Вронский заметил, что история с Михайловым выбила Анну из колеи. Обычно веселая и жизнерадостная, именно такой он привык видеть Анну после их отъезда в Италию, сейчас она сильно поубавила свой блеск. На лице появилась озабоченность и тревога. Это ее состояние подействовало на Вронского, как красная тряпка на быка. Он словно очнулся от спячки и понял, что пришла пора действовать. Хватит убаюкивать себя иллюзиями, которыми Анна опутала его со всех сторон. Вронский винил себя в том, что поддался на ее уговоры и непростительно тянул время, не предпринимая никаких действий, чтобы взять вопрос их финансового обеспечения в свои руки. Надо было давно чем-то заняться, но климат Италии как-то размягчающее действовал на него. Ему казалось, что еще все успеется. Ведь деньги у него на счету пока есть.
Размышляя над тем, как решить данную проблему, Вронский заметил, что мысль его несколько раз возвращалась к предложению Голенищева. То, совсем недавно ему показалось неприемлемым, в свете сегодняшнего дня стало выглядеть несколько по-другому. Тогда он решил, что речь идет о каком-то криминале, но ведь он не может знать наверняка. Даже, если и так, ему все равно никто не раскроит все карты никогда, а стало быть, можно легко и без особых угрызений совести оставаться в неведении, что там за груз у них застрял на таможне. В конечном итоге его это мало должно интересовать. Ведь от него требуется помощь лишь сделать так, чтобы он был бы отправлен.
Со временем эта мысль, по мере того, как он к ней несколько раз возвращался, не стала казаться Вронскому совсем уже такой неприемлемой. Постепенно она приживалась в его сознании, пока не освоилась настолько, как будто была изначально принята им на ура. Наконец, Вронский созрел и решил позвонить Голенищеву. Однако и тут он решил оставить себе лазейку для отступления. Видимо все же его глубинная суть что-то имела против подобного рода действий. Вронский решил для себя, если Голенищев не возьмет трубку с первого раза, то это будет означать для него, что все-таки не стоит входить в эту дверь и совершать там какие-то действия. Перезванивать он точно не станет.
Однако надежды его не оправдались. Голенищев взял таки трубку и выразил шумную радость, узнав о том, что Вронский изменил свое решение и готов помочь в деле с грузом.
— Алексей, я нисколько не сомневался, что голос твоего разума в, конце концов, восторжествует,— закричал в трубку Голенищев.— От таких предложений не отказываются. Только очень тебя прошу, проверни все это дело, как можно быстрее, а то я уже начал подсчитывать убытки из-за этой дурацкой задержки.
— Я сделаю, все что в моих силах в самые кратчайшие сроки, — пообещал Вронский.
— За мною тоже не заржавеет, — в свою очередь пообещал Голенищев, — как только все уладится, и я получу добро на транспортировку, готовь карман, и чем шире, тем лучше. — Голенищев рассмеялся.
Вронскому же было не смешно. Отчего-то на его душе не было спокойствия. Что-то внутри него подсказывало, что не стоит все-таки ввязываться в это дело.
А может все дело в самом Голенищеве? -раздумывал подумал Вронский. Ведь о нем еще в институте ходила слава прожженного пройдохи. Но, в любом случае, было уже поздно что-то менять. Он уже дал слово и должен сдержать его. А все свои сомнения, как назойливых мух, Вронский попытался отогнать от себя усилием воли.
IX.
Сразу же после разговора с Голенищевым Вронский принялся за дело. Как и обещал, он позвонил в посольство и записался на прием к Манчини. Манчини принял Вронского тепло, как старого приятеля. Он долго вспоминал то время, когда работал в Москве в итальянском посольстве. Тогда они с Вронским часто пересекались по делам службы и оставили друг о друге самые приятные впечатления.
Манчини выслушал просьбу Вронского и отнесся с пониманием к возникшей проблеме. По старой памяти он доверял Вронскому и взялся ему помочь. С помощью Манчини удалось получить разрешение на прохождение груза через таможню.
Все прошло, как по маслу. Голенищев получил груз в свое распоряжение и горячо заверил Вронского, что в самое ближайшее время за оказанную услугу переведет деньги на его счет. Но время шло, а деньги почему-то все не приходили. Вронский, как человек глубоко порядочный посчитал зазорным звонить и напоминать Голенищеву о его обязательствах.
Однако случилось так, что Анне срочно потребовалась довольно приличная сумма денег, чтобы приобрести несколько картин одного маститого художника, который, находясь в стесненных обстоятельствах, частично распродавал свою коллекцию. Картины он отдавал практически за бесценок, по сравнению с их настоящей ценой. Эту возможность Анна не хотела упускать и, не колеблясь, отдала за них свои последние деньги. Она рассчитывала выручить за эти работы со временем приличную сумму, посчитав эту покупку удачным вложением капитала. А пока она попросила Вронского оплачивать со своего счета их расходы.
Вронский не возражал, он давно предлагал Анне воспользоваться его деньгами, но в глубине души, учитывая их стесненные обстоятельства, он посчитал такое вложение денег непростительным мотовством. Сказать Анне прямо в глаза об этом он не решился и затаил в глубине души сильное неудовольствие этим ее поступком. Со дня на день он ожидал перевода от Голенищева. Обещанная им сумма могла бы дать ему возможность расслабиться, вздохнуть спокойно и на достаточное длительное время вообще перестать думать о деньгах. Но Голенищев продолжал молчать, и в душу Вронского стало закрадываться подозрение, что обещанного куша он так никогда и не увидит.
Гром грянул, когда Вронский достал из почтового ящика повестку на свое имя с просьбой явиться в полицию. Вронский нутром почувствовал, что это дело, скорее всего, связано с Голенищевым. Его предчувствия полностью оправдались. В полицейском участке его встретил старый усталый следователь и предложил садиться.
Следователь изложил суть дела, по которому Вронский был вызван для дачи свидетельских показаний. Предчувствие Вронского не обмануло, дело действительно касалось Голенищева. А инкриминировали ему ни много не мало, как незаконный провоз через границу картины современного, но довольно известного по всему миру французского художника Лаберже. Картина, которую обнаружили в багаже Голенищева, была похищена несколько лет назад во время выставки, которую Лаберже привез в Россию. Тогда похитителей найти не удалось. Следы ее затерялись, но российские следователи продолжали поиски украденного полотна, и уже совсем было напали на ее след, но злоумышленникам, в очередной раз удалось уйти и переправить его в Италию. Российские власти обратились за помощью к итальянской полиции, и уже совместными действиями была проведена операция по поиску и изъятию картины.
Голенищев был задержан и помещен под арест. Ему были предъявлены обвинения по подозрению в хищении картины. Голенищев все отрицал, а на вопрос, как попала она к нему, объяснил, что купил ее у частного коллекционера. Однако имя того коллекционера он назвать отказался. Во время расследования по этому делу была выявлена роль Вронского, как возможного сообщника Голенищева, поэтому он был вызван в участок полиции и подвергнут пристрастному допросу.
Вронский дал показания и рассказал следователю, как обстояло дело, ничего не утаивая и не приукрашивая. Следователь тщательно записал все, что говорил Вронский, и отпустил его, сообщив на прощание, что он еще может понадобиться следствию и попросил никуда не уезжать из Сорренто.
Вронский вернулся домой сильно подавленный и в глубоком душевном волнении. Скрыть от Анны свое состояние, как он ни старался, ему не удалось. Она стала расспрашивать, что произошло и Вронский все, как есть, рассказал теперь уже ей. Анна пришла в сильное возбуждение от его рассказа.
— Это я виновата, — едва сдерживая, рвущиеся наружу слезы, проговорила она. — Если бы не моя неудача с Михайловым, мы бы были при деньгах, и ты никогда не пошел бы на эту авантюру.
— Оставь, — успокаивал ее Вронский, — что произошло, то произошло и незачем теперь винить себя.
— Нет, ты слишком великодушен ко мне. А еще мне не следовало покупать картины. Зачем я сделал это? Поддалась искушению.
Анна так разволновалась, что Вронскому едва удалось успокоить ее. Однако у самого при этом на душе кошки скребли. Он отчетливо понимал, что для них с Анной наступают тяжелые времена. Расследование по делу Голенищева может привести его, как ни парадоксально это звучит, на скамью подсудимых, где ему придется доказывать свою непричастность к делу о похищении картины. Ведь следователь недвусмысленно дал ему понять, что он проходит как один из подозреваемых. А, значит, его вполне могут арестовать, если им вдруг вздумается. Что станет тогда с Анной и его дочерью? Вронский не на шутку перепугался. Он конечно не виноват и, как бы не повернулись обстоятельства, рано или поздно судьи в этом разберутся. Но сколько может пройти времени, пока это случится. Вронскому даже подумать было страшно, что может за это время произойти и с ним самим и с его семьей.
Как Вронский и подозревал, расследование по делу Голенищева растянулось не на один месяц. Прошло около года, пока судья окончательно не поставил в нем точку. Похитителей нашли. Голенищева оправдали и отпустили. Он и вправду купил эту картину у коллекционера и не имел к ее хищению никакого отношения. С Вронского тоже были сняты всякие подозрения, вместе с подпиской о невыезде из страны.
На тот момент, когда это все завершилось, Анна и Вронский уже пребывали почти в нужде. Анне так и не удалось поправить свои дела и организовать новую выставку-продажу картин. После несчастья с Михайловым, неудачи словно сговорились и не переставали преследовать ее. Бизнес не шел, пришлось продать салон и на эти деньги жить, тщательно взвешивая все расходы, так как деньги Вронского давно закончились. Им пришлось переехать из палаццо, которое так пришлось по сердцу Анне и где она пережила немало счастливых минут. Они ютились теперь в скромной двухкомнатной квартирке. Няню Ани пришлось уволить, и Анна занималась ребенком сама.
Анна и Вронский давно приняли решение уехать из Италии при первой же возможности. Эта страна не приняла их, а обложила всевозможными проблемами, сыпавшимися на их головы, как из рога изобилия. Как только Вронский получил разрешение выехать с Апеннин, они срочно купили билеты, собрали вещи и без всяких сожалений покинули Италию. Они возвращались назад, в Россию.
X.
Левин был в свинарнике, когда получил смс-ку, но он не сразу достал телефон, так как был слишком занят. В соседнем районе была обнаружена африканская чума свиней и Левин до жути боялся, что зараза перекинется и к нему. Это почти наверняка означает, что придется забивать все поголовье, а он столько сил и средств вложил в строительство свинокомплекса, выписал из-за границы лучшие породы этих животных. И теперь как никогда реальна опасность, что все пойдет насмарку. Только одна эта мысль действовала на него столь угнетающе, что ни о чем другом он не мог и подумать.
Вместе с зоотехником и ветеринаром они предприняли все возможные меры по недопущению эпидемии. Врач заверил, что это вполне реально, и есть шанс поголовье отстоять. Это немного успокоило Левина, хотя он прекрасно знал, что эффективных мер борьбы с болезнью не существует. Одна надежда на профилактику, что удастся не подпустить чуму к свиноферме. И все же у него появилась хоть какая-то надежда. Сев в джип, чтобы ехать домой, он вспомнил о полученном сообщении.
Отправителем сообщения оказалась сожительница Николая. Она писала, что его брат находится в тяжелом состоянии. Левин тут же забыл про своих свиней, он прибавил скорость, чтобы быстрей добраться до дома. И пока джип, почти как на батуте, прыгал по рытвинам и колдобинам деревенской дороги, его воспоминания проделывали свой путь от первых детских впечатлений от Николая до последней их встречи.
Кити сидела в Интернете, в последнее время она проводила много времени в сети, чего Левин раньше за ней не замечал, но что она там делает, что ищет, он не спрашивал, решив, что с его стороны не тактично заниматься подобным дознанием. Если она сочтет нужным, то поделится с ним сама. Жена вовсе не обязана абсолютно все рассказывать мужу, даже у супругов могут быть друг от друга секреты. Правда, почему-то, несмотря на такие прогрессивные мысли, скрытность Кити его обижала. Левин старался обиду гасить, но она, подобно пожару, хотя и не вырывалась наружу, но тлела внутри.
— Кити, мне срочно нужно ехать в Санкт-Петербург. Только что получил сообщение, что Николай находится в тяжелом состоянии.
— Так поедем вместе.
Почему-то эта мысль не приходила Левину в голову.
— Но зачем это тебе? Николай мой брат. К тому же наркоман. Тебе будет находиться рядом с ним неприятно.
— Но это не причина, чтобы не ехать с тобой, — возразила Кити. — В мире много неприятного и даже ужасного. Ты не сможешь оградить меня от этого. Да я этого и не хочу. Это было бы малодушием.
Левин с некоторым недоумением посмотрел на жену, он уже не первый раз слышал ее высказывания, которые удивляли его, плохо вязались с его представлениями о ней. Иногда даже казалось, что он женился на совсем другой женщине, которая лишь внешне походила на его Кити. Хорошо это или плохо, пока он понять не мог, но предчувствовал, что ему еще предстоит столкнуться с этой новой Кити и чем все это завершится, предугадать невозможно. Откровенно говоря, он бы предпочел иметь дело с прежней, взбалмошной Кити, с той, по крайней мере, он знал, как общаться, что от нее ждать. А от нового издания варианта Кити он иногда терялся, что немного его настораживало. Сюрпризов в жизни у него и без того хватает: то африканская чума свиней, то болезнь Николая и это лишь маленькая их толика.
— Если хочешь, конечно, поедем. Я буду только этому рад.
В этом Левин был до конца не уверен, хотя с другой стороны нахождение рядом Кити поможет ему сохранять присутствие духа в такой не простой поездке. Николай, когда здоров, не сносен, а уж если он сильно занемог, то выносить его способен разве что святой, а он им уж точно не является. Но может быть, Кити ближе его к святости?
XI.
Николай снимал квартиру на окраине города в доме, который явно грозил в скором времени развалиться. Он был весь какой-то потрескавшийся, с полуобвалившимся фасадом. Не то, что жить, смотреть на него было неприятно. Зато это грозящее обвалиться сооружение более чем что-либо иное подходит ко всей жизни брата, подумалось Левину. Он еще раз убедился в том, что в мире все же ничего нет случайного, все подчиняется закону целесообразности и закономерности. Вот только не всем дано это понимание. Для многих мир представляется набором бесконечного числа беспорядочных явлений, хаосом, не поддающимся ни какому упорядочиванию, но Левин убежден, что это далеко не так. Для тех, кто трудится и творит, мир предстает как удивительно гармоничное и целостное творение.
Открыла им дверь Марья Николаевна. При виде их ее лицо одновременно отразило испуг и радость.
