Чем ближе смена, тем томительнее тянутся минуты. Сто дум успеешь передумать, вспомнить половину жизни — глядь на часы, три минуты прошло. А до конца их еще пятнадцать, и все длиннющие, вдвое против обычных. Тот, кто Никиту менять будет, тоже живой человек, ему из теплого кабака, на ветер и мороз вылезать не очень хочется, так что к сроку Никита смело, добавлял минут пять, десять. Тем приятнее будет ошибиться. Он твердо решил не смотреть больше на часы. Время капризно, как женщина, почувствует внимание, и изведет кокетством. Определенно, время — женщина.

Чтобы как-то занять себя, Москалев стал вспоминать, как они с женой ездили в круиз по средиземке, но мысли сразу перескочили на развод. Как, ругаясь, и натравливая друг на друга адвокатов, словно цепных овчарок, делили имущество. Развод у них был по-американски, с исками, слушаньями, судами и встречными исками. Вспоминать было неприятно, что-то время от времени напоминало Никите, что вел он себя не по-мужски, но и отдать этой стерве трехкомнатную квартиру за здорово живешь, ему претило. В дрожь бросало, и волна жара пробегала по позвоночнику, стоило представить, как она живет в его квартире, читает свои журналы для дебилок, и трахается в его спальне с напомаженными клубными придурками.

Потом, мысли перескочили к тем временам, когда он еще в юниорах должен был поехать в ГДР, на чемпионат стран соц-содружества, но не поехал, потому, что некий комсомольский вожак оказался там нужнее.

От подобных, нерадостных мыслей, ему стало казаться, что жизнь у него фатально не сложилась. Никита зло плюнул на ветер, и буквально заставил себя думать о своем успехе, тогда в Белграде. Темный круг мишени, упругий толчок оружия, сладостный свист нашей сборной, и выпученные, безумные глаза тренера, Аскольда Ивановича. Он даже услышал этот свой победный выстрел, и только секунду спустя сообразил, что звук этот ему не пригрезился. Выстрел действительно прозвучал, здесь на набережной.

Москалев встрепенулся, бросил на берег быстрый взгляд, и обомлел еще на секунду. Гость появился. Стоял там, где его только что не было в помине, и озирался. Длинноволосый, рослый, в легкомысленной рубашке, треплемой ветром, с нелепым антикварным мечем в руке. Никита сунул в карман руку, стиснул вспотевшей ладонью мобильник, и услышал, как еще трижды сквозь свист ветра, хлопнул выстрел. С каждым хлопком на пляже прибавлялось народу.

За гостем в рубахе, появился худощавый тип в коричневой куртке, с коротким карабином в руках, за ним низенькая девица, бывают такие, метр с кепкой, причем, как правило, пользуются среди крупных мужиков успехом. Девица тоже одета была не по погоде. Издалека не разобрать, но было на ней что-то такое светленькое, легкомысленное. Последним в этой компании оказался невзрачный тип, одетый, как показалось Никите, в длинное пальто, явно с чужого плеча. Москалев с ходу окрестил его бомжом.

Мерзнущим пальцем, Никита, утопил клавишу быстрого набора, и прижал трубку к уху.

-Да,— ответил бас Коляна.

-Коля, он здесь,— сказал Никита шепотом, хотя на таком ветру, за добрых пятьдесят метров, моржи никак его не могли услышать.

-Чего? Не слышу.

-Гость на берегу,— повторил Никита.

-Вынь хрен изо рта,— ответила трубка,— ни хрена не слышу.

Никита в мыслях выматерился, говорить в голос очень не хотелось.

-Он здесь, поднимай парней. Их четверо, Коля.

-Кого?— донес эфир.

-Гостей,— сказал Никита, чувствуя себя идиотом.

-Бляха,— ответила трубка.

Москалев убрал телефон в карман. Теперь ему оставалось только ждать. Пол, Серый, Макс, и Шеврон, будут прямо сейчас. Им только выскочить из забегаловки, да за угол повернуть. Со стоянки и от парка добираться чуть подольше, минуты три, а основная сила подвалит еще позже — минут через шесть, десять. Одно пугало. Рассчитывали, что гость будет один. А он подтянул братву.

Никита подумал, что этого надо было ждать, любой поступил бы также. Может у Борисыча и Коляна приготовлено, что нибудь на этот случай.

Он глянул на берег, и обомлел. Трое из гостей смотрели точно в его сторону. Только девка, вертела головой по сторонам. Заметили, услышали, как он трепался по мобильному, хотя и не могли никак услышать. Вспомнился Филин, тот хоть отстреливаться мог, а Никита, разве что мобильником швырнуть. Он отскочил за колонну, и пригнулся. От пули это спасет, но по рассказам, у того, с мечем, есть хитрая какая-то пушка, толи гранатомет, толи огнемет. Удастся укрыться от нее за колонной? Блин, блин, блин!

Послышался нарастающий топот. Наши. Никита осторожно высунулся из-за колонны. Худощавый с винтовкой, по прежнему держал оружие в опущенных руках. Все трое по-прежнему стояли и смотрели в сторону Никиты, только девица вертелась, и легонько дергала длинноволосого за рукав. Да она же никакая не девица, дошло до Никиты, просто девчонка. Ребенок.

В глубине души шевельнулось гадливое чувство к себе. Стрелять в ребенка ему прежде не приходилось, он всерьез считал, что не сможет. Тут же нахлынуло облегчение, пушки то у него нет, значит и в этот раз не придется. Вообще ему тут больше нечего делать, безоружному. Можно повернуться, и пойти к машине, за волыной. Но он остался. Показалось стремным, в то время как пацаны бегут сюда, улепетывать им навстречу.

Братва была уже здесь. Все четверо, Пол со Стечкиным, остальные с кургузыми "клинами". Перед Сетро они появились вдруг, темными грудными фигурами над парапетом. Раньше увидеть их, мешал все тот же парапет, если бы не топот ног, могла бы случиться неожиданность.

Он молча задвинул Велку за спину, щиты жара уже окутали всех четверых, хотя Болич настаивал, что ему это не нужно, дескать, его пуля не тронет, но Сетро в это не верилось. Юко задвигать не понадобилось, он сам шагнул приятелю за спину, еще и Велку придержал за руку, чтоб не дергалась. Болич то и дело бросал на мастера косые взгляды, но Сет не торопился спускать его с поводка. Ему хотелось, чтобы первый выстрел прозвучал с той стороны. И он прозвучал.

Пол первым добежал до парапета, первым увидел цель, и спустил курок, длинной очередью разорвав мир на берегу. Остальные отстали не на много, и выступили квартетом, когда со стороны пансионата уже блеснули фары "Мазды" Торчка. "Ландкрузер" с Бориными парнями и тяжелым оружием, немного запаздывал.

Пули взрывали песок под ногами, ярко вспыхивали на щитах, росчерками трассеров гасли в темных волнах. Сетро неприятно сощурился, и кивнул Боличу. Тот вскинул карабин к плечу, звонко щелкнул выстрел.

-Мастер, убери эту срань, я стрелять не могу!— заорал стрелок.

Пуля Болича сгорела в щите так же как пули врагов.

Сетро плюнул в сердцах. До чего нелепая вещь, эти ружья. Он поколебался миг, и не стал снимать над Боличем щит, просто понизил верхнюю границу, открыв голову и плечи.

-Давай!— крикнул он.

-Даю,— сквозь зубы ответил стрелок.

Карабин хлопнул четыре раза, и на короткое время на берег снизошла тишина. Для Никиты она была мертвой, зловещей, он даже дышать перестал, с того момента, как последний из ребят, Шеврон, обвис на парапете, пачкая кровью гранит, и лишь, когда, ревя мотором, на набережную вылетела "Мазда" Торчка, сделал длинный прерывистый вдох.

Для Велки тишина была благословенной. Громкий треск автоматных очередей напугал девочку. Она скорчилась на корточках у Сетро за спиной, закрыв уши ладонями, и открыла рот в беззвучном крике. Она даже пожалеть не могла, что увязалась за Сетро. Из всех мыслей в голове осталось только "Ой, мамочка!"

"Мазда" Торчка вылетела на набережную, словно колесница грозного бога войны, покончив с кратким мигом тишины. Еще на ходу, с переднего пассажирского места через окно открыли бесполезную, но эффектную стрельбу, в черную ночь как в копеечку. Машина еще не остановилась, а из разом открывшихся дверей уже выскакивали, дергая затворы, головорезы Торчка. Никита Торчка всегда недолюбливал, старался не пересекаться с ним лишний раз, он был отморозок самой высшей пробы, и в команду свою набирал таких же, безбашеных и безжалостных, но сейчас Москалев обрадовался Торчку как родному. Уж эти то не должны сплоховать. Они самой природой, жизнью самой предназначены убивать, с каждой потерей становясь лишь зверее, чтобы потом еще помочиться на труп жертвы. А подальше, метров за пятьдесят, где шел с набережной пологий спуск на пляж, уже подворачивал черный "Ландкрузер". Там есть и подствольники, и мухи, и эргэдэшки. С таким арсеналом и на войну можно.

Сетро "Мазды" не увидел, ее закрывал все тот же парапет. Зато отлично были видны два пятна света от фар. По ним он и ударил, почти наугад. К тому моменту в салоне оставался один Торчок. Он уже распахнул дверцу, но задержался, пошарив в бардачке, нашел там, среди сигаретных пачек, ребристое яйцо ручной гранаты, сдернул кольцо, пригнулся, выбираясь из машины, и вдруг почувствовал сильный жар.

Сетро с прошлого раза помнил, какое удачное сочетание дает туземная техника с огнем. Температура паров бензина в баке "Мазды" внезапно подскочила. Там еще плескалось литров тридцать девяносто пятого. Машина взбрыкнула задом, как норовистая лошадь, и окуталась клубом дымного пламени. Торчок даже крикнуть не успел. Головой его приложило о руль, сзади навалилась невыносимая тяжесть, что-то хрустнуло, и сознание милосердно погасло. Граната выкатилась из ослабевшей руки, и через положенные три с половиной секунды рванула.

Москалев, ругнувшись, присел, один из осколков срикошетил от колонны, прямо над его головой. Бойцов Торчка, еще не успевших добежать до парапета повалило наземь, огнем опалило бритые затылки. Один из них так и остался лежать, уткнувшись головой в ботинок мертвого Пола. Трое зашевелились, заворочались, тряся головами.

"Лэндровер", тем временем остановился, оттуда хлопая дверцами, горохом посыпались бойцы. Может быть, у них был бы шанс, подкрадись блестящая черная машина потише, с выключенными огнями, не матерись ее экипаж так громко и азартно. Возможно, в пылу перестрелки их и не заметили бы сразу, появилось бы несколько секунд, чтобы вскинуть на плечо трубу гранатомета, и тогда... тогда не известно как повела бы себя реактивная граната, столкнувшись со щитом жара. Вероятно сгорела бы, но вот ее начинке все равно от чего воспламениться, от детонатора, или колдовского огня.

Они сами лишили себя этого шанса. Болич, оставшийся без дела, пока Сетро выжигал машину Торчка, заметил "Лэндровер" еще до того, как Юко хлопнул его по плечу, привлекая внимание, даже до того как машина остановилась, и из нее полезли вооруженные люди. Он плохо представлял себе туземную технику, не знал наиболее уязвимых мест, поэтому первый выстрел щелкнул о блестящую решетку радиатора, не причинив никому вреда, кроме, конечно самого радиатора.

Зато куда стрелять держащему в руках оружие человеку, Болич знал прекрасно. Он бил быстро и дьявольски точно, честно отрабатывая свои премиальные. Велка со страхом смотрела, как выскакивающие из чрева черного, огненноглазого зверя люди, вдруг подламываются и падают, не успев сделать и пары шагов, а ствол карабина с грохотом дергается, и лицо прищурившего один глаз Болича озаряет неяркая вспышка. И это не колдовство?

Один из гранатометчиков, уже падая, все же успел выстрелить, но граната прочертив небо дымным следом, унеслась куда-то в море.

Велка осторожно отняла ладони от ушей, снова уловив короткий миг тишины, осмотрелась нерешительно. Наверху, на набережной чадила гигантским костром машина Торчка. Сетро напряженно вглядывался в огонь, Болич вертел головой, выискивая новые цели. Юко стоял и озирался, спрятав руки в карманы пальто, свалив мешки себе под ноги.

-Уже все?— саму себя спросила Велка.

-Нет,— не оборачиваясь, ответил Сетро,— только начало. Не высовывайся, стой позади.

Девочка испуганно ойкнула. Рука против воли нашарила и стиснула амулет на груди.

Над парапетом, темные на фоне багровых языков огня, появились головы, затем и плечи уцелевших торчковцев. Ночь опять затрещала автоматами, вспыхнули светлячками пули, сгорая на щитах жара. Сетро слегка пошевелил пальцами опущенной руки, и пламя за спиной туземцев загудело, заревело, жадно и очень быстро превращая масло, бензин, краску и пластик, в дым, свет и тепло. Оно вырывалось из окон, над крышей закручивалось в гудящий огненно-дымный смерч, тянулось к небу, и даже штормовой ветер не мог пригнуть его к земле. Потом смерч изогнулся щупальцем кракена и, пал на головы и спины автоматчиков. От страшного строенного крика Велка и глаза зажмурила. И правильно, три мечущихся живых факела, совсем не то зрелище, что показано девочкам.

Один из горящих пяти шагов не добежал до оцепеневшего Никиты, скорчившегося за колонной, зашатался, взмахнул последний раз огненными руками-крыльями, и упал. Пламя окутало его с ног до головы, и не разобрать кто это. Будь Никита помоложе, не удержался бы, вытошнил фастфудовский ужин на тротуар, а так, только сглотнул, да сжал зубы.

Все шло не так. Чего-то не додумали Колян с Борисычем. Вместо одновременного натиска всеми силами, получалось невесть что. Небольшими порциями бойцы отдавались на убой бригаде пришельцев, и те, степенно, и не слишком упираясь, раздолбали мало не половину. Конечно, и менты тут помешали, что сидели сейчас притихшие в своей темной машине, и шторм, загнавший нанятый Борисычем бот к причалу, но все равно, надо было что-то придумать. Подстраховаться как-то.

На самом деле подстраховка была, но Никита о ней не знал.

-Плохо стоим,— сказал Болич, когда стихли крики горящих людей.— Мы тут внизу, как... э, на ладони. Пока суки не появятся, не прижучить их никак. А я мог бы издали, на подходах.

-Делать нечего,— сказал Сетро,— что на руках, тем и играем.

-Может, выскочим наверх?

-Не успеем, уже едут.

Если отрешиться от свистящего в ушах ветра, и грохота набегающих на берег волн, обостренный слух ходока мог различить басовитый гул двух моторов, со стороны набережной. Болич прислушался и кивнул.

-Может я один рвану? Успею,— сказал он.

-Не нужно,— Сетро покачал головой,— так мне трудней будет держать щит. Я попробую их накрыть на слух, по площадям.

-Смотри сам,— с сомнением сказал Болич.— Я вот все думаю, тот клоун, что за колонной прячется, из этих, или просто прохожий.

-Ты его пока не трогай,— сказал Сетро.— Потом я его спрошу. Сейчас помолчи, я их шарахну.

Сетро начерно прикинул свои силы. Кончики пальцев горели, как с мороза у горячей печки, лоб и тело покрылись испариной, но еще не высохли, ноги не дрожат, хотя в груди и в животе уже ворочается теплый ком. Минут пять не слишком напряженной работы, если же выложиться сразу, то кто его знает. Опять сгорит одежда, хорошо, что ледяной броне под ней огонь не страшен.