И видела, как люди умирали огромными волнами, бесчисленными ордами.
Варкин сказал: — Мы считаем, что в ближайшие несколько тысячелетий произойдет важный поворот. В центре Галактики произойдет жизненно важное событие. Многие исторические события, похоже, сходятся в этой точке. Дальше все остается неопределенным. Чем дальше вниз по течению, тем более туманными становятся видения, тем более странными становятся главные герои, даже люди... Есть пути к славному будущему, к потрясающему будущему победоносного человечества. А есть пути, которые ведут к поражению — даже к вымиранию, к уничтожению всех человеческих возможностей. Ваш вопрос непростой, энсин.
Дакк, Тарко и я обменялись взглядами. Наши судьбы переплелись, и это было непросто. Но готова поспорить, что в тот момент у нас троих в голове была только одна мысль: как мы рады, что мы простые флотские, что нам не приходится иметь с этим дело.
На этом все почти закончилось. Должен был состояться официальный суд, заседание было окончено.
Но меня все еще кое-что беспокоило. — Комиссар?
— Да, энсин?
— У нас есть свобода воли?
Капитан Дакк поморщилась. — О, нет, энсин. Только не у нас. У нас есть долг.
Мы вышли из картографической комнаты, где нереализованное будущее мелькало, как крылья мотылька.
По мере того, как обе стороны работали над своими последовательными набросками истории, по мере того, как временные рамки растягивались, чтобы соответствовать огромной пространственной арене Галактической войны, Коалиция прилагала все усилия, чтобы сохранить единство человечества. Это удалось на удивление успешно.
Но всегда оставалось достаточно места и времени для развития событий.
Одним из таких темных уголков был наблюдательный пост, расположенный далеко за пределами Галактики.
В НЕ-ЧЕРНОМ
22 254 г. н.э.
В тот день, когда Ла-ба встретила Ка-си, она спасла ему жизнь.
Она не хотела этого. Это было не доктринально. Это просто случилось. Но это все изменило.
Это был неудачный день для Ла-ба. Она танцевала. Это не было нарушением доктрины, не совсем так, но руководители группы не одобрили это. Она была ведущей танцев, и ей пришлось десять дней заниматься уборкой выгребных ям. Это была тяжелая, грязная работа, наихудшая из всех.
И там, в яме, процветали потенциальные убийцы. Они пробирались вплавь через саму грязь, чтобы достать тебя.
Это произошло всего через два часа после того, как она приступила к работе. Обнаженная, она стояла по колено в воде, состоящей из непонятной жижи без запаха. Две сильные руки схватили ее за лодыжки и уронили лицом вниз. Внезапно ее глаза, рот, нос и уши наполнились густыми, липкими отходами.
Ла-ба потянулась к пальцам ног. Она обнаружила руки на своих лодыжках, а еще выше — бритый череп и большие бесформенные уши.
Она узнала его по этим ушам. Он был Ве-ку, одним из группы двойников, которые вышли из родильного чана в одно и то же время и с тех пор держались вместе. Если у них когда-то и были собственные имена, они давно от них отказались.
Она не собиралась погибать от рук Ве-ку. Она уперлась пальцами ему в глаза и толкнула.
Ее лодыжки начали выскальзывать из его рук. Чем сильнее он сжимал ее, тем сильнее давили пальцы. Она подняла носки и толкнула сильнее.
Тогда она была свободна.
Она вынырнула на поверхность и выплюнула огромный ком грязи изо рта. Она приготовилась снова сразиться с Ве-ку, локти и колени наготове, пальцы нащупали нож, пристегнутый к бедру.
Но он не пришел за ней, ни на один удар сердца, ни на два, ни на три. Она рискнула вытереть слезы.
Ве-ку уже нашел другую жертву. Он вжимал чье-то тело в грязь своими огромными толстыми руками. Если бы он повалил свою жертву на дно, его ноги-поршни за считанные секунды сломали бы позвоночник или раздробили череп.
Ве-ку был чудовищем из крови и грязи. Его глаза были окружены синяками в тех местах, где она его ранила.
Что-то в Ла-ба восстало.
В подобное время, время перенаселенности, было много смертей.
Было видно, что слишком много младенцев высыпало из родильного чана — большого розового шара, который парил в воздухе в самом центре наблюдательного поста. В часы собраний вы могли заглянуть за чан с другой стороны поста, где люди маршировали по крыше, повернув к вам головы, и вы могли видеть, что почти все площади для групп были переполнены.
Скоро придут комиссары, которые принесут с собой Память. Они будут отбирать, если понадобится. Чем меньше комиссарам придется отбирать, тем счастливее они будут. Долг каждого гражданина, каждой группы — сократить их численность.
Если бы вы хорошо справились, то улетели бы отсюда на шаттле. Вы бы полетели на Землю, где жизнь не закончилась. Так было сказано руководителями групп. И если ты спрячешься и съежишься, даже если до тебя не доберутся дилетанты, это сделает Старик. Так говорили в общежитии. Земля — это рай, это жизнь; Старик — это демон, это смерть. Это было все, что находилось за стенами поста.
У Ла-ба не было причин не верить этому. Она видела, как сотни людей были убиты другими. Она сама убила семнадцать человек.
Ла-ба была высокой, с гибким телом: она была хороша в том, к чему ее готовили, — в убийстве, сексе и тяжелой физической работе.
Ла-ба было пять лет. Половина ее жизни уже прошла.
Она выпрыгнула из грязи и упала на спину Ве-ку с ножом в руке.
Ве-ку не знал, что делать: прикончить смертника у своих ног или разобраться с тощей угрозой на спине. И он был сбит с толку, потому что то, что делала Ла-ба, не соответствовало Доктрине. Это замешательство дало Ла-ба несколько секунд, в которых она нуждалась.
И все же ей пришлось почти начисто отрубить ему голову, прежде чем он перестал сопротивляться.
Наконец, он погрузился в грязь, которая теперь была испачкана темно-красными разводами. Голова, висящая лишь на кусочках хрящей и кожи, покачивалась в липких потоках грязи.
Намеченная жертва Ве-ку с трудом поднялась на ноги. Он был примерно того же роста и возраста, что и Ла-ба, с подтянутым, мускулистым телом. Он был обнажен, но покрыт коркой грязи.
Она была возбуждена. Смерть всегда возбуждала ее. Взглянув вниз, на его промежность, на твердый член, торчавший там из грязи, она увидела, что этот другой чувствует то же самое.
— Ты совершила преступление, — выдохнул он и уставился на нее глазами, которые на фоне грязи казались ярко-белыми.
Он был прав. Ей следовало сначала дождаться его гибели, а потом уже использовать Ве-ку. Тогда было бы две смерти вместо одной. Она была не доктринальна.
Она огляделась. Поблизости никого не было. Никто не видел, как умер Ве-ку.
Никто, кроме этого человека, намеченной жертвы.
— Ка-си, — сказал он. — Четырнадцатая группа. — Это было по ту сторону неба.
— Ла-ба. Шестая группа. Ты доложишь? — Если он это сделает, ее могут казнить без суда и следствия, обезглавив еще до конца дня.
Он все еще смотрел на нее. Момент затянулся.
Он сказал: — Мы должны обработать Ве-ку.
— Да.
Тяжело дыша, они потащили громоздкий труп Ве-ку к бункеру. Работа сблизила их. Она чувствовала тепло его тела.
Они втолкнули Ве-ку в бункер. Тот был уже наполовину заполнен спутанными конечностями, фиолетовыми кишками и человеческими останками. Ла-ба оставила себе одно уродливое ухо Ве-ку в качестве трофея.
Ла-ба и Ка-си занялись сексом прямо здесь и сейчас, в скользкой грязи.
Позже, в конце смены, они помылись и снова занялись сексом.
Еще позже они присоединились к танцу, в огромном заброшенном водовороте, в котором участвовало не менее сотни горожан. Затем они снова занялись сексом.
Он так и не сообщил о ее преступлении. Не сделав этого, он, конечно, сам совершил преступление. Возможно, это их сблизило.
Они продолжали заниматься сексом, какова бы ни была причина.
Хама стоял рядом со своим наставником Арлесом Траном, в то время как жители наблюдательного поста выстроились перед ними в очередь. Марширующие трутни уставились на посеребренную кожу Хамы и почтительно потянулись, чтобы погладить сверкающую Память в форме яйца, которую Арлес держал в руке: сокровище, привезенное с самой Земли, которое комиссары держали здесь, чтобы подарить трутням, занимающим этот пост.
Древним бессловесным жестом Арлеса каждый третий трутень, проходивший мимо, отправлялся на отбраковку. Возможно, половина из тех, кто проходил отбор, выживала. Каждый трутень, к которому прикасался Арлес, шарахался в сторону от сверкающего пальца.
Когда Хама посмотрел на уходящий ввысь горизонт, он увидел, что линия терпеливо стоящих в очереди трутней растянулась на четверть пути вокруг внутреннего экватора поста.
Этот наблюдательный пост представлял собой сферу, настолько маленькую, что Хама мог бы обойти ее изнутри за день. В складчатом небе было полно площадей для групп, спальных корпусов, учебных центров и центров идеологической обработки, а также огромных пространств, связанных с биологическими функциями поста, выгребных ям, рециклеров и садов, зеленых, коричневых и сверкающих голубизной. Огромный родильный резервуар висел прямо над его головой, в геометрическом центре сферы, розовый и плодородный, как непристойное солнце. Трутни ходили по всей внутренней поверхности сферы, удерживаемые там инерционными генераторами, манипулирующими гравитацией. Воздух был насыщен запахом растительности, грязи и пота. Хаме казалось, что он попал в ловушку в чреве какого-то огромного живого существа.
Его настроение не улучшалось при мысли о том, что прямо под полом у него под ногами бушевала атмосфера планеты-хозяина: вечный водородный шторм, насыщенный высокочастотным излучением и заряженными частицами.
Он рассеянно сунул руку под свою серую монашескую рясу и коснулся груди. Он погладил прохладную, посеребренную планковским нулем кожу, почувствовал тихое журчание жидкости внутри, в которой лениво плавали инопланетные рыбы. Здесь, в этом мрачном болоте, погруженный в первобытность, он едва мог уловить настроение даже Арлеса, который стоял рядом с ним. Он тосковал по прохладной межзвездной бездне, по бескрайнему простору, где слитые воедино мысли комиссаров звучали среди триллионов звезд...
— Хама, обратите внимание, — рявкнул Арлес Тран.
Хама неохотно перевел взгляд на мягкие круглые лица трутней и увидел, что они выдают волнение и растерянность из-за его поведения.
— Помните, что для них это великий день, — сухо пробормотал Арлес. — Это первый визит Комиссии за тысячу лет, и это происходит в течение короткой жизни этого существа. — Его посеребренная рука снисходительно погладила непокрытую голову трутня, стоявшего перед ним. — Как же им повезло, даже если нам придется отдать приказ о смерти стольких из них. В их жизни так мало интересного — немногим больше, чем изображения на стенах, которые никогда не меняются, бессмысленная борьба за положение в иерархии группы...
И танец, — неохотно подумал Хама, — их дикий незаконный танец. — Они вызывают у меня отвращение, — прошипел он, удивляясь самому себе. И все же это было правдой.
Арлес взглянул на него. — Вам повезло, что они не понимают.
— Они отвратительны мне, потому что их язык превратился в тарабарщину, — сказал Хама. — Они отвратительны мне, потому что довели себя до перенаселения.
Арлес пробормотал: — Хама, когда вы приняли на себя бремя долголетия, вы выбрали гордое имя. Иногда я задаюсь вопросом, хватит ли у вас благородства, чтобы соответствовать этому имени. Имена этих существ были выбраны для них случайным сочетанием слогов.
— Они тратят свою жизнь на самообслуживание. Они едят, трахаются и умирают, копошась в собственных испражнениях. Зачем имя огоньку свечи?
Арлес теперь хмурился, сапфировые глаза мерцали на серебристой маске его лица. — Вы забыли основной принцип Доктрин? Короткая жизнь горит ярко, Хама. Эти существа и их предки несли свою одинокую вахту здесь, за пределами Галактики, наблюдая за ходом войны, в течение пяти тысяч лет. Мы пренебрегали ими; они дрейфовали в изоляции. Но эти трутни — суть человечества. И мы, комиссары, обреченные на знание, обреченные на жизнь, — мы их слуги.
— Возможно. Но эта "сущность человечества" основана на лжи. Мы уже достаточно хорошо понимаем их болтовню, чтобы понимать это. Эти их абсурдные легенды...
Арлес поднял руку, быстро заставляя его замолчать. — Системы верований меняются, как и языки. Пламя Доктрин все еще горит здесь, хотя и не так ярко, как нам хотелось бы. И, независимо от того, является ли этот пост доктринальным или нет, он полезен. Всегда помните об этом, Хама: полезность — это важный фактор. В конце концов, это война.
Теперь перед Хамой стояли, взявшись за руки, двое трутней, мужчина и женщина, обнаженные, как и все остальные. Эта пара наклонилась близко друг к другу, демонстрируя легкую физическую близость.
Он сразу понял, что они занимались любовью. Не один раз, а много раз. Возможно, даже совсем недавно. Он почувствовал неприятный укол ревности. Но на шее у женщины было надето что-то, ужасно похожее на высушенное человеческое ухо. Рыба в его груди задергалась.
Он резко спросил: — Как вас зовут?
Они не поняли его слов, но уловили смысл. Они указали себе на грудь. — Ла-ба. — Ка-си.
Арлес улыбнулся, насмешливо и презрительно. — У нас с вами взгляды богов. У них есть только мгновения просветления и тепло тел друг друга... Что это, Хама? Испытываете некоторое влечение, несмотря на отвращение? Немного завидуете?
Сердитым жестом Хама приговорил обоих трутней к отбраковке. Трутни, явно шокированные, прижались друг к другу.
Арлес рассмеялся. — Не волнуйтесь, Хама. Вы еще молоды. Вы отдалитесь. — Арлес передал ему Память.
Хама взвесил эту Память, она оказалась на удивление тяжелой. В ней содержалась история войны со времени последнего посещения Комиссией этого захолустного наблюдательного поста, великолепная история, переданная простыми героическими образами. Содержимое Памяти будет загружено в структуру поста и размещено на его стенах в виде изображений, достаточно вневременных, чтобы противостоять дальнейшему языковому дрейфу. На поверхности поста больше ничего нельзя будет написать или нарисовать — и уж точно ничего, что было бы сделано обитателями этого места. Что им нужно было написать или нарисовать? Что им нужно было прочитать, кроме замечательного прогресса человечества?
— Продолжайте в том же духе. Возможно, это станет для вас полезной тренировкой. Каждый третий из них будет отбракован. И помните — осуждая их, любите их. — Арлес ушел.
Пара трутней двинулась дальше. Мимо него проплывали еще больше уродливых бритых голов, все одинаковые, ничего не значащие.
Позже той же ночью, когда в посте погас свет, Хама наблюдал, как трутни танцуют свои дикие танго, чувственные и прекрасные. Он цеплялся за мысль о том, на что обрек влюбленных: их потрясенные лица, то, как они схватили друг друга за руки, их отчаяние.
