— Да.
— Похоже, мы все будем в долгу перед вами.
Я чувствовал себя все более неуютно. Как и Барнетт, мир, как правило, имел простой взгляд на такие проекты; СМИ всегда искали главного инженера, невоспетого двухголового, стоящего за всем этим. Но это была не та роль, которую мне было бы комфортно играть, даже если бы проект прошел успешно.
— Думаю, да, — сказал я. — Если это сработает.
— Если?
— Мы не можем быть уверены. Мы думаем, что смоделировали все последствия.
— Вы консультировались с Гэа, не так ли?
— Гэа поддерживала нас с самого начала... Вы ее знаете?
— Никогда с этим не встречалась. Она? Но я отвечала за крупные транши финансирования ее разработок.
Я кивнул, впечатленный. — Но даже с Гэа на борту все, что у нас есть, — это теоретические модели. Мы не можем быть уверены в том, что произойдет.
Барнетт удивила меня своим пониманием. — Мне сказали, что некоторые ученые считают, будто биосфера может быть алгоритмически несжимаемой — это правильная фраза? — ее буквально невозможно смоделировать, поскольку ее внутренняя сложность просто слишком велика. Биосфера — это ее собственная разворачивающаяся история.
Я был впечатлен. — Я тоже это замечал.
— Вы в это верите?
Я пожал плечами. — Не думаю, что это имеет значение. Биосфера больше, чем мы можем уверенно контролировать прямо сейчас, поэтому, в конечном счете, не имеет значения, насколько она велика.
Она улыбнулась. — Говорите как инженер. Знаете, мне всегда нравились инженеры, хотя я специализировалась на философии. Вы прагматики! Хотя подозреваю, что многие из вас даже не смогли бы произнести это слово по буквам. Несмотря на непостижимую сложность мира, мы должны прагматично с ним повозиться из-за этой проблемы дестабилизации гидратов, не так ли?
— Я так думаю.
— Что ж, надеюсь, вы правы. Во всем.
Ее прервал тихий перезвон. Рууд Макай поднялся на невысокую сцену и в своей обычной манере легонько постукивал ручкой по бокалу.
— Госпожа вице-президент, всем спасибо, что присоединились к нам в этот волнующий день. Конечно, большинству из вас платят за то, чтобы вы были здесь, и в основном я, но все равно спасибо, что показались... — Прием эксперта, легко вызывающий смех. — Мы здесь, чтобы стать свидетелями первого полномасштабного комплексного испытания прототипа системы стабилизации гидратов, — сказал он под одобрительные возгласы своих инженеров. — Но думаю, нам следует начать с некоторого контекста.
Макай щелкнул пальцами, и в воздухе позади него появился экран. К моему удивлению, на нем появилось изображение того, что выглядело как оазис в пустыне, всплеск зеленого на бледно-желтом фоне с прозрачным голубым бассейном в центре. — Полярные отложения гидратов, огромные запасы парниковых газов, нестабильны. Но это не единственная нестабильность на Земле...
На снимках, которые он нам показал, была изображена пустыня Сахара. Как знали все в шатре, одним из поворотов в общей глобальной картине изменения климата было то, что Сахара озеленялась. Такое случалось и раньше, сказал Макай. За пять тысяч лет до этого продолжительная засуха привела к тому, что леса и болота, полные крокодилов, превратились в выжженную равнину лишь с несколькими разбросанными оазисами, а кости крокодилов остались под дрейфующими песками, над чем палеобиологам предстояло ломать голову. Сахара, казалось, постоянно находилась на острие ножа, балансируя между сухой пустыней и влажными лесами. Считалось, что такие поразительные преобразования могут занять всего двадцать лет, а может, и меньше. Эта фундаментальная нестабильность была причиной того, что ЗИ смогла ускорить процесс в отдельных частях пустыни с ее огромными искусственными озерами, вновь наполненными средиземноморской водой.
По словам Макая, это был один из примеров общей черты эволюции климата Земли. Если вы заставляли его, например, выбрасывать парниковые газы в воздух, он, как правило, реагировал не гладко, как резина, деформирующаяся под давлением. Вместо этого он проявлял тенденцию к резкому скачку, подобно Сахаре, резко переходя из одного стабильного состояния в другое. Мир полон систем, которые, если зайти слишком далеко, могут претерпеть "резкие и необратимые изменения", как выразился Макай: он перечислил возможный сбой Гольфстрима и создание постоянного шторма Эль-Нико, который может высушить тропические леса и создать пустыни по всей территории тропиков.
— Мы знаем, что должны стабилизировать отложения гидратов, — сказал Макай. — Но это будет не последний раз, когда нам придется вмешиваться в массовом, действительно глобальном масштабе, если мы хотим гарантировать, что системы Земли не перейдут в состояние, которое сделает планету непригодной для нашей жизни. Мы должны научиться управлять Землей, нашим домом, даже если мы дорожим ею...
Эдит Барнетт наклонилась ко мне и прошептала: — Отличная презентация. Мне понравилось, что акцент был сделан на зеленой Сахаре — нет ничего плохого в неожиданно позитивном образе. Но сейчас он звучит как корпоративный отчет ЗИ. Я предлагаю в будущем быстрее переходить к сути.
Теперь Макай показал нам увеличенные изображения нашего новорожденного, блестящего, самодовольного на вид крота. Кроты тестировались по отдельности, но сегодня было первое комплексное испытание системы в целом. Дюжина кротов будет сброшена в бездействующие нефтяные скважины, чтобы начать строительство взаимосвязанной сети, распространяющейся по слоям гидратов, переговаривающейся друг с другом через гидролокаторы и другие каналы связи и замыкающей сложные петли, по которым будет циркулировать жидкий азот.
На данный момент установка по конденсации и сжижению будет базироваться на центральной нефтяной платформе. Но это было лишь временное место для этого пилотного проекта, подтверждающего концепцию; в будущем, работая "в дикой природе", как выразился Макай, подводные аппараты будут устанавливать оборудование для сжижения и конденсации на морском дне, чтобы соединяться с туннелями кротов под ним. И так сеть будет расти, распространяясь по дну океана, пока не опояшет полюс.
Теперь нам показали живые изображения старой нефтяной вышки в паре километров от берега, где была установлена наша установка по сжижению азота. Большие резервуары с жидким азотом блестели на солнце, на их поверхностях искрился иней. В углу нашего изображения появились часы обратного отсчета, которые начали отсчитывать секунды до появления первых кротов. В зале воцарилась тишина, поскольку шоу стало напоминать запуск в космос — приятное воспоминание моего детства. Макай никогда не пропускал ни одного трюка, подумал я с уважением.
На часах оставалось около пяти минут, когда передо мной снова появилась Мораг.
Я мог видеть ее сквозь полупрозрачную стену шатра, на холодной, мертвой земле: стройная, высокая фигура, ни с чем не сравнимая копна светло-рыжих волос.
Я оставил вице-президента одну и побежал к выходу. Позади меня все еще что-то говорил игнорируемый мной Рууд Макай. Обеспокоенные головы повернулись, когда я проходил мимо.
Том догнал меня перед дверью. — Папа. Какого черта ты делаешь?
Я указал. — Разве ты не видишь ее?
— Я что-то вижу. Там женщина. И что?
— Ты знаешь, кто это. Брось, Том. Я просто должен с этим разобраться.
— Ты имеешь в виду, что я должен.
Я чувствовал холод, решимость. — Да. Ты должен. Потому что, если ты увидишь ее, она будет преследовать и тебя тоже.
На выходе я столкнулся с массивной фигурой охранницы ЗИ. Охранница выглядела смущенной, но ее работа заключалась в том, чтобы не впускать людей, а не держать их внутри. Она отошла в сторону. Я выбрался через шлюз на свежий воздух, одетый только в свой легкий костюм. Было чертовски холодно. В воздухе висели капли дождя, или, может быть, это были соленые брызги с моря.
Я огляделся, пытаясь сориентироваться. Чтобы добраться до того места, где стояла Мораг, мне пришлось бы обогнуть основание куполообразного шатра справа от меня. Я побежал в ту сторону, не потрудившись проверить, следует ли за мной Том. Мне пришлось перепрыгивать через тросы и огибать блоки оборудования, генераторы и обогреватели. Другие охранники наблюдали, как я проходил мимо, и я видел, как они говорили в воздух. Но мне никто не препятствовал.
У края шатра я споткнулся и остановился. Том подошел ко мне, тяжело дыша.
Вот она: Мораг, стоящая на открытой площадке у стены шатра и смотрящая на меня. Она была одета в простое голубое платье, ее любимый цвет, цвет, который подчеркивал ее глаза, как она всегда говорила. Казалось, ей не холодно, несмотря на арктический бриз. Она была не более чем в пятидесяти метрах от меня, всего в пятидесяти шагах. Она никогда не была так близко. И она не убегала, не дрейфовала таинственным образом по коридорам, не исчезала в пыли или тумане. Она просто стояла там. Она улыбалась мне. Ее руки были раскрыты, как бы показывая, что она не хотела причинить мне вреда.
На мгновение я впитал в себя каждую ее деталь, волосы, которые на ветру падали ей на лоб, то, как платье облегало ее стройную фигуру, словно флаг, развевающийся на шесте.
— Это она, — сказал Том. — Это действительно так.
— Ты действительно видишь ее, — выдохнул я.
— Да. Папа... что нам делать?
— Не знаю. Такого раньше никогда не было.
Я развел руками, повторяя ее жест. Сделал шаг к ней, затем другой, осторожно. Я был похож на полицейского, приближающегося к террористу-смертнику, подумал я. И все же она не отступала от меня, как во всех тех кошмарных погонях прошлого. Она просто смотрела, как я приближаюсь, улыбаясь.
Какая-то часть меня осознавала светящиеся пылинки, которые танцевали у меня перед глазами. Мы были под пристальным наблюдением систем безопасности ЗИ. Не могло быть никаких сомнений в том, что сохранится запись этой встречи, полная и ясная. И у меня не было никаких сомнений в том, что Мораг позволила этому случиться, что это был ее выбор, чтобы преодолеть все барьеры, которые были между нами. Она была такой, какой я ее помнил до беременности, родов, которые убили ее. Прошло семнадцать лет с момента ее смерти, но она не постарела ни на день. Странно, но в тот момент мне могло бы показаться более странным, если бы она постарела.
Теперь я был так близко, что мог разглядеть детали, крошечные изъяны на ее коже, родинку на щеке, маленький шрам на лбу. Каким-то образом она казалась заполненной массой, плотной материи и света; она выделялась на фоне, словно вкрапленная в выцветшую фотографию. И все равно не уходила.
В десяти шагах от нее я остановился. Боялся, что может случиться, если я зайду слишком далеко. Если я подойду слишком близко, если попытаюсь дотронуться до нее, она лопнет, как мыльный пузырь? И я задавался вопросом, почему она делает это сейчас, здесь. Была ли она здесь из-за проекта "Гидрат"? Была ли Роза права, что она каким-то образом была ангелом из будущего, привлеченным значимостью?
— Мораг. Ты не можешь поговорить со мной? Чего ты хочешь?..
Она ободряюще улыбнулась. Затем она заговорила. Это, несомненно, был ее голос, легкий, воздушный, приправленный нотками ирландского происхождения. Но ее слова были быстрой болтовней, такой же, как на Рифе, в коридоре отеля. Ее тон был задумчивым, глаза блестели, взгляд был прикован ко мне. Я не мог заставить себя отвести взгляд. Но по мере того, как тянулся момент, и поскольку ее единственными словами были эта странная сжатая псевдоречь, меня наполнила какая-то тревожная печаль.
Взвыла сирена, эхом разносясь по плоскому морю. Звук доносился с нефтяной вышки в океане. Отвлекшись, я посмотрел в ту сторону и увидел пар, поднимающийся в воздух. Я знал, что сирена была сигналом к началу испытания — и аплодисменты изнутри купола, слегка приглушенные, сказали мне, что все прошло успешно, что кроты были запущены и выполняли свою работу. В тот момент мне было все равно.
Я повернулся обратно к Мораг. И она исчезла, пропала в тот же миг. Возможно, от нее остался след, профиль ее фигуры в танцующей пыли, висящей в воздухе, сверкающей; но даже это рассеялось на ветру. Меня угнетало чувство вины, потому что мне казалось, что это я виноват в том, что она ушла, как будто я нарушил правила, отведя взгляд.
У моих ног послышалось тихое жужжание, треск искр от трения. Я посмотрел вниз. Маленький робот Гэа катался взад-вперед по бетону у моих ног.
— Гэа, вы все это видели? Вы видели ее?
— Я все записала, Майкл, — сказал робот. — Но сейчас, я думаю, вам следует позаботиться о своем сыне.
Том. Я совсем забыл о нем. Резко обернулся. Том скорчился на земле. Все его тело вздымалось, когда он плакал. Я побежал к нему, но Соня Дамейер добежала первой и заключила его в объятия.
И в этой виньетке вы видите всю историю наших двух жизней.
Алия была погружена в какой-то глубокий, темный, вязкий океан. Пыталась бороться — но не могла, бороться было не с чем. Попыталась сконцентрироваться на своих пальцах, пошевелить пальцами ног, но никаких ощущений не было. Она не чувствовала боли, ничего, кроме смягчающего, убаюкивающего тепла.
Она понятия не имела, что с ней случилось, где она была — была ли вообще где-нибудь в каком-либо значимом смысле. Конечно, все это было как-то связано с Леропой и ее странными проектами. Было ли это еще одним отвратительным мошенничеством — или чем-то еще более странным? И какое это может иметь отношение к Искуплению?
Внезапно она поняла, что даже не чувствует, как дышит. Она запаниковала. Заглянула глубоко внутрь себя, но у нее не было ощущения собственного пульса, самых глубоких ритмов своего тела. Рассеивалось даже ощущение своего тела, своих рук и ног, торса и головы. Она съежилась, испугавшись еще больше. Была похожа на пленницу, подумала она, неожиданно освобожденную после долгих лет заточения, страстно желающую оставаться взаперти.
Но что-то вроде принятия начало овладевать ею. Она плавала без своего тела, пылинка, плывущая по течению в этом странном море.
Было ли само это настроение смирения частью процесса? Без бурлящего адреналином кровотока, возможно, она не могла испытывать страх: возможно, от нее осталось слишком мало даже для того, чтобы бояться. И если у нее не было тела, было ли у нее больше "я"?
Она почувствовала, что растекается. Если границы ее тела были стерты, то теперь стерлись и границы ее разума, самой ее сущности. Она сливалась с этим широким морем, подумала она, как капля краски, упавшая в бутылку с водой, растекаясь, становясь все более и более разбавленной. Это не было неприятно, просто едва уловимое растворение. Это было похоже на засыпание.
Или это было похоже на приобщение к Трансцендентности, подумала она, на погружение в это обширное скопление связанных разумов. Но Трансцендентность была чем-то более высоким, чем разум. Этот кровавый океан был другим; это было нечто более низкое, чем тело, ниже самой биологии. И все же она пыталась бороться с этим, размышлять о себе.
Это была ее последняя осознанная мысль. После этого в течение неизмеримого времени было только бесконечное, бесформенное, океаническое сновидение.
