И это, кстати, очень правильно. Потому что иначе общественность только и делала бы, что повсюду выискивала фашизм и друг друга называла бы фашистами. С неё станется. Так что пусть лучше это будет общественное табу. Как оно, собственно, и есть.
Но Антон этим табу пренебрёг. Более того, в последующих его донесениях и разговорах с коллегами он настаивал, что в Арканаре "поднимается фашизм". Говорил он об этом настойчиво, даже навязчиво. Причём пытался доказать это, ссылаясь, в том числе, и на начинающиеся преследования "людей книги". Подвёрстывая это дело к фашистской ненависти к культуре.
Ну, собственно, формальные основания для этого у него были. По учебнику, фашизм — это активный антигуманизм. То есть абсолютная противоположность деятельному гуманизму. Ну и соответственно, всему тому, что нам близко и дорого. У фашизма есть признаки: отрицание равенства людей, милитаризм, культ жестокости, религиозный фундаментализм, насаждение фобий и предрассудков, при этом извращенство всякое, ну и так далее. Наизусть уже не помню, но всё очень скверные вещи. Ненависть к культуре в списке присутствует. Дальше обычно пишут, что на Земле было несколько попыток реализации фашистских идей, последняя закончилась Полуднем. Но все эти попытки были относительными, потому что полный фашизм означал бы конец цивилизации. Сейчас вероятность наступления фашизма крайне мала, но забывать о ней не следует, поэтому надо ещё более крепить солидарность, коммунарское сознание, деятельный гуманизм и всё такое прочее.
Это в обычных учебниках. Если копнуть чуть глубже, выясняется кое-что любопытное. Например, то, что само слово "фашизм" как обозначение всего плохого появилось достаточно случайно. В двадцатом веке прошлой эры так назвался политический режим в одной стране. В соседней был режим куда хуже, назывался он "национал-социализм", но, чтобы не поганить хорошее слово "социализм", его стали называть фашизмом тоже. Потом слово вообще очень сильно распространилось, как обозначение всякого зла. И даже в пресловутом Халифате этот самый "фашизм" был формально под запретом — как и вообще все европейские учения. Хотя сейчас мы считаем Халифат образцом фашистского государства. Вот такая диалектика.
В общем-то, я даже понимаю, зачем вокруг этого самого фашизма такой кипеш. У всего должна быть противоположность. Не просто какая-то там альтернатива, а именно полная противоположность. Как чёрное и белое. Иначе мы мыслить не умеем. И если белое есть, а чёрного нет, мы будем его себе придумывать. И ведь до чего-нибудь додумаемся, скорее всего, до плохого. Например, глаза себе выколем, чтобы только увидеть это самое чёрное. Так что лучше уж противоположность будет готова заранее. У всего. И у нас самих, значит, она тоже должна быть. Мы — люди, гуманисты и коммунары. Значит, должны быть какие-то они — нелюди, антигуманисты и фашисты. И надобно, чтобы они действительно были. Но желательно в прошлом, потому что зачем нам такое счастье сейчас? Низачем не надо. А уж каким словом это называть — дело десятое.
Но это я сейчас так рассуждаю. А когда в интернате мой приятель Вадик Коноплёв меня по дури обозвал фашистом, я взял да и засветил Вадику по морде. И он потом ещё просил меня не говорить Учителю, за что. Потому что иначе у Коноплёва были бы неприятности куда серьёзнее, чем у меня.
Если уж об этом. Ты-то, Лена, в семье воспитывалась. Ну, в такой семье, как у тебя, это естественно. А я — как все, в интернате. Про фашизм услышал впервые от старших мальчиков. Что были, дескать, такие, которые мучили и убивали хороших людей только за то, что они были хорошие. И что слова, которым они назывались, нельзя никому говорить, потому что за это накажут на всю жизнь. Я даже и не знал, как это — на всю жизнь. И что за люди, которые убивали хороших. Попробовал что-то выяснить у своего Учителя, тот мне сказал, что об этом не то что говорить, а даже спрашивать нельзя. Нельзя и всё. Потому что детской психике такое знание вредит. Ну, в общем, заинтриговал он меня донельзя.
Потом у нас прошёл первый урок антифашизма. До сих пор помню. Завели нас в комнату, погасили свет, зажгли настоящую свечу. Включили головизор на всю стену. И стали рассказывать и показывать такое, что у одного мальчика обморок случился. Потом-то я узнал, что если бы никто в обморок не упал, то учителям сделали бы втык... В общем, тогда и меня проняло. В ту ночь я заснуть не смог. Да и в следующую, честно говоря, тоже.
Но на следующий урок мы пришли все, хотя нам сказали, что кто не хочет, может не ходить. И на послеследующий тоже. Не ходить было стыдно. Не знаю, как у девчонок, а у нас считалось позором не ходить. Хотя потом многие рыдали в подушку, а кто-то и в кровать писался.
Когда мы подросли, запугивать нас перестали. Зато стали что-то объяснять. В самом простом виде: фашизм — это против людей и всего человеческого, самоотрицание цивилизации, болезнь разума и всё такое прочее. Рассказывали про фашистов — Шан Яна, Савонаролу, Гитлера, Рейгана, Дугина, Хомейни, Джемаля. И, конечно, про аль-Махди. Звучало всё это жутко. Помню даже, как у нас в дискуссионном кружке обсуждалась тема, что лучше с точки зрения деятельного гуманизма — гибель земного человечества или фашизм. Насколько я помню, в итоге сошлись на том, что фашизм хуже. Потому что если человечество просто погибнет, останутся другие гуманоидные цивилизации. И они рано или поздно разовьются до нашего уровня. А вот если на Земле воцарится фашизм, то это уже будет конец человечества как вида, потому что Земля тогда всех поработит, а потом уничтожит. Учитель нас выслушал, а потом поправил — дескать, не всё так однозначно, даже в фашистском обществе остаются здоровые силы, ну и те де и те пе. Но в целом он был доволен, да.
Ну это я так, лирике предался. А вот почему Антону вдруг так снесло голову на этой теме — вопрос интересный.
Левин над этим думал и пришёл к выводу, что это Званцев специально настропалил пасынка. Скорее всего, чтобы отвлечь его внимание от своих собственных дел.
По мнению Бориса, к тому времени Званцев уже попробовал реморализатор на людях. Основывался он на донесении агента Павла Бунге, в тот момент исполнявшего роль старшего постельничего герцога Ируканского. Он тайно побывал в поместье Бау по личному поручению герцога: тот пытался склонить барона к военно-политическому сотрудничеству с Ируканом. Из этого ничего не вышло, да и не могло, даже будь барон настоящим арканарцем: сотрудничество с герцогом при имеющихся раскладах ничего доброго барону не сулило. Однако в своём отчёте он упомянул удивительную вышколенность и безусловную преданность баронских слуг. На фоне обычного арканарского разгильдяйства это смотрелось странно. К тому же в замке постоянно жили какие-то посторонние. Судя по внешнему виду и манерам, это были люди из Ордена. Что они там делали — непонятно: все попытки что-то выяснить натыкались на ту самую истовую верность баронской прислуги. Павел заподозрил, что барон Ордену должен денег и пытается расплатиться какими-то любезностями. Но, в общем, он по этому поводу особо не напрягался.
Малышев, однако, бывал в Бау достаточно часто. Не заметить странностей, там творящихся, он не мог. Возможно, Званцев ему всё это как-то объяснил — ну то есть чего-нибудь наплёл. Но перенаправить интересы пасынка в другом направлении — перенаправил.
Антона тоже можно понять. Он находился на другой планете, жил среди реального Средневековья, а отчим был единственным человеком, которому он доверял полностью. К тому же версия про фашизм хорошо ложилась на его собственные комплексы и проблемы. И если отчим о них знал или догадывался — он надавил на нужное место. Нажал, так сказать, на красную кнопку.
Это не значит, что у Антона совсем не было рациональных аргументов. Они были, и он их неоднократно излагал. Взять хотя бы то, что примеры целенаправленной борьбы с культурой как таковой в арканарской истории уже были.
Например, Барканская резня.
День 104
Как-то переел всего. Попробовал в "Поварёнке" сделать порционные судачки а натюрель. Возникли проблемы с корнем сельдерея — какой-то не тот получается корень. Плюнул, отправил продукт в переработку, занялся филейчиками из дроздов с трюфелями. Вроде всё правильно сделал, попробовал — не то. Причём самое подлое — непонятно, что именно не то. Но вот не то, и всё тут.
Плюнул, выпил томатного сока — этот хоть нормально выходит — и пошёл музыку слушать. Та же хрень. И Моцарт не Моцарт, и Фрескобальди не Фрескобальди. Как будто чего-то не хватает. Более-менее пошёл только Пярт с колоколами, который мне раньше был ну совсем никак.
Неохота и за собой следить. Опять перестал мыться, с ногтями снова проблемы. Бородёнка свисает козлиная, с сединой, смотреть противно — а заняться собой сил нет. Моральных, в смысле.
Причина-то понятна. Варюсь я тут в собственном соку, дичаю. И ничего поделать не могу.
Ладно, хватит ныть, у меня ещё кусочек арканарской истории не оформлен.
Я вроде как писал, что Святой Орден построил факторию на старом континенте. За прошедшие годы эта территория расширилась за счёт окрестных земель. Эсторские власти сохраняли над этой территорией какое-то подобие суверенитета, но в орденские дела не лезли. По слухам, очередной эсторский правитель даже собирался сдать эти земли Ордену в аренду до конца правления своего сына — в обмен на небольшую денежную сумму и орденскую охрану. Сделка не состоялась, так как правителя вместе с сыном удавили раньше.
Орденские начальники, в свою очередь, вели себя подобающе. Поскольку Орден отрицал, что обладает хоть чем-нибудь, то и свои земли они скромно именовали не "владениями" или "провинциями", а "областью Святого Ордена". Эсторских чиновников встречали низкими поклонами и дорогими подношениями. Это всех устраивало.
Фактической столицей Области был город Баркан, некогда небольшое сельцо при торговом тракте, названное в честь святой Бары. Что довольно точно характеризовало местные нравы и основной способ заработка: местные женщины славились податливостью и небрезгливостью. С приходом монахов сельцо выросло до города, в котором нравы заметно устрожились, зато благосостояние жителей выросло. Аборигенов Орден особо не притеснял, зато обеспечивал защиту. Даже местные рынки были свободны от криминала и поборов, что крайне благоприятно сказывалось на ценах. Кроме того, монахи лечили больных, давали в долг под низкий процент и делали отличное оружие, каковое довольно скоро стало значимой статьёй барканского экспорта.
Разумеется, жизнь в Баркане была далеко не идилличной. Основные выгоды от сложившегося положения дел имела орденская верхушка и богатейшие люди города. Экономический рост порождал не только общий подъём, но и острейшее социальное неравенство, не смягчаемое традиционными благотворительными практиками, как в Арканаре и Ирукане, или подачками бедноте, как в Соане. Сосуществование светских и орденских порождало трения. Но, в общем, выгоды ситуации заметно превышали невыгоды.
Всё это было разрушено одним человеком. Причём его подлинное имя так и осталось неизвестным, а устоявшегося прозвища у него не было. Поклонники называли его "сам" или просто поднимали к небу палец. Противники называли его по-разному, в основном ругательно. В летописях и рассказах он проходил как "чёрный" или "закутанный" — или, более литературно, "Пророк под покрывалом", поскольку он в любую погоду ходил в глухом капюшоне, а нижнюю часть лица заматывал чёрной тряпкой с отверстием для рта.
Пророк был выдающимся оратором. Брал он, судя по всему, не только риторическими красотами, но и отличным "чувством толпы". Он умел сказать ровно то, что нужно именно этим людям именно здесь и сейчас. Первая же его публичная проповедь в Баркане — что характерно, на площади Правосудия, где проводились публичные казни — вызвала огромный интерес. Впоследствии его речи стали ежедневными, причём толпа собиралась за несколько часов до начала выступления.
Орденские власти, разумеется, проповедника заметили. Но всё, что он говорил, было чистейшей ортодоксией, под каждым его словом мог бы подписаться святой Мика лично. Занимался он в основном обличениями корыстолюбия и развращённости — как мирян, так и монашества. В критике он, однако, знал меру, не задевал по-настоящему значимых людей, а если к чему и призывал, так это к покаянию и исправлению.
Вскорости выяснилось, что, помимо публичных выступлений, Пророк проповедовал и тайно, на секретных сборищах. Там он вёл себя значительно смелее — то есть обвинял руководство Ордена в предательстве идеалов, тайном разврате и собирании богатств мирских. Он проклинал богатство Баркана, его спокойную и мирную жизнь, и призывал огнь, глад и Синюю Смерть на головы орденских владык, променявших служение на тайное обжорство и развратные утехи. Особенно же страстно он выступал против светской культуры, музыки и литературы. Ему принадлежат знаменитые слова — "каждая прочитанная буква отдаляет человека от Бога больше, чем убийство и клятвопреступление".
Такие речи руководству Ордена показались излишне резкими. От Пророка решили избавиться. Но попытка арестовать его прямо на площади вызвала взрыв возмущения со стороны толпы, которая его и отбила. После чего тот перестал появляться на людях сам. Зато сотни его последователей стали пересказывать его проповеди всем желающим. Пересказывать, так как Пророк категорически запрещал записывать за собой, настаивая на том, что записанное слово — труп, а речь должна быть живой и исходить из глубин сердца. Последователей отлавливали, но появлялись новые. Пророка под покрывалом уже открыто называли святым, некоторые говорили, что это сам Святой Мика, которому бог даровал бессмертие и вернул из страны варваров. Напряжённость нарастала, карательные меры только ухудшали ситуацию.
Взрыв произошёл из-за ничтожной вроде бы причины. В припортовых книжных лавках появилось новое, исправленное и дополненное, издание "Многоблудных похождений Мики". То есть не вполне приличного светского сочинения, повествующего о молодых годах будущего святого, когда он тешил беса самыми разными способами. Ничего крамольного в этой книжке не было, так как грешную молодость признавал за собой и сам Мика, и его официальные биографы. Однако поклонники Пророка пустили слух, будто покупатели данного сочинения, в том числе и руководители Ордена, тайно устраивают кощунственные оргии, специально повторяя все грехи Мики. А пресловутая книжка является своего рода руководством для похабного действа, оскорбляющего бога и святых. Многие в это поверили, другие — предпочли сделать вид, что верят.
Погром начался с того, что невесть откуда взявшаяся, но внушительная толпа монахов и распропагандированных мирян разгромила несколько лавок вместе с владельцами. Орденская стража оказалась бессильна, а часть стражников примкнула к погромщикам. Толпа, воодушевлённая отсутствием сопротивления, пошла на город, по пути обрастая, как снежный ком, новыми и новыми людьми. Погромщики вламывались в дома побогаче, убивали владельцев и челядь, били и крушили всё, что подвернётся под руку и искали похабные книги. Если книги — любые — находились, их жгли вместе с домами. На беду, было ветрено, так что пожар заполыхал очень быстро и в полную силу.
