Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

Вижу щель!..

Щель всё ближе и ближе...

Вот до нее уже сто метров...

Пятьдесят...

Двадцать...

Пять...

И...

И — за какую-то ничтожную долю мгновения до того, как меня, согласно законам всех физик и математик, непременно должно всмятку размазать по стене, я разжимаю колени, срываю с головы горшок и отшвыриваю в стремительно налетающие кусты...

Всё!.. Всё, электромагнитная система нарушена, исчезают, как сон, дьявольские силы притяжения и отталкивания, и я просто по одной лишь инерции с разгона бьюсь о такую ненавистную и такую желанную стену совсем рядом с заветной щелью.

Ну, собственно, на этом, друзья, можно было бы ставить финальную точку, однако...

Однако малость повременю.

Глаголь третья. И последняя

Да-да, малость повременю.

Хвала Абсолюту, я очнулся еще до того как подоспели собаки и санитары, и поскольку особо серьезных функциональных повреждений организма, кроме дежурно-привычного сотрясения мозга, вроде не получил, то спокойно дооклемался, выскользнул в щель и заковылял куда глаза глядят.

Но естественно, заковылял не абы как — путал по лесу следы; наткнувшись на ручей, несколько миль брел вверх по течению, дабы не оставить на земле ни отпечатков больничных тапочек, ни малейших собственных амбре. Слышал несколько прогремевших где-то далеко за спиной раскатистых взрывов.

Плутал я не меньше недели, не встретив за всё время ни единой человеческой души. Отсутствие сухарей, конечно, сказывалось. Рационом питания был лишь скудный подножный корм — ягоды, орехи, дикие лук с чесноком, иногда удавалось поймать замешкавшегося, нерасторопного гриба. Признаюсь, сбивал негуманно порой палкой какую-нибудь птичку с дерева, добывал и кушал даже кое-кого из наземных существ, но нечасто, а кого и как именно добывал и кушал, вам лучше не знать. В общем, изголодался, изголодался и изрядно отощал. Спал на подстилке из веток, и слава богу, что не встретились на моем горемычном маршруте ни крупные хищники, ни ядовитые змеи, а не то не писать бы мне, а вам, соответственно, не читать этих страшно правдивых, искренних строк.

И вот однажды...

И вот однажды, выйдя с рассветом в путь, я вскоре набрел на затерянный в густом ельнике хутор. Не обращая внимания на сонный брёх собак, постучав молотком на веревочке по подвешенному к стропилу крыльца рельсу, вежливо разбудил хуторян и когда они, перепуганные, высыпали из дома (два мужика плюс столько же баб), деликатно попросил поесть и что-нибудь из одежды и обуви — после недельных скитаний по буреломам пижама висела на мне лохќмотьќями, а левый тапочек потерялся в болоте. И, повторюсь, я был очень изможден и ослаблен.

— Ты кто такой? — подозрительно спросил хозяин хутора, жилистый предстарикан лет ста пятидесяти.

— Космонавт, — потупился я. — Мой корабль потерпел крушение, весь экипаж погиб. Больше не спасся никто. Ну покормите меня, пожалуйста!

Меня покормили.

— От всей души благодарю, — протянул я главному хуторянину по имени Бенедетто свою грязную костлявую руку. — Вы просто спасли мне жизнь, а то от этих поползней и бурундучков уже третьи сутки наизнанку выворачивает.

Бенедетто скептически оглядел остатки моей полосатой больничной робы, длинные всклокоченные волосы и бороду (ведь сколько лечился — столько не стригся-не брился) и буркнул:

— Да что-то не видали мы тут за последние сто лет никаких крушений и никаких космонавтов.

— Правда-правда! — горячо заверил я. — Несколько дней назад мой корабль взорвался...

— Несколько дней назад вовсю палила квантовая пушка в психической лечебнице! — загадочно прищурившись, перебил суровый хуторянин. — Она стреќляет так, когда ловят кого-нибудь из умалишенных, и последний раз я слышал этот грохот еще ребенком. К тому ж, парень, ты здорово смахиваешь и на беглого каторжника; милях в двадцати от больницы есть и беглая каторга. Такой же заросший, как пугало.

Но я упрямо бубнил, что ни про больницу, ни про каторгу и слыхом не слыхивал. Что же до волос и бороды, то, мол, во время одного ужасно опасного полета дал Демиургу обет: коли уцелею, не стану ни бриться, ни подстригаться. И вот на днях срок обета как раз истек, а я, увы, снова чуть не взорвался, не успев даже привести себя в человеческий вид.

— Ну и что нам с тобою делать? — с сомнением произнес Бенедетто.

— Ох, да что угодно, — уныло вздохнул я. — Корабля нет, товарищей по несчастью нет, сам чудом уцелел почти в чем мать родила и понятия не имею, куда меня занесло и где тут хоть какая-нибудь ближайшая цивилизация.

— Ежели этот бродяга не врет, — вмешался молодой хуторянин, — то отчего бы ему не остаться? Я дам горемышнику свою старую рубаху и порты, только на бабёнок наших чтоб не заглядывался.

— Это ежели не врет, — покачал головой Бенедетто. — Ты, Пармиджанино, парнишка добрый, но глупый. В его положении любой набрешет с три короба, а нам опосля расхлебывай, как с тем командиром подводной лодки. Ведь коли на баб заглянется — вилами приколю.

— Я не брешу! — запальчиво вспыхнул я. — Я правда космонавт! И не надо меня, пожалуйста, раньше времени колоть вилами.

— Ладно-ладно, — поморщился хозяин хутора. — Еще поглядим, что ты за космонавт. Бортничное дело знаешь?

— Нет, но коль надо, узнаю, — заверил я, — я очень сметливый. Оно имеет отношение к абордажу? Или абортам?

Лицо предстарика вытянулось:

— Не совсем. Оно имеет отношение к пчелам. Я — пасечник, держу на Плешивой поляне пасеку, сто ульёв, а мёд нашего производства самый лучший и дорогой во всем регионе. Ну? Соглашаешься?

Естественно, я согласился. Надо же было хоть где-то отоспаться, откормиться, образиться, ну и вообще — прийти в себя. Хотя долго приходить в себя пасечник не дал: разрешил побездельничать пару дней и отправил с Пармиджанино на Плешивую поляну. Но впрочем, и та пара подействовала на вашего информатора вполне благотворно. Я отмылся в кадушке с головастиками, много спал (на сеновале), много ел (на гумне), и если вначале хуторские тётки, как и хозяйские дворняги, при виде меня шарахались, то после бритья и стрижки овечьими ножницами шарахаться вместе с дворнягами перестали. Напротив, начали поглядывать с нескрываемым женским интересом, даже пожилая бабка. И я прекрасно их понимал: бедняжки, живут, как говорится, в лесу, молятся колесу — и тут возникаю я, свежая личность из большого-большого мира, в котором, подозреваю, они отродясь не бывали, и не просто личность, а — космонавт, представитель самой возвышенной, овеянной славою и романтикой дальних странствий легендарной профессии. (Да кстати, подозреваю, что именно из-за этого нескрываемого женского интереса вредный Бенедетто и упек меня оперативно на пасеку. Хотя зря он обеспокоился, ей-ей, зря. У старухи применительно ко мне шансов, естественно, было ноль, да и молодая простушка не шла ни в какое сравнение не только с Эсмеральдой и Пентесилеей, а и Марионеллой с Гертрудой. Да даже коли и шла бы. Я что, дурак, уважаемые, — затевать шашни с женщиной своих благодетелей? Ведь если пронюхают, голову в этой глухомани оторвут, и никто не узнает, где могилка моя. Верно же? К тому ж только недавно из больницы, потерплю.)

Правда, сначала меня здорово покусали пчелы. Лицо и руки распухли, как подушки, аж температура поднялась. А оказывается, надо было прежде чем лезть в улей, надеть перчатки, защитную маску да заправить порты в кирзачи, всего-то делов. Век живи — век учись. Ну, правильно, человек и живет по большому счету исключительно для того, чтобы умнеть. Вот я от той сотни укусов, получается, ого-го как поумнел.

А с Пармиджанино мы прекрасно сработались, даже сдружились. Простодушный и открытый, девственно чистый умом таежный мужичок, он тоже смотрел на меня если и не как на бога, то уж как на высокоразвитого инопланетянина точно. Восторженно слушал рассказы и россказни о моих и правдивых, и не очень приключениях на других планетах и в дальних космических экспедициях.

В свою очередь, Пармиджанино открыто и простодушно поведал мне историю своей маленькой, но крепкой трудовой семьи. Оказывается, предстарик Бенедетто — его отец, как я и предполагал. А вот пожилая тётка Евротиада — не мать, как я тоже предполагал, а мачеха. Матерью же хлопчика была заблудившаяся когда-то не стой меня в лесу и выбредшая к пасеке живого на тот момент отца Бенедетто Трухильо туристка Серпентина. С довольно молодым тогда еще Бенедетто у ней случился бурный скоротечный роман. Спустя несколько месяцев столь же бурно и скоротечно родился маленький Пармиджанино, но вскоре изнеженная туристка, скандалёзно заявив, что не намерена всю жизнь прозябать в чащобе с пасечниками и куркулями, сбежала. И больше о кукушке-Серпентине никто из пасечников и куркулей не слыхал. А через тридцать восемь лет, после смерти дедушки Трухильо, Бенедетто предложил руку, сердце и пасеку другой обитавшей по соседству пасечнице и куркулихе Евротиаде, у которой кроме хорошей пасеки имелась еще дочь Препедигна — от тоже заблудившегося и быстро сделавшего ноги туриста Павсикакия. Таким образом, посредством объединения двух конкурировавших ранее пасек укрупнились и хозяйство, и семья. А Пармиджанино Бенедеттович с Препедигной Павсикакиевной, когда подросли, автоматически тоже стали типа гражданскими мужем и женой. Вот такая, друзья, житейски непростая глухоманная коллизия отцов и детишек.

Впрочем, о моем пребывании в том семейном колхозе можно вспоминать долго, но это была бы, признаюсь, не шибко захватывающая дух и уж точно совсем другая история. А тогда по прошествии пары месяцев темной безлунной ночью я сбежал от добрых пасечников (как когда-то непутевые родители Препедигны и Пармиджанино) на их допотопном фотонном гелиоптере, на котором Бенедетто возил продавать в соседние деревни мёд, прихватив заодно четыре фляги гречишного.

В первом попавшемся райцентре реализовал мёд тамошним ушлым старухам по демпинговой цене (вмешался, правда, поначалу в мою коммерцию главарь местной администрации, но я и ему отлил)... Так вот, реализовал, прибарахлился, окончательно образился после овечьих ножниц Бенедетто и связался с родителями, которые страшно обрадовались и удивились, что я живой. Обрисовал вкратце свои невзгоды и злоключения, и Мама велела мне тихонечко посидеть в этом райцентре, пока она не поднимет старые высокие связи и не прояснит ситуацию до конца.

Посидел. А через неделю Мама, ликуя, сообщила, что подняла и прояснила. Виктория! Всё в порядке, кому надо дали по шапке за головотяпство и непрофессионализм, а меня с распростертыми объятьями уже ждут не дождутся в Квалификационной комиссии Космофлота.

Я явился в эту комиссию, и с некоторым скрипом (хвала Демиургу, непотизм и кумовство законодательно еще никто не отменял) вашего наиправдивейшего рассказчика признали годным к исполнению как особо, так и не особо важных межзвездных и междупланетных заданий. Еще раз громадное спасибо Маме, которая подключила к этому процессу всё, что у нее осталось к тому времени в кулуарах Мирового Совета.

И — ура! — я снова начал летать и снова начал выполнять ответственнейшие миссии, задания и поручения весьма разнопланового, в том числе и достаточно щепетильного характера. Но...

Но признаюсь по секрету, друзья: наверное, где-то в самой-самой глубине души я так и остался недолеченным космоголиком — на родную Землю меня тянуло всё меньше и меньше.

И наконец —

ПОСТСКРИПТУМ.

Приблизительно через год после вышеописанных событий меня срочно вызвал командор нашего крыла. Вызвал и сказал:

— Есть важное дело. Ты в курсе, что на Ио находится самое большое в Великом Содружестве сельское хозяйство по разведению крупного рогатого скота? Так вот, у них сложилась просто катастрофичеќская ситуация. Все цистерны для навоза этим самым навозом заполнены под завяз. И новый навоз, который, как тебе прекрасно известно, жутко востребован на Земле, складировать уже некуда, а он, дерьмо, всё прибавляется и прибавляется, прямо как в сказке про неразменный пятак.

Поэтому перед нашим славным крылом руководством поставлена важнейшая рокировочная задача: отвезти на Ио партию пустых цистерн для этого нового навоза, а цистерны со старым срочно доставить на Землю. И мы, майор, в первую очередь подумали о тебе. Почему? Наверное, потому, что ты — лучший. Ну? Что скажешь?

Не скрою, брюзгливо поморщившись, брезгливо фыркнул, однако командор и рта не дал раскрыть:

— Погоди, слушай дальше. Еще на наше крыло в пожарном порядке поступила страшно горящая бесплатная путевка в элитную здравницу. Очень элитную и очень хорошую. Прекрасная африканская природа, свежий воздух, вымуштрованный персонал, отличное питание, всяческие развлечения, шуры-муры, интересная культурно-развлекательная программа... Да не перебивай! Санаторий-профилакторий... Ох, название запамятовал, но аж целых тринадцать звезд, понял?

И мы, майор, снова в первую очередь подумали о тебе. Почему? Наверное, потому, что ты — лучший. Ну? Что ответишь на эту, смекаю, совсем не замыќсловатую альтернативу? — И царски развел руками: — Выбирай!

А я...

А я, друзья, не задумался ни на миг. Молниеносно вскочив со стула и звонко, по-уставному клацнув шенкелями, стремительно откозырнул:

— Прикажите срочно грузить цистерны, товарищ командор! Мы с моим верным "Гиацинтом" летим за навозом!

И уже следующим утром я взял курс на Ио.

Вот теперь действительно всё.

Теперь и в самом деле точка.

.

ПОСТЛЮДИЕ

(От Публикатора)

Ну, многоуважаемый читатель? Ну? Что скажешь?

Вот ты и ознакомился с новым, извлеченным из архивов мемуаром человека, ранние опусы которого, возможно, читал давным-давно в режиме in-folio под претенциозным названием "Приключения Звёздного Волка".

Не знаю уж, на радость или беду, но и тогда, тридцать лет назад, именно автору данных строк выпало готовить к обнародованию те тексты, как уже в наши дни готовить к нему же текст этот.

Признаемся сразу: и тридцать лет назад, и сейчас мы не злоупотребили ни литобработкой, ни редактированием, ни переменою или смещением каких-либо авторских оценок и акцентов. Вспомним по данному поводу публикаторское послесловие той поры:

"...прекрасно сознавали, чем рискуем, заведомо лишая сию (ту, "Приключения Звёздного Волка". — Публ.) книгу несомненных литературных достоинств, которые обязательно появились бы в процессе ее обработки и редактуры. Но всё-таки мы пошли по этому, более сложному пути... расставили знаки препинания и убрали некоторые повторы, а также слова-паразиты и идиоты, сохранив, впрочем, ради колоритности весьма характерный для мемуариста определенный сумбур повествования".

Ну да, дорогой читатель, примерно так же дело обстояло и теперь. Хотя — разумеется, исключительно во благо текста — его пришлось немного подвергќнуть акту нашей, не слишком уж жесткой самоцензуры, разбить вдобавок на табулы и глаголи и дополнить, кстати, конфискованными в древних анналах довольно, на наш взгляд, многозначительно-многозначными эпиграфами и разной степени аутентичности поэтическими вкраплениями-иллюстрациями.