Пожав плечами:
— По языку я, как и Вы — русский. По крови же…
Я реально завис, затем в потолок глядучи начал перечислять свои гены:
— …Моя бабушка по матери, иногда обзывала моего дедушку по матери «мордвином». По последней тёще же, я — саратовский немец, а мой сын женился на татарке — хотя и не чистокровной, а с примесью…
Перебивает меня:
— А как Вы лично(!) относитесь к национальному, в частности — к еврейскому вопросу?
Мотаю головой, как лошадь отгоняющая мошек:
— Я к нему никак не отношусь, но мои любимые русские поэты — Пушкин и Высоцкий. У первого как известно прадед — «арап Петра Великого», у второго дед — еврей из Брест-Литовска.
Морщит вспоминая лоб:
— «Высоцкий», говорите…? Не помню такого поэта.
Улыбаюсь снисходительно:
— Он Вас тоже не помнит, Лев Захарович! Потому что ему в данный момент… Ээээ… Два-три годика всего, не больше.
Мехлис задумался было, но вдруг вкрадчиво:
— А расскажите-ка нам один из его стихов.
Даже доли секунды не раздумывая:
— А вот это — всегда пожалуйста!
Встаю и прокашлявшись, объявляю:
— Владимир Высоцкий: «Песня о погибшем друге». Посвящается погибшим на войне лётчикам… Вообще всем погибшим на той войне.
Декламирую сокращённый вариант, стараясь с выражением, как в школе:
— «Я за пазухой не жил,
Не пил с Господом чая,
Я ни в тыл не просился,
Ни судьбе под подол,
Но мне женщины молча
Намекали, встречая:
Если б ты там навеки остался —
Может, мой бы обратно пришёл!
Для меня не загадка
Их печальный вопрос,
Мне ведь тоже несладко,
Что у них не сбылось.
Мне ответ подвернулся:
«Извините, что цел!
Я случайно вернулся,
Вернулся, вернулся, вернулся,
Ну а ваш — не сумел».
Он кричал напоследок,
В самолёте сгорая:
«Ты живи! Ты дотянешь!» —
Доносилось сквозь гул.
Мы летали под Богом
Возле самого рая,
Он поднялся чуть выше и сел там,
Ну а я — до земли дотянул.
Встретил лётчика сухо
Райский аэродром.
Он садился на брюхо,
Но не ползал на нём.
Он уснул — не проснулся,
Он запел — не допел.
Так что я вот вернулся,
Вернулся, вернулся, вернулся,
Ну а он — не сумел…
Я кругом и навечно
Виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться
Я почёл бы за честь.
Но хотя мы живыми
До конца долетели —
Жжёт нас память и мучает совесть,
У кого, у кого она есть».
Вижу потрясённые до самой глубины лица — равнодушных не было и, слегка поклонившись говорю:
— Спасибо за внимание, товарищи.
И сел.
Через пару минут, Мехлис подскакивает как в оппу ужаленный и прижав ладонь к груди, чуть ли не со слезами на глазах:
— Иосиф Виссарионович! Товарищ Сталин! Извините что сразу не поверил Вам…
Добродушно усмехнувшись в усы, киваю на портрет на стене:
— Настоящий Вождь и Учитель говорил в таких случая: «Здоровое недоверие — самая хорошая основа для сотрудничества». От себя же: извинять не буду — отработаете словом и делом, Лев Захарович.
Тот, едва ли божась на красный угол:
— Клянусь, что не подведу и всемерно оправдаю ваше доверие!
Слегка поморщившись от его невольной патетики:
— Если бы я в этом сомневался, мы бы с Вами здесь сейчас не разговаривали… Однако следующий, товарщи!
* * *
Перевожу взгляд на Бонч-Бруевича-старшего:
— Михаил Дмитриевич!
Смотрит умными глазами сквозь стёкла очков:
— Внимательно слушаю Вас… Товарищ Верховный Главнокомандующий.
— Догадываетесь, да?
Тот, несколько уклончиво:
— Скажем так: делаю некоторые предположения.
— Ходить вокруг и около не буду: предлагаю Вам звание маршал Советского Союза, орден Ленина и должность моего заместителя на должности Верховного Главнокомандующего Вооружённых Сил Союза Светских Социалистических Республик.
Все без исключения присутствующие охнули, а у генерала — расширяются и слегка вылезают из орбит глаза, как у омара — присутствующего при соитии синего кита и плоской камчатской камбалы…
Поковырявшись мизинцем в ухе, переспрашивает:
— Какого-какого «заместителя»?
— Единственного! Кроме Вас, других заместителей у меня не будет: только подчинённые.
Бонч-Бруевич-старший в полной растерянности:
— Должность заместителя Верховного? Да кто я такой? Меня то в армии уже давно никто не знает…
Кивнув на внимательно слушающего наш разговор Мехлиса:
— Это дело поправимое: скоро в советских газетах начнут печатать правду, только правду и ничего кроме правды. И весь советский народ узнает — кто на самом деле был создателем Рабоче-Крестьянской Армии. И это был не Троцкий, не Ворошилов и даже не сам товарищ Сталин… А Вы — Михаил Дмитриевич!
Перевожу взгляд на его брата:
— И кстати про Вас, Владимир Дмитриевич, советскому народу тоже надо рассказать правду. Что Вы после Октября семнадцатого года и вплоть до окончания Гражданской войны — были вторым человеком в государстве после Ленина, а товарищ Сталин — всего лишь Наркомом по делам национальностей.
Оглядев всех:
— Товарищи! Нельзя основывать историю нашей страны на лжи — даже из самых благих побуждений. Ибо, всё равно она где-то — да прорвётся и уколет нас же самих у сраку… И будет очень больно, поверьте!
Помолчав, уставился на усатый портрет на стене, и:
— А у товарища Сталина своих достижений хватает и, надеюсь — самые выдающиеся из них ещё впереди…
Слегка, кивком поклонившись всей честной компании, уточняю:
— …С вашей помощью, конечно, без неё мне — никак.
Спустя минуту или две, без пяти минут маршал Советского Союза, осторожно спрашивает:
— И каковы будут мои предполагаемые обязанности и полномочия?
— Обязанность у Вас будет одна: разбить врага и желательно — не под Москвой и на Волге, а как можно западней.
Неужели кто-то подумал, что я сам лично буду командовать фронтами и театрами боевых действий? Я бы рад конечно… Но вот чего не умею — того не умею.
Однако, продолжаю:
— Насчёт же полномочий… Я Вам предоставлю любые полномочия, чтоб Вы могли как можно эффективнее выполнять вашу единственную обязанность — защищать наше с вами Отечество.
Вижу, тот отойти никак не может и добавляю «плюшек»:
— Приходилось мне читать, Михаил Дмитриевич, что Вы писали царю: «Пока не перевешаем некоторых генералов — немцев нам не победить!»…
Вижу, у того открывается рот, и:
— …Так вот: даю вам полный карт-бланш: вешайте кого хотите и сколько хотите — хоть всех до одного генералов перевешайте, если это потребуется для победы.
Того аж холодная испарина пробила, но утершись платком и взяв себя в руки:
— Позвольте, Иосиф Виссарионович… Было совсем не так! Ко мне в штаб Северо-Западного фронта приезжали генералы свиты от императрицы Александры Фёдоровны и требовали показать карты готовящихся операций… Позже же, эти операции проваливались! Вот я и предположил, что кто-то из этих царедворцев (не генералов!) был германским шпионом. Но чтобы предлагать царю вешать генералов — такого не было: врут ваши историки!
Несколько в душе разочарован:
«Хм… А я то думал ему понравится».
— Историки всегда врут… Но я вижу дело не в этом. Корпоративная солидарность? Или, мараться об это дерьмо не хотите? Хорошо! Я дам Вам двух сатрапов и они будут за Вас бить генеральские морды, расстреливать и возможно даже вешать.
Вдруг осеняет:
«Стоп. Я ничего не забыл?».
Едва не хлопнув себя по лбу:
«Сёмка! Так я же не дал распоряжение Тимошенко и Жукова из кутузки на Лубянке освободить!».
Посмотрев на часы:
«Сейчас уже поздно, пусть ещё ночь перекантуются — злее будут. Завтра утром позвоню и сразу назначу обоим, так сказать — «аудиенцию»».
Улыбаясь, Бонч-Бруевич-старший:
— Ну коли «сатрапов» мне дадите, тогда я согласен!
Я тоже улыбаюсь:
— Не по-уставному отвечаете, товарищ маршал Советского Союза!
Тот по-молодецки соскочив и вытянувшись в струнку, с видом «лихим и слегка придурковатым», как рявкнет:
— Служу Советскому Союзу!
Любуясь этим бодрым, боевым стариканом:
— Надеюсь не подведёте, Михаил Дмитриевич и, благодарные потомки будут называть Вас «Маршалом Победы»…
Вслед за этим, подняв палец в потолок и слегка сочувственно:
— …Только перед этим, Вам придётся наступить на горло собственной песТне, товарищ маршал Советского Союза.
Недоумевает:
— Как это понимать, Иосиф Виссарионович?
— В прямом смысле этого слова.
Со всей строгостью на него глядя:
— Как Вы относитесь к генералу Драгомирову и его учению?
* * *
Военная доктрина России (основной принцип тактики), сформировалась во второй половине XIX века и, её дух — последовательно властвовал в армиях Российской империи, РСФСР и Советского Союза. Утверждать не буду, но вполне возможно («жив ещё курилка!») и в Вооружённых Силах Российской Федерации моего времени… Судя по их последним «успехам» — очень даже вполне возможно.
Разработана сия доктрина была в «Николаевской академии Генерального штаба» — которой долгое время руководил генерал-адъютант Драгомиров М.И., следовательно — этот известный военный теоретик и является её автором.
Смысл российской военной доктрины, изложенной в многочисленных трудах Михаила Ивановича — превалирование человеческого духа над вооружением. По его словам:
«…Усовершенствованное вооружение, хороший план, знание войсками техники дела значат, конечно, очень много, но значат не более, как нули, когда левее их стоит единица: они увеличивают количественное, но не качественное значение её; сами же по себе ничего не значат. Эта единица в военном деле, как во всём и всегда, человек…».
В принципе нет возражений, что главное для победы в бою — это моральный дух войск, знание каждого солдата — за что ему придётся идти в бой и, возможно — получить в нём тяжкое увечье или даже смерть. Но почему-то из этого утверждения делался вывод, что неважно чем вооружены войска: если они храбры и решительны, то с любым оружием — «труднее, с большими потерями, но всё же» победят противника.
Бессовестно эксплуатируя выдернутое из контекста известное суворовское изречение: «Пуля — дура, штык — молодец!», Драгомиров ловко формирует её в следующий постулат своей доктрины: главным оружием боя является штык, а пули — это дело десятое.
По его мнению, без штыка — бой вообще невозможен!
«Слизывая» этот откровенный бред с Драгомирова, довоенный «Боевой устав пехоты РККА» гласил:
«Конечная боевая задача пехоты в наступательном бою — разбить противника в рукопашной схватке».
Именно так и, никак иначе!
Отчего на мой взгляд и, были такие огромные потери в живой силе в Отечественной Войне: ведь даже уже в её второй половине, рядового бойца больше учили колоть чучело соломенного фашиста, утверждая при этом:
«Немец штыка боится!».
Не стесняясь, Драгомиров вслух и в печатном виде считал солдата «священной скотинкой» — обязанной сдохнуть за «Веру, Царя и Отечество» и наши синештанные стратеги туда же.
С этим надо немедленно кончать!
И я это сделаю — с Бонч-Бруевичем-старшим или без него…
Но обязательно сделаю!
* * *
На мой прямой вопрос, Михаил Дмитриевич ответил так же — прямо и, причём — не без гордости:
— Почитаю за честь считать себя учеником Михаила Ивановича!
Случай оказывается очень тяжёлый и довольно-таки — запущенный…
Встав, молча походив по кабинету, останавливаюсь перед ним, и:
— Когда Драгомиров ваял свою «нетленку», пулемёты были редкостной диковинкой — которую долго ещё не могли куда определить куда засунуть — в пехоту или артиллерию. Последняя же била прямой наводкой и на дальность — не намного превышающую дальность стрельбы из «Бердан».
Ещё круг вокруг стола:
— Уже в начале Мировой войны всё резко и неотвратимо изменилось: пулемётов стало так много, а стреляющая из-за горизонта артиллерия — обрела такое могущество, что в штыковом бою участвовали лишь случайно недостреленные солдаты.
— Тогдашний царский генералитет этого не понял, он изо всех сил цеплялся за устаревшую как экскременты птеродактиля военную доктрину Драгомирова. В результате — кадровая армия была истреблена, а призванные из запаса многодетные мужички — не пожелали быть «священной скотинкой», и…
Посмотрев на протокольные рожи присутствующих старых и не очень большевиков и не стал продолжать тему…
Не дурак чай — сам поймёт.
Продолжаю:
— В начале предстоящей нам войны, которую по справедливости назовут Великой Отечественной, была примерно такая же история. В соответствии «с учением» кадровую армию истребили в Приграничном сражении, а призванные взамен из запаса — были до того необученные и неумелые, что их не было иной возможности применять — кроме как толпой бросать под пулемёты.
Бонч-Бруевич, удивлённо:
— Но мы же победили!
— Победили, да… Но какой ценой? И какие были последствия… Не Победы — она священна! Этой «цены» — за неё заплаченной… Погибли лучшие — которые не отсиживались в тылу с липовой справкой. Погибло первое поколение образованных советских людей — поколение энтузиастов, которое не смогло оставить после себя точно такое же потомство.
— Напротив же: крысы избежавшие фронта — размножились и породили полчища крысёнышей, сожравших страну изнутри.
Сделав ещё круг, вновь останавливаюсь напротив Бонч-Бруевича-старшего:
— Но главное даже не это. Времена с петровских времён изменились: бабы «ещё рожать35» новых солдат отказываются… Население сокращается — мы уже не третьи в мире — после Китая и Индии… А как бы не двадцатые.
Наклонившись над ним, глаза в глаза:
— Мы вымираем, Михаил Дмитриевич… Понимаете? МЫ ВЫМИРАЕМ!!!
* * *
После нескольких минут тишины, во время которых я успел усесться на своё место во главе стола, мой собеседник озадаченно:
— Так что же делать? Войн без потерь не бывает, а иначе мы воевать не умеем…
