Оже заставила себя снова вздохнуть. Медленно, очень медленно она просунула голову обратно внутрь и подняла окно в закрытое положение. Было время выбраться из купе, но что, если другой полицейский двигался по внутренней части поезда, прикрывая этот путь к отступлению?
Голоса двух офицеров приблизились. Она услышала, как они постукивают по стеклу через два или три отделения от ее. Теперь они звучали гораздо громче. У нее едва хватило времени убрать свои вещи с глаз долой, и уж точно не было времени думать о том, чтобы спрятаться самой. Все, что она могла сделать, это вести себя как можно естественнее. Оже наполовину опустила жалюзи и села, ожидая.
Раздался стук во внутреннюю дверь. Она затаила дыхание, молча желая, чтобы кто бы это ни был, ушел.
Человек постучал снова. Низкий, настойчивый голос прошептал: — Оже?
Это был Флойд. Это был Флойд, и ей действительно это было не нужно.
Понизив голос, она прижалась губами к двери. — Уходите. Я сказала, что не хочу больше видеть вас.
— И я думаю, что у нас есть незаконченное дело.
— Возможно, в вашем воображении.
— Впустите меня. Я должен вам кое-что сказать. Кое-что, что, как мне кажется, может заставить вас изменить свое мнение.
— Ничего из того, что вы могли бы сказать или сделать, Уэнделл... — Но она заставила себя замолчать. Офицеры снаружи теперь были очень близко к ее купе.
— Я кое-что утаил, — сказал Флойд.
— Что вы имеете в виду? — прошипела она.
— Из той коробки с бумагами. Подумал, что было бы полезно иметь некоторый запас на переговорах.
— Я уже получила все, что мне было нужно, из этих бумаг, Флойд.
— Так вот почему вы направляетесь в Германию? Потому что у вас уже есть ответы на все вопросы?
— Не переоценивайте себя, — сказала Оже.
— Что случилось в ресторане?
Она не видела ничего плохого в том, чтобы рассказать ему. — Одна из тех детских штучек. Он ранил ножом официанта.
— Парень искал вас?
Какой смысл сейчас лгать? — Похлопайте себя по спине. А теперь уходите, пока можете, и оставьте меня в покое.
— Полицейские снаружи думают, что вы могли иметь к этому какое-то отношение. В конце концов, вы скрылись с места происшествия. Невинные свидетели так не поступают. Спросите Кюстина. Он вам все об этом расскажет.
— Мне жаль Кюстина, — сказала она. — Мне жаль, что он оказался втянут во все это, и надеюсь, что вы сможете найти способ помочь ему. Но это не моя проблема. Весь ваш маленький мирок — не моя проблема.
— Знаете, что действительно причиняет боль? То, как вы это говорите, звучит почти так, как будто вы это имеете в виду.
— Я действительно это имею в виду, — яростно сказала она. — А теперь уходите.
— Эти полицейские никуда не позволят вам поехать на этом поезде.
Она услышала свист и фырканье отходящего поезда. Но это был не тот, в котором она сидела. — Я разберусь с ними.
— Так же, как вы расправились со мной сегодня днем? Вы не собирались использовать этот пистолет, Верити. Я видел это по вашим глазам.
— Тогда вы исключительно плохо разбираетесь в людях. Я бы воспользовалась им, если бы это было необходимо.
— Но вам бы это не понравилось.
Раздался сильный стук в стекло. Голос с парижским акцентом резко произнес: — Откройте окно.
Она подняла жалюзи и потянула за кожаный ремешок, который опускал стекло. — Вы хотите посмотреть мой билет?
— Только ваше удостоверение личности, — сказал один из офицеров, стоявших снаружи.
— Вот. — Оже просунула документы в щель в окне. — Что-то случилось? Я не ожидала, что мои документы будут проверять так поздно.
— С вами в купе есть еще кто-нибудь?
— Думаю, я бы заметила.
— Я слышал, как вы разговаривали.
С небрежностью, которая удивила ее саму, Оже сказала: — Я зачитывала список того, что мне нужно сделать в Берлине.
Мужчина издал двусмысленный звук. — Вы сидите в поезде одна, раньше всех остальных. Почему вы так спешили попасть в вагон?
— Потому что я устала и не хочу ссориться с кем-либо еще из-за того, у кого билет в это купе.
Мужчина поразмыслил над этим, прежде чем сказать: — Мы ищем ребенка. Вы не видели поблизости каких-нибудь детей без присмотра?
Как раз в этот момент другой голос отвлек мужчину. Это был Флойд, теперь уже снаружи. Он говорил на мягком, спешащем французском, слишком быстро, чтобы она могла разобрать его из-за шума станции, но она узнала "ребенок" и несколько других значимых слов. Другой мужчина ответил новыми вопросами, поначалу скептически, но со все возрастающей настойчивостью. Они с Флойдом обменялись еще несколькими горячими словами, а затем она услышала шаги, торопливо удаляющиеся от вагона; несколько секунд спустя она услышала пронзительную, повторяющуюся трель полицейского свистка.
Прошло несколько мгновений, затем Флойд снова постучал в дверь ее купе. — Впустите меня. Я только что избавил вас от этих головорезов.
— И примите мою вечную благодарность, но вам все равно придется сойти с этого поезда.
— Почему вы так интересуетесь Берлином? Почему вас так интересует контракт с "Каспар Металс"?
— Чем меньше вы будете спрашивать меня, Флойд, тем легче нам обоим будет.
— Контракт заключен на что-то неприятное, не так ли? Что-то, чего вы не хотите, чтобы оно происходило.
— Почему вы думаете, что я на самом деле не пытаюсь помочь этому случиться?
— Потому что у вас красивое лицо. Потому что в тот момент, когда вы вошли в мой офис, я решил, что вы мне нравитесь.
— Ну, как я уже сказала: вы не обязательно лучше всех разбираетесь в людях.
— У меня есть билет до Берлина, — сказал он. — А еще я знаю хороший отель на Курфюрстендамм.
— Ну разве это не удобно?
— Вы ничего не потеряете, если возьмете меня с собой на прогулку.
— И ничего не выиграю.
— Серебряный дождь, — сказал Флойд.
Это было сказано так небрежно, что сначала она подумала, что просто ослышалась. Это было единственным логичным объяснением. Он никак не мог сказать то, что, по ее мнению, он сказал... мог ли он?
Она понизила голос еще ниже. — Что?
— Я сказал "серебряный дождь". Мне было интересно, значит ли это что-нибудь для вас.
Она подняла глаза к потолку и открыла дверь в коридор. Флойд стоял там со шляпой в руке и смотрел на нее щенячьими глазами.
— То, что вы только что сказали... — начала она.
— Это что-то значит для вас, не так ли? — настаивал он.
— Закройте за собой дверь.
Раздался свисток, и мгновение спустя поезд, накренившись, начал выползать со станции.
Флойд достал открытку, которую хранил у себя. Он передал ее Оже и позволил ей осмотреть ее. Она включила лампу для чтения и подняла ее повыше, чтобы рассмотреть поближе. Поезд дребезжал и подпрыгивал, набирая скорость по мере того, как преодолевал лабиринт соединяющихся путей за концами платформ.
— Это важно, не так ли? — подсказал он.
Открытка была посланием от Сьюзен Уайт Калискану. Очевидно, оно так и не было отправлено. Столь же очевидно, что это имело какое-то отношение к "серебряному дождю". Но "серебряный дождь" был оружием из прошлого, предметом удивления и ужаса, подобным библейской чуме. Серебряный дождь был худшим, что могло случиться с миром. Более того: вполне возможно, это было последнее, что когда-либо случится с миром.
ДВАДЦАТЬ ОДИН
Поезд скользил по однообразной, залитой лунным светом низменности, где-то к востоку от границы с Германией. Время от времени мимо проплывал освещенный оазис фермерского дома или уютной маленькой деревушки, но долгое время они ехали по бесконечным темным полям, таким же безжизненным и неприветливым, как пространство между звездами. Время от времени Оже замечала лису, застывшую на полушаге, или проносящуюся низко над полем сову, совершающую какое-нибудь одинокое бдение. В лунном свете животные казались бесцветными, бледными, как призраки. Эти маленькие очаги жизни, какими бы желанными они ни были, служили лишь для того, чтобы подчеркнуть огромную безжизненность самой территории. И все же ритмичный стук колес поезда, мягкое покачивание вагона, отдаленный, приглушенный рокот двигателя, тепло хорошей еды и приветственного напитка внутри нее — все это убаюкивало Оже, погружая в некую легкость, которая, как она знала, была преходящей и не особенно оправданной, но за которую она тем не менее была благодарна.
— Итак, скажите мне, — сказал Флойд, — как мы собираемся распределять спальные места?
— Что бы вы предложили?
— Я могу поспать на том месте, которое забронировал. — Расходы Флойда не простирались до билета в отдельное купе.
— Вы можете воспользоваться нижней койкой, — великодушно сказала она, промокая салфеткой уголок рта. — Это не значит, что мы женаты. Или даже особенно хорошие друзья.
— Вы точно знаете, как заставить парня почувствовать, что его ценят.
— Я имею в виду, Уэнделл, что это чисто бизнес. Что не значит, что я не рада видеть вас поблизости, на случай, если они появятся снова.
— Дети?
Она кротко кивнула. — Я беспокоюсь, что они могли последовать за нами.
— Не в этом поезде, — сказал Флойд. — Они были бы слишком заметны, даже больше, чем в городе.
— Надеюсь, что вы правы. В любом случае, дело не только в детях.
Они только что поужинали в вагоне-ресторане в компании дюжины других путешественников, большинство из которых были одеты получше. Почти все остальные посетители уже удалились в соседний вагон-бар или в свои отдельные купе, оставив Оже и Флойда почти одних. Моложавая немецкая пара спорила о планах на свадьбу в одном углу, в то время как пара пухлых бельгийских бизнесменов обменивалась историями о финансовых махинациях за толстыми сигарами и коньяком в другом. Ни одна из этих сторон ни в малейшей степени не была заинтересована в тихой, интимной беседе между парой англоговорящих иностранцев.
— Тогда что же еще? — спросил Флойд.
— То, что вы сказали... что вы показали мне на той открытке?
— Да.
— Что ж, это разрушает все мои надежды на то, что я на самом деле все это выдумала.
— Вы не выдумывали этих детей.
— Знаю, — сказала Оже. Она допила остатки своего напитка, зная, что немного пьяна, и ей было все равно. Прямо сейчас небольшое помутнение рассудка было именно тем, что прописал доктор. — Но упоминание на той открытке о серебряном дожде — что ж, это означает, что дела примерно в десять раз хуже, чем я думала.
— Может быть, было бы лучше, если бы вы рассказали мне, что это за серебряный дождь, — предложил Флойд.
— Я не могу вам этого сказать.
— Но это плохо, не так ли? Когда я бросил вам на колени эти два маленьких слова, у вас был такой вид, словно кто-то прошелся по вашей могиле.
— Я надеялась, что моя реакция была не столь очевидной.
— Это было написано заоблачным неоном. Эти два слова были последним, что вы хотели услышать.
— Или ожидала услышать, — сказала она.
— Слетевшим с моих губ?
— Из чьих угодно уст. Вам не следовало прятать ту открытку, Уэнделл. Это было совершенно нечестно.
— И вы притворяетесь сестрой Сьюзен Уайт — это то, что вы называете подачей подходящего примера, не так ли?
— Это другое дело. Это был необходимый обман.
— Как и у меня, Верити.
— Тогда, я полагаю, мы квиты. Можем мы оставить все как есть?
— Нет, пока я не узнаю, что означают эти два маленьких слова.
— Как я уже говорила, я не могу вам сказать.
— Если бы мне пришлось ставить на это деньги, — сказал Флойд, — я бы сказал, что это кодовое название секретного оружия. Вопрос в том, кто нажимает на спусковой крючок? Люди, стоящие за вами и Уайт, или люди, которые убили Уайт и Бланшара и послали этих детей преследовать вас?
— Это не наше оружие, — яростно сказала она. — Как вы думаете, почему вообще была убита Сьюзен Уайт?
— Значит, это их оружие, а не ваше?
— Этого достаточно, Уэнделл.
— Я приму это как "да".
— Воспринимайте как хотите, для меня это не имеет никакого значения.
— Позвольте мне соединить здесь все точки над i, — сказал Флойд. — Сьюзен Уайт натыкается на заговор. Контракт Каспара в Берлине является его частью. Как и "серебряный дождь", что бы это ни было. Я предполагаю, что все эти вещи каким-то образом связаны, хотя прямо сейчас я не понимаю, как эти металлические сферы могут быть какой-либо частью оружия.
— Сферы — это не оружие, — ледяным тоном сказала она. — Я не знаю, что это такое, за исключением того, что они должны быть каким-то образом замешаны во всем этом. И если бы я знала это, я бы не сидела в этом поезде, терпя ваши приставания.
— Но вы же знаете, что такое серебряный дождь, не так ли?
— Да, — сказала она. — Я точно знаю, что это такое. Всего несколько дней назад я собственными глазами увидела, на что он способен.
— Где это было?
— Смотря вниз на Марс с космического корабля. Где же еще?
— Симпатично. Как насчет реального ответа?
— Реальный ответ заключается в том, что это оружие. Это может убить много людей за один раз. Больше, чем вы хотели бы себе представить возможным.
— Тысячи?
— Попробуй еще раз.
— Сотни тысяч?
— Лучше.
— Миллионы?
— Теплее. Начните думать о населении целых планет, и вы будете близки к этому.
— Тогда это какая-то бомба, вроде большой петарды, которую, по словам американцев, они построят на днях.
— Атомная бомба? — Она чуть не рассмеялась над причудливостью этого, но вовремя сдержалась. В середине двадцатого века ее собственной временной шкалы в этом не было ничего причудливого, так же как осадные башни и кипящее масло не были причудливыми в тринадцатом. — Нет, это не атомная бомба. Атомная бомба была бы... плохой, я согласна с вами в этом. Но независимо от того, сбрасываете ли вы ее с самолета или загружаете в ракету, бомба — это оружие с определенной целью нападения: город или поселение в целом. Плохие новости, если вы будете там, когда она упадет... не менее плохие новости, если вы живете в зоне радиоактивных осадков. Но для всех остальных? Дела идут более или менее в обычном режиме.
Флойд уставился на нее с каким-то зачарованным ужасом. — А "серебряный дождь"?
— Серебряный дождь намного хуже. Он трогает каждого. Спасения нет, бежать некуда, нет способа защитить себя, даже если вы знаете, что это надвигается. Нет никакого способа договориться с ним или выкупить свой выход. — Она сделала паузу, зная, что должна рассказать ему достаточно, чтобы удовлетворить его любопытство, но не должна даже намекать на правду. Она уже пожалела о своей маленькой шутке про "Марс", которую отпустила ранее: подобные вещи могли навлечь на нее серьезные неприятности. — Это как чума, распространяющаяся по воздуху. Вы вдыхаете его, и вы чувствуете себя прекрасно. Вам это не вредит. А потом в один прекрасный день вы просто умираете от этого. Ужасно, но быстро.
— Что-то вроде горчичного газа?
— Да, — сказала она. — Просто так.
— Вы сказали, что это может убить миллионы людей.
— Да.
— Кто мог использовать такое оружие? Разве не было бы такой же вероятности, что они умрут в одно и то же время?
