С лёгкой небрежностью ответил, удовлетворяя его любопытство:
— Могу подсказать, коль Вам столь интересно знать: производство боевых отравляющих веществ — будет перенесено на Украину, в городок под поэтическим названием Чернобыль.
Изумлению не было предела:
— «Чернобыль»?! Где это?
— Небольшое еврейское мястечко где-то возле Днепра — в подробности я не вдавался.
— Почему именно туда?
Пожав плечами:
— Поближе к врагу, так сказать… К классовому врагу! Чтоб через всю страну эту гадость не возить — вдруг где по дороге стырят, а применять прямо на месте производства.
— И Ольгинский завод туда перенесут?
— Его в первую очередь.
На хрен мне в Подмосковье — где проживает множество хороших людей, в том числе моя Королева, такое сомнительное удовольствие?
Это — вместо Днепрогэса!
Ибо украинские нетоварищи во главе с Чубарём, взяв по их словам — «девять десятых суверенитета» у Центра, тем не менее — очень настойчиво просят у Москвы:
— Дай, дай, дай! Дай, хоть что-нибудь!
Вот и пришлось их уважить, взамен получив небольшой «откат» за посредничество и долю в разработке криворожской руды и никопольского марганца. Кстати, финансовые влияния в Чернобыльский химический комбинат — оказались немногим меньше оказались, чем в когда-то планируемый Днепрогэс… Только от немцев «для развития противогазного дела в России», я получил в виде «отката» пятьсот тысяч марок — которые вложил в артель «Красный активист», производящую активированный уголь, которая тут же переформатировалась в АО «АкСорбикс» и начала выпускать коробки с угольными фильтрами для противогазов.
Сколько из них украдут?
Про то, тильки их покойный гэтман Мазепа — вертящийся в данный момент на адской сковородке, знает!
Но экология бассейна реки Волга — с её до сих пор не выловленными осетрами, стоит дороже.
* * *
Продолжаем разговор:
— По словам Надежды Константиновны и, в Наркомате просвещения при Луначарском — Вы тоже оставили свой заметный след?
Ипатьев охотно продолжил свои воспоминания:
— После замены Рыковым на посту Председателя ВСХН Богданова — не имеющего надлежащего авторитета, как по политической линии — так и в промышленности, в правительстве начались перестановки — про которые, хочется сказать словами Крылова из известно басни: «А вы, друзья, как ни садитесь, все в музыканты не годитесь!». Со дня смерти Ленина же, такое происходило каждые несколько месяцев и, ни к чему хорошему эти массовые переезды из кабинетов в кабинеты не приводили — исключая поломки мебели, разве что…
Не преминул вставить на это свои «пять копеек»:
— Когда дела в борделе идут плохо — надо менять девочек, а не переставлять кровати!
Улыбкой поощрив моё острословие, Ипатьев продолжил:
— …Примерно в это же время, в Комиссариате Народного Просвещения — во главе которого тогда стоял Луначарский, был образован специальный отдел по техническому образованию, куда пригласили и вашего покорного слугу. Правда, Надежды Константиновны я там ни разу не видел, общаясь больше с другой особой — Варварой Николаевной Яковлевой, женой известного большевика Смирнова, поставленной во главе этого отдела.
— Довольно энергичная особа! Это она написала письмо в Президиум ВСНХ, чтобы я был назначен членом коллегии этого отдела. Президиум выразил свое согласие и, мне прибавилось еще одно занятие: еженедельно присутствовать на заседаниях коллегии — которые большей частью происходили по вечерам и иногда затягивались до поздней ночи.
— Насчёт Варвары Николаевны я вынес впечатление — как об очень деловой женщине, умевшей разбираться в трудной обстановке и выносить правильные решения. Но что она сделает одна-одиношенка?!
Просто кипя возмущением:
— За два года мне пришлось хорошо узнать всю систему советского школьного образования — выпускающей совершенно безграмотных юношей и девиц, не способных даже правильно выражать свои мысли — ни письменно, ни устно. А от их познаний в точных науках — прямо и не знаешь — смеяться или плакать.
— Увы, но пока мы плодим потерянное поколение…, — печально кивнув я и, продолжил в более мажорном тоне, — однако, свет в тоннеле уже виден: пришедший на смену старому потаскуну Луначарскому новый Нарком просвещения РСФСР Бонч-Бруевич, собирается вернуть образование к классической немецкой школе.
Как уже говорил: вступив в «новой реальности» на должность Наркомом просвещения, Бонч-Бруевич тут же стал приводить советское образование в божеский вид — первым делом подняв зарплату учителям, вторым делом изгнав из него всяких экспериментаторов со своими «планами Дальтона», публично объявив эти затеи вредными. В школах обоих ступеней стала насаждаться дисциплина, а среди приоритетов — усвоение учебного материала, а не политически-общественная деятельность.
Взял он под особый контроль и мой проект «Поколение Next» — воспитание детей по методу супругов Никитиных, ныне идущий полным ходом в Ульяновске и уже приносящий вполне зримые результаты. Самые старшие детишки из всей группы, по умственному развитию превосходят большинство выпускников трудовой школы второй ступени и даже некоторых рабфаковцев — направленных в ВУЗы по комсомольской путёвке.
Но, конечно же процесс хоть и пошёл — находится в самом своём начале, встречая ожесточённое сопротивление со стороны отдельных упоротых…
Это ломать легко, просто и временами даже весело!
А восстанавливать и создавать — неимоверно тяжело и максимально сложно.
Не знаю, чем кончится эксперимент (эх, прожить бы ещё лет десять, а лучше — двадцать), но хотя бы раньше чем «в реале» на три-четыре года у нас наконец начнут готовить специалистов, а не создавать нового — «коммунистического человека»…
И то хлеб, согласны?
Однако, как будто не расслышав мои слова, Владимир Николаевич принялся «хрустеть французской булкой»:
— Все похвалы новому направлению в учебе, которые распространяли повсюду большевики — совершенно не отвечают действительности и не выдерживают никакой серьезной критики. Только одни подлизы могут защищать большевистскую систему образования, которая в глазах настоящих педагогов не выдерживали никакой серьезной критики.
Не люблю огульного охаивания, тем более в таких категоричных тонах, поэтому возражаю:
— Зато, в отличии от дореволюционного, образование стало массовым и доступным абсолютно всем слоям населения.
Профессор, завёлся пуще прежнего:
— Утверждение большевиков, что среднее и высшее образование — было доступно в царское время только для высших классов, совершенно ложно! Я учился в гимназии, в которой на одной лавке рядом со мной сидели Мочалов — сын торговца рыбой и граф Салтыков. Дворян в нашей гимназии было менее половины, а остальные были разночинцы. В XI классической гимназии в Петербурге на Выборгской стороне, в которой учились все три мои сына — из около четырёхсот учеников, было не более пяти процентов потомственных и личных дворян, остальные — были детьми, главным образом, мелких торговцев, швейцаров, рабочих… Десятая часть учеников была освобождена от платы, а все остальные за свое образование платили порядком шестидесяти рублей в год.
— Таких примеров можно было привести сколько угодно, и говорить, что сын крестьянина или рабочего не мог учиться в средней школе или в университете, это явная ложь! Известный химик-органик Коновалов, ученик Марковникова, был сыном крестьянина и до поступления в Университет — служил половым в трактире в Ярославле.
Я довольно скептически хмыкнув, парировал:
— Вы ещё мне про Ломоносова напомните, Владимир Николаевич! Капля дёгтя способна испортить бочку мёда, но вот капля мёда превратить бочку дёгтя в мёд — никогда! Если вашими устами — всё было так хорошо, то почему в итоге — так плохо всё получилось? Почему получившие хоть какое-то образование, предпочитали свалить куда подальше из вашего самодержавного рая, а оставшиеся — не работать на благо Отечества, а подтачивать его изнутри, став революционерами?
Тот, энергично возражает:
— Каждому гражданину царской России предоставлялась возможность выбирать себе работу по своему желанию и ее выполнять там, где он найдет это наиболее для себя удачным. Царское правительство было убеждено, что уход некоторых деятелей заграницу не представляет большой опасности, так как всегда находилось много способных иностранцев, готовых идти на работу в Россию, ввиду благоприятных условий жизни в нашем отечестве.
Не лезу за словом в карман и я:
— Хм, гкхм… Какой-то «когнитивный диссонанс» у нас с вами получился: Благоприятные условия для чужих и неблагоприятные для своих. Мне ваши утверждения представляются довольно-таки спорными! Упуская лучших специалистов из своих, царское правительство довольствовалось худшими из чужих — не нашедшими применения в родных «фаталяндах», а то и откровенных мошенниках-авантюристах. Неравноценный обмен, не находите?
— Нет, нисколько!
Не желая дальше продолжать этот спор, я довольно миролюбиво:
— Ну, что ж… Возможно, Вы и правы.
Сбавил на полтона и профессор-булкохруст:
— Согласен: не всё ладно было «в королевстве Датском», но то что произошло прямо на моих глазах с нашей страной… Не подаётся никакому логическому объяснению!
Лишь махнув рукой, я поставил точку в этой дискусссии:
— Грядущие историки всё изучат, разложат по полочкам и объяснят нашим потомкам — они ещё и не такое объясняли. Нам же лишь остаётся продолжить творить историю!
* * *
Наконец, подбираюсь к тому, зачем пришёл и спрашиваю прямо в лоб:
— Так Вы, Владимир Николаевич, решили покинуть навсегда наше богоспасаемое Отечество?
Хотя тот «побегал глазами», но кривить душой не стал:
— А что мне ещё остаётся делать, Серафим Фёдорович? В прошлом году, ещё до известных событий осенью, надо мной начали сгущаться тучи… «Химический Институт имени Карпова» внес в коллегию НТО доклад о постройке особого здания и закупки в большом масштабе заграничного оборудования для производства опытов, для чего уже была составлена смета. Но когда с подачи Троцкого я изучил перечень оборудования, я отказался её подписать, так как мне было неизвестно — какие именно опыты будут проводиться. Когда на заседании я огласил это и настоял на пересмотре смены, Пятаков сердито посмотрел и сказал: «Вы, Владимир Николаевич, всегда мешаете нам». Это был приговор: я понял, что они мне этого не простят.
— В августе прошлого года, «Химический Комитет» был преобразован в «Химическое Управление», которое перешло в ведение Реввоенсовета. Начальником этого Управления был назначен Яков Мойсеевич Фишман, бывший военный атташе в Германии.
— Сравнительно скоро я увидал, что сотрудничество с Фишманом будет очень трудным! Его химическое образование было ниже среднего, зато самомнение — большое, а желание властвовать у этого миниатюрного химического Наполеончика — громадное.
— Не разобравши всех обстоятельств, он стал подвергать критике всю предыдущую деятельность «Химического Комитета» с ясно видимой целью доказать Реввоенсовету — что до сих пор Ипатьевым ничего не сделано, а настоящая работа будет произведена под его руководством.
С крайним возмущением, профессор продолжил:
— Первым делом Фишман изгнал с «волчьим билетом» управляющего делами Владимира Александровича Березовского — которого я знал еще во время войны, как очень толкового и честного работника. За, что? Фишману очень не понравилось, что когда-то — этого человека устроил на работу в «Химический комитет» именно я. Одновременно, помощник Березовского был обвинён в растрате казённых десяти тысяч рублей и от позора быть отданным под суд — тот вынужден был покончить с жизнью счёты.
— После этого Фишман был очень недоволен, что во главе предложенного им же «Особого совещания» в Комитете, профессора высших учебных заведений выбрали меня, а не его. По поведению этого типа я видел, что он решил отстранить меня от участия во всех серьезных делах, чтобы иметь лавры только для себя одного…
С еле скрываемой обидой, Ипатьев закончил:
— …Фишман ни разу не пригласил меня для обсуждения различных вопросов, я фактически перестал принимать активное участие в делах и, в начале 1926 года — я решил уйти из «Химического комитета».
Несколько траурно помолчали, затем я осторожно поинтересовался:
— Но ведь работа в «Химическом комитете» — где работают над боевыми отравляющими веществами (БОВ) и средствами защиты от них, не является вашим единственным родом действия?
— Совершенно верно! Работа в этом секретном учреждении — занимала у меня немало времени, но далеко на всё. Значительные усилия я потратил на план развития основной химической промышленности, как-то — производство кислот, щелочей, аммиака, искусственных удобрений и всего такого прочего.
Я заметно оживившись:
— «План развития основной химической промышленности»? Я сам — весьма большой любитель оставлять всякого рода «планов развития»! Не расскажите, Владимир Николаевич? Буквально в двух словах…
«В двух словах» не получилось, конечно, но меня заинтересовало следующее.
— …Особо больше внимание в моём плане было уделено развитию промышленности связанного азота. «Только тогда спокойно умру, — говорил я тогда членам Советского правительства, — когда осуществится у нас проблема связанного азота».
Получилось несколько излишне пафосно, но от всего сердца.
— В Президиуме ВСНХ мной был возбужден вопрос о необходимости установить производство у нас кальций цианамида — азотного удобрения для сельского хозяйства. Во время войны же, из этого вещества легко можно будет получать аммиак, который при окислении будет давать азотную кислоту, необходимую для изготовления взрывчатых веществ.
— Мое предложение приняли и, Президиумом ВСНХ было постановлено, чтобы я поехал заграницу и осмотрел различные установки производства цианамида кальция и выбрал бы наиболее для нас подходящую.
— После посещения предприятий Германии и Франции и переговоров с их владельцами и инженерами, мной был выбран способ производства кальций цианамида, а затем — аммиака из него, по способу итальянца Казале. После моего приезда обратно в Москву и доклада в Правительстве, наши инженеры ездили в Италию на завод аммиака Казалле, чтобы изучить во всех деталях каталитический синтез аммиака, а также сделать заказ первой установки для получения этих двух веществ. Дальнейшее ознакомление с процессом синтеза аммиака по этому методу подтвердило, что наш выбор вполне правилен и, что мы вскоре получим возможность производить в СССР эти важнейшие химические продукты — необходимые как для обороны страны, так и для земледелия.
