почти исключительно мама, а она хотела видеть меня непременно "гуманитарием". С самых ранних лет — сколько себя помню, я занимался всякими никому не нужными — как мне тогда казалось, занятиями... Меня же, привлекали всякие железяки да "заклёпочки" — с коими возился отец.
Да, и... В то время, когда другие "нормальные пацаны" в футбол играли, или просто бездельничая ошивались по подъездам — я тащился в музыкальную школу с футляром от скрипки, в изостудию с мольбертом или на бальные танцы с белой обувью в сумке — вызывая их усмешки, нередко переходящие в оскорбления действиями...
Да, ну его на фиг!
По достижения отроческого возраста, я устроил грандиозный бунт и, отец определил меня в "технари" — взявшись за моё воспитание лично. Моя же неприязнь к музыке была настолько сильной, что я даже не стал учиться бренчать на гитаре и распевать во дворе приблатнённый "городской шансон". Хотя, больше чем уверен: это далось бы это мне — просто сказочно легко.
Однако, некоторые полезные навыки — вколоченные с детства ремнём матушки, сохранились.
"Сильная половина" нашей ячейки всё же, после бурного обсуждения наотрез отказалась заниматься этой "ерундой" — хоть и не называя её "буржуазной", после моих разъяснений. А мы с Елизаветой, частенько оставшись после репетиций в неком подобие актового зала школы, разучивали наскоро составленный мной репертуар из вспомнившихся советских песен. А пригласив "тёщу", Надежду Павловну в качестве тапёра — учились танцевать "пролетарку".
Если кто не понял — я так обозвал американский "рок-н-ролл".
* * *
На самый что ни на есть народный праздник — 7 ноября, произошла премьера спектакля "Подтёлков". Естественно, присутствовала вся партийная организация на самых почётных местах, представители всех ветвей власти, весь волостной актив, самые уважаемые граждане города и его окрестностей.
Ну и школьники — больше половины зала.
Представление прошло на "ура", хотя наш Домовёнок с оттопыренными ушами — в роли вестового Василия (Кассио — лейтенант Отелло), сперва вызывал у публики приступы гомерического смеха. Потом, зрители "прониклись" и, даже не обращали внимание, что на "комиссарше" кожаная куртка (моя) — болталась как на чучеле.
После сцены удушения, наш волостной судья яростно выкрикнул Мишке:
— Жалко расстрел отменили — но десять лет "домзака" я тебе обеспечу, голубчик!
Но, на него со всех сторон все дружно зашикали:
— Так он ж, не знал! Это тот — четырёхглазый "ихтиллихент", всё подстроил... Паскуда!
— Да...?! Ну, тогда по новому Кодексу — пять лет, с учётом смягчающих...
* * *
В сентябре 1922 года в мире ничего интересного не происходило — за исключением восстания в Греции, разве что...
Октябрь, был намного интересен!
Одиннадцатого числа был издан декрет Совета Народных Комиссаров об выпуске в так называемых "червонцев" — пока ещё банкрот Госбанка, не золотых монет.
25 октября был взят последний крупный оплот белого движения — Владивосток. Но Гражданская война ещё не закончилась — продолжаются мелкие столкновения где-то в Якутии.
В конце месяца в РСФСР был утверждён "Земельный кодекс", а в Италии был назначен премьер-министром Бенито Муссолини...
Эпоха европейского фашизма началась.
Глава 15. В поисках "генерального" инвестора
Ещё в мае сего года постановлением ВЦИК и СНК РСФСР было введено в действие "Положение о Народном Комиссариате Внутренних Дел РСФСР", по которому на рабоче-крестьянскую милицию возлагались задачи по охране большинства гражданских учреждений и сооружений общегосударственного исключительного значения, концентрационных лагерей, лесов, плантаций и так далее.
Как уже говорил, в ноябре произошла следующая перемастурбация: заинтересованным ведомствам было предложено самим производить охрану своих объектов "вольнонаемными вооруженными или невооруженными сторожами". Таким образом, наш отряд военизированной охраны (ОВО) оказался в подчинении у губернского управления Народного Комиссариата Путей Сообщения (Наркомпуть или НКПС).
В принципе, ничего особенного не поменялось: главный "босс" всё тот же — Дзержинский Феликс Эдмундович, который железной рукой наводил порядок (и навёл, таки!) на железной дороге.
Посему после ноябрьских праздников, ещё раз побывал в Нижнем Новгороде — в этот раз по служебным делам и не только. По кабинетам губернского управления НКПС пришлось побегать, нервы себе и людям изрядно потрепать! Одно хорошо — узнал царящие здесь порядки... Точнее сказать — беспорядки, что впоследствии весьма пригодилось.
Уже по уже другим — комсомольским делам, с собой в командировку взял Ефима Анисимова, Кондрата Конофальского и Елизавету Молчанову — благо начались осенние каникулы. Пора детишек потихоньку приучать к общественной деятельности на более высоком уровне.
В этот раз ехали в нормальном пассажирском плацкартном вагоне... Ну, "в почти нормальном" — если называть вещи своими именами. Остановились там же — в доме родственника одного из моих замкомвзводов, заплатив за "полный пенсион".
У Головановых в этот раз решил не появляться — чтоб уменьшить риск непроизвольного изменения "реальной" истории. Вдруг Александр передумает стать чекистом, а захочет по моему примеру — вирши сочинять, положим? Это в мои планы не входит...
* * *
С первых же часов нашего пребывания в Нижнем... Слов у меня нет — одни эмоции: вот что НЭП животворящий творит.
Вроде, чуть больше трёх месяцев прошло с моего первого здесь появления — а город не узнать!
Мои комсомольцы, одетые подчёркнуто "по-пролетарски" — из всей роскоши только комсомольский значок, между всякими комсомольскими учёбами, семинарами, да общественными занятиями в Волисполкоме РКСМ, бродили по улицам Нижнего с раззявленными ртами — как по улицам Парижа, переполненных модными магазинами...
Сверкали огни реклам и, в огромной витрине под звуки струнного оркестра и, манекенщицы казавшиеся какими-то неземными существами, демонстрировали последний cri (крик, писк) парижской моды во всём его безумном упомрачении.
Видать, такое было в диковинку и местным: столпившиеся вокруг мужчины с горящими как у вампиров глазами и текущей по клыкам слюной, от вожделения, отпускали непристойные пошлости и одна за другой курили папироски продаваемые вездесущими мальчишками.
Рисунок 36. Модницы 20-ых годов, предпочитающие одеваться "по мещански".
— Так одеваться, это мещанство, — говорит Елизавета, а сама чуть не плачет.
— Мещанство..., — как сомнамбула, эхом повторил за ней Ефим, не отрывая глаз от манекенщицы в весьма откровенном наряде.
— Товарищи, это временное отступление! — поблескивая "стёклышками", хорохорился Брат-Кондрат.
Кто-то из толпы буркнул Нострадамусом:
— Временное, временное... Потом, снова с голой жоп...пой ходить будем.
Для комсомольца той поры, обвинение в мещанстве чуть ли не самое страшное... Страшнее, только в прямой контрреволюции, наверное.
— "Мещанство", товарищи, это не одеваться так — а завидовать так одевающимся!
И, еле-еле оторвав их от этой витрины, потащил дальше.
Перед следующей витриной, мы столбами соляными окаменели все вместе... Нет, не гэй-парад из содомитов в Гоморре увидели обернувшись — но тоже нечто забавное. В окне часового магазина "Павел Буре" был выставлен большой глобус со стилизованным изображением циферблата. С одной его стороны стоял Ленин с факелом в руке и красным знаменем в другом. Цифра "12" на циферблате была красной, а часовую стрелку к ней подтягивали — взявшись за верёвку как бурлаки, рабочий, крестьянин, красноармеец и матрос... Надо всем этим красовалась надпись: "Близок час всемирной революции!".
— Нифигасе..., — осталось только молвить.
Неподалёку, на витрине кондитерской можно было увидеть портреты вождей из шоколада с мармеладом, на витрине галантерейного магазина — портреты Карла Маркса и Фридриха Энгельса в окружении дамского "тонкого" белья.
— ...Уебалтурится всем хавающим пиплом!
Как тротил с кокаином — причудливая, взрывная смесь революции и НЭПа.
— Пойдёмте, ребятишки, дальше — пока у нас с вами крышу окончательно не снесло.
* * *
Через три дня посадив Ефима и Елизавету на обратный поезд, занялся тем — ради чего собственно сюда и приехал. Первым делом посетил "Нижегородский государственный университет" — не так давно открытый на базе эвакуированного ещё в 1915 году "Варшавского Политехнического института" и, побродив по его аудиториям и пообщавшись с народом, нашёл ту — где читают лекцию по химии.
Терпеливо дождавшись окончания, подловил на выходе несколько раздражённого, довольно молодого ещё — не более сорока пяти лет профессора-химика и, угостив его собственноручно заваренным чаем в пустом деканате, предложил за соответствующее вознаграждение произвести анализ привезённого с собой шлака и кусочка чугуна. Тот, сперва зачерпнув жменю шлака и поднеся её под нос, долго рассматривал в упор, затем обнюхал и мне показалось даже — собрался лизнуть языком... Но обошлось:
— Доменный шлак, говорите? Хм, кгхм... Очень интересно... Зачем Вам знать его состав, если не секрет?
— Нет, не секрет вовсе никакой — из присущего мне с младых ногтей любопытства.
Тот, несколько сбитый с толку:
— Никак надеетесь обнаружить там золото?
— Я? Я — нет, а Вы?
Профессор неожиданно рассмеялся:
— Если найду там золото — оно моё. Остальное всё ваше, молодой человек. А пока с Вас три тысячи совзнаками.
— Ох, ну ни... Почему так много?
— Реактивы нынче дороги... И половину — вперёд!
Сказать по правде, считал учёных этого времени более лоховатыми. А этот — просто упырь-кровопийца, какой-то. Видать, только что завершившаяся эпоха Военного коммунизма — пошла нашим "яйцеголовым" на пользу... Для тех кто выжил в после, конечно.
Разгружая лопатник, спрашиваю:
— Когда подходить за результатами анализа, Дмитрий Павлович?
— Мммм... Пожалуй, через парочку недель.
Задержав банкроты в руках, я:
— Расписку я с Вас брать не буду, уважаемый профессор, но если надуете...
Набычился:
— Вы мне угрожаете?
— Нет... А, что? Похоже?!
Несколько минут в немалом напряжение глядя друг на друга, мы вдруг — одновременно не сговариваясь, рассмеялись.
— А Вы — весьма забавный молодой человек!
— Вы мне тоже сразу понравились, профессор!
По-моему, мы с ним сработаемся.
* * *
В тот же день, пригласив в довольно приличную нэпманскую забегаловку, встретился с двумя "архивариусами" — в прошлый приезд нанятыми мной для поисков документов по эвакуации петроградских заводов в 1918 году. Бегло изучив нарытую ими информацию, сполна рассчитался за работу и принялся "ковать железо — пока горячо", рассуждая примерно так:
"Вчера было рано, завтра будет уже поздно! Не один я такой умный — за борьбу с бардаком на транспорте взялся сам "железный Феликс". Кроме того: деловая активность у народа просыпается с каждым днём и каждым часом и, если промедлить — мне могут только от дохлого осла уши достаться, вместо заводского оборудования!".
* * *
Съехав после проводов ребятишек от "родственника" в нанятую квартиру, первым делом разыскал хорошего портного и, "слегка" переплатив за срочность — заказал себе новое командирское обмундирование из лучшего материала: гимнастёрку из аглицкого сукна, синие галифе, будёновку со звездой, шинель с "разговорами". Нашёл сапожника и тот сшил "комсоставовские" сапоги. Новенькую, скрипучую портупею с кобурой, такой же "совнаркомовский" портфель с двумя замками — купил на рынке, "ромбы" на петлицы и все положенные нашивки приобрёл по старому адресу — в губернском управлении НКВД, где у меня уже появились кое-какие нужные "подвязки".
"Деловые связи" — то есть, он же — "блат".
Бабла на эти понтюшки улетело просто немерено, зато теперь выгляжу безукоризненно — хоть к самому Председателю Совнаркома с докладом!
С собой были бумаги — бланки документов с печатями, "приобретённые" Мишкой во время нашей с ним "налоговой" экспедиции. Кроме этого, образцы кое-каких "грозных" документов с самых высоких инстанций — которые у меня появились после поездки наших "ходоков" в Москву. Кой-какими "нужными" навыками я владел ещё "там":
Хочешь — не просто "жить-выживать" в смутные времена, а "жить хорошо" — ещё не тем овладеешь!
"Местные" же документы были ещё тот примитив, поэтому не составило особого труда изготовить липовые бумаги нужной мне направленности.
Как только всё было готово, посидел с утра полчаса — гримируясь с помощью одолженного у нашего режиссёра чемоданчика, посмотрелся в зеркало...
Хрен узнаешь!
Жгучий, евреистого вида брюнет лет за тридцать, нос с горбинкой, властный подбородок, не терпящий возражения взгляд...
Я готов!
Заранее договорился и за мной приехал не извозчик какой-нибудь провонявший конской мочой, а "мотор":
— В Управлении губернской железной дороги!
Подъезжаю к уже хорошо знакомому мне зданию и, озадачив шофёра ждать, решительно направляюсь в кабинет начальника...
Лёгкий мандраж, конечно... Преградившую было мне путь секретаршу, посадил на место — предъявив никогда ею ранее невиданную "корочку", наскоро забацанную из одного моего "роялистого" квалификационного удостоверения:
— АРХИСРОЧНО!!! По делу, не терпящему отлагательств!
Она такой грозной государственной ксивы — отродясь не видела, поэтому едва не упала в обморок.
Захожу — кабинет полный народу за длинным, покрытым зелёным сукном столом. На стене — портреты Ленина, Троцкого, Дзержинского. Накурено...
Хоть их всех разом вешай!
Все присутствующие как по команде оборачиваются и таращатся на меня в предшоковом состоянии, некоторым — даже "взбледнулось". Хорошо, хоть не до рвоты...
Безапелляционно заявляю:
— АРХИВАЖНО!!! Попрошу всех посторонних немедленно удалиться!
Оставшись наедине с управляющим Нижегородским отделом НКПС, представившись ничего не говорящей хозяину кабинета должностью и фамилией, открываю "совнаркомовский" портфель и достаю папку с бумагами. Одну из них подсовываю ему под нос:
— АРХИСЕКРЕТНО!!! Первым делом распишитесь о неразглашении государственной тайны.
Обалдевший "ответственный работник", всем обликом — опытный чинуша, за период военного коммунизма и, всякое видавший — но такое "явление" впервые, лишь мельком глянув — тут же подписывает.
