— То бишь это твой сон? — хмыкнул диер.
— Откуда я знаю.
— Что с тобой? — уже тише спросил диер.
— А что со мной? — удивился я, пожав плечами, и продолжив шагать по длинной и бесконечной аллее.
— Кета, мне, кажется, или это не только твой сон... — озарила какая-то подозрительная идея Каира. Я молчу, не хочу с ним говорить, после того, что было вечером. Диер слегка коснулся моей руки, а я по инерции дернулся, уже позже осознавая, что произошло. Взгляд Каира надо было видеть: непонимание и тревога в одном коктейле с грустью и надеждой.
— Почему ты ушел? — почти прошептал он, подойдя ко мне ближе и заглядывая в глаза.
— Потому знал, что ты мне будешь говорить... — спокойно, подавляя свои эмоции и чувства, строго ответил я.
— И что же ты знал? — как-то даже удивленно, без наигранности, спросил мужчина. Не хочу отвечать... Лучше отвернуться и промолчать. — Я тебе вчера звонил. Почему не отвечал?
— Был занят. — сухо ответил я, продолжая пялиться в дерево. Диер двумя пальцами приподнял мой подбородок, заставляя смотреть ему прямо в глаза. Он наклонился чуть ближе и запечатлел на моих губах легкий поцелуй. — Я люблю тебя...
Верить или нет? Чуть отстранившись, я заглянул мужчине в глаза, которые медленно светлели, меня свой привычный цвет. Но ведь это только сон, правда? Тогда почему я хотя бы во сне не могу быть счастливым? Обняв диера, я улыбнулся, опуская глаза и кладя голову на плечо. Прикрыв ресницы, я чувствовал, как во мне растекается тепло, такое нежное и успокаивающее. Я таял в этих непередаваемых ощущениях и от одного понимания, что здесь, в моем сне, Каир не обидит меня, не будет испепелять своим убийственным взглядом, не станет отвергать мою любовь и топтать еле живые ростки надежды. Здесь я с ним... и только с ним! Я не хочу просыпаться, я хочу остаться здесь навсегда и быть счастливым! Чего мне не удалось достичь в реальности... Просто быть счастливым... и полностью безвозвратно отдать душу за этот вечный сон...
Где-то далеко слышался треск горящего костра, в сознании тут же появился образ небольших язычков пламени, что прыгают от очага огня, словно пытаясь вырваться из своего вечного заточения. Голова болит и кружится, будто вчера я вдрызг надрался алкогольного дерьма по самую глотку. Все тело такое тяжелое, малейшее движение дается с трудом, даже глаза открыть и то — невыполнимая задача. Я чувствую, как снова проваливаюсь в пучины сна, но что-то не дает мне уснуть, словно цепляясь за меня и не выпуская из своих оков. Что ж такое-то? Какая-то магическая сила не пускает меня, удерживая на плаву сознание и собирая его остатки в целое и единое. Я лежал, постепенно приходя в более-менее нормальное состояние, если его можно назвать таковым. Чуточку разлепив ресницы и глядя на мир сквозь щелочки, я пытался понять, где сейчас нахожусь. Смазанный потолок, сквозь какую-то оранжевую пелену, напоминал часть моей комнаты. Я попытался повернуть голову, даже крохотки сил не было, чтобы сделать движение, и мне осталось только водить глазами, и то это еще громко сказано. Все вокруг какое-то оранжевое, даже скорее огненное. Что со мной произошло?
Невероятных усилий стоило открыть глаза чуть шире и смотреть на свою комнату нормально, а не через "замочную скважину" ленивых век. Надо мной установлен огненный щит, а по ощущениям я нахожусь в постели. Плохо, как же мне плохо. Какой-то шум за щитом, потом появилась огромная черная тень, которая угрожающе надо мной нависала. Кроме как смотреть и ждать, что же будет дальше, я ничего не мог. Сквозь переливающуюся огненную пелену ко мне потянулась огромная рука. Вблизи я смог рассмотреть, что она когтистая и покрыта черной блестящей шерстью. Гравьер... Лапа волка легла мне на глаза, погрузив меня во тьму. Я поддался его заклинанию и медленно, будто качаясь на волнах, начал засыпать.
Очередное пробуждение было более простым, не было той всепоглощающей тяжести. Я смог спокойно перевернуться на бок, глядя на пустой стул рядом со своей кроватью. Не понял, что стряслось-то? Приподнявшись, я осмотрел свою темную комнату, где не было ни единой души. Дверь тихонько приоткрылась и в нее вошла хрупкого телосложения девушка с двумя белыми перьями на голове — представительница народа айно, что обитают в мире Света. Я взираю на это чудо опешившими глазами, а девица опустила свои светло-сиреневые глаза и приветственно поклонилась, чуть склонив голову, отчего ее длинная серебристая коса сползла с плеча на грудь. Тихонечко, словно плывя, она поднесла поднос с чем-то дымящимся и поставила его на тумбочку, после чего столь же бесшумно удалилась, оставив меня хлопать глазами от непонимания происходящего. Обостренное чутье уловило невыносимо острый запах свежей пищи, что паровала на подносе, и, выкарабкавшись из-под одеяла, я сунул нос в тарелку. Мне принесли молочную кашу, кусочек отварного мяса и легкий овощной салатик со сладким чаем. Кхем, обед для больных — такое в больницах обычно подают. Так, стоп, что-то тут явно не то. Мало того, что ко мне в комнату приперлась айно, так еще и обед в постель притащили. Ну, не смотря на то, что мой желудок выл от желания насытиться тем, что так невыносимо вкусно пахло, я решил пока не спешить с поглощением предоставленной мне трапезы. Сполз растекающейся тушкой с постели, как был в белой футболке и шортах, так и вылез из комнаты. По обе стороны дверей стояло два айно воина-копейщика, а я стою посередине в ступоре. Мотаю головой от одного к другому, а те как изваяния каменные, разве что дышат в отличие от последних. Скептически хмыкнув, я потопал по коридору, собираясь завалиться в главный зал. Надо найти Гравьера или Ашуса. Кого-нибудь...
Медленно перетекаю по лестнице, ноги передвигаются неохотно, и поэтому идти немного тяжеловато. Толкнув двери главного зала, я приоткрыл их всего лишь на маленькую щелочку, но приложив ту единственную капельку сил, что во мне были, смог-таки просочиться в зал. Здесь не было ни дивана Гравьера, на котором он так любил сидеть, ни маленьких столиков. Вместо них был только большой овальный дубовый стол, старательно вырезанный волками, и стоящие рядом стулья. И все. Про живые души можно даже промолчать. И куда идти? Гравьер, где ты? Ашус, помоги мне... Набрав в легкие немного воздуха, я крикнул, сколько хватило сил:
— Гравьер!!!
Ответом мне была тишина... Ни намека на моего волка. Где он? Что с ним? Что со мной? Почему мне так плохо? Что со мной произошло? Что, черт возьми?!
Силы как-то быстро иссякли, но я дернул эту треклятую дверь, выйдя из зала и направившись к мосту. Шлепая по каменному полу моста, я поражался тому, что произошло с моим любимым миром Тьмы. Его не стало... Нет, я чувствовал, что это мой мир, что это моя любимая Тьма, но она другая. Небо было чистым и голубым, с него исчезли серые облака, будто испарившись. Вода в реке не была мутной, а стала абсолютно прозрачной и чистой, что на хорошей глубине даже можно было различить кое-какие камушки. Я проследил за течением реки, и, наткнувшись взглядом на водопад, в который превращалась река, не мог поверить собственным глазам. Где ящерка? Где моя ящерка?! Заворожено подойдя к бортику моста, я глянул в воду, где гигантским силуэтом проплыл Дифлонис, создавая легкие волны на поверхности воды. Оглянувшись, я увидел свой замок, но, слава Тьме, он не изменился, и чуть поуспокоившись, я пошел дальше по мосту, спускаясь к площади. Здесь как всегда был большой фонтан, только теперь вся обстановка совершенно изменилась, разделившись на две половины. На одной стороне произрастали деревья, чьи цветы были темны, как ночь, и их лепестки нежно падали на плитку площади. С другой стороны — одни белые деревья, как снег слепящие глаза. Черно-белый ковер из лепестков тихонько шуршал, подгоняемый ветром. В каждую сторону — и в темную, и в светлую — вели по две длинных аллеи. Немного замешкавшись, я медленно, как призрак, поплелся по черному коридору из деревьев. Черные крохотные лепестки осыпались, падая мне на плечи, голову. Такое впечатление, что я уже умер, и сам выбрал, куда хочу уйти — в ад или рай, предпочтя Тьму Свету. Небо постепенно становилось темнее, местами появлялись привычные взору серые облака, тот приятный полумрак, в котором всегда мы жили. Казалось, ветер шепчет мое имя, лаская слух и душу.
Выйдя из аллеи, я увидел огромный город, где красовались громадные дома, большие черные деревья светились ярким фиолетовым светом, как маленькие лампочки в коридоре моего замка. Я тихонько шел по пустынному городу, пытаясь сориентироваться, что и где здесь находится. Вроде и улицы, и номера домов те же самые, но строения совершенно другие. Они намного изящнее и величественнее, нежели были раньше. Каменные гиганты внушали доверие своим хозяевам, словно обещая прочную защиту и укрытие от всех невзгод внешнего мира. Найдя адрес, по которому предположительно должен был жить Ашус, я подошел к прочной деревянной двери и прислушался, пытаясь уловить хотя бы какой-нибудь звук. Внутри дома слышался шорох и какие-то голоса, которые тихо о чем-то спорили. Собравшись духом, я еле слышно постучал в дверь. Говор прекратился, и наступило молчание. Кто-то подошел к двери, послышался щелчок замка, и дверь открылась. В проеме нарисовался жрец, который увидев меня, округлил глаза, после чего моментально сцапал в объятья, и, подняв на руки, затащил в дом. Его компаньонами оказались Гравьер и Лингред, которые взволнованно смотрели на меня во все глаза. Вожак моментально подпрыгнул с кресла, и Ашус опустил меня в освободившееся тепленькое местечко. Это вообще как понимать? Чего они тягаются со мной, как с больным? Я непонимающе смотрю на всех, ожидая, может, кто-нибудь мне хоть что-нибудь скажет. Наконец Лингред подала голос:
— Ты как себя чувствуешь?
Смерив ее взглядом, я напрямую спрашиваю:
— Что случилось?
Девушка замялась и пожала плечами, пряча глаза:
— Ничего хорошего.
Я растерянно смотрю на волков, которые стоят чернее тучи, и имею ввиду отнюдь не цвет шерсти. Они точно что-то скрывают. Что?
— Вы долго будете тянуть? — усмехаясь, спрашиваю я, качая головой.
Кашлянув, Гравьер шепнул:
— Ты умер...
Я дар речи потерял и беспомощно озирался по сторонам, глядя на друзей с толикой сожаления, но, чуть помедлив, спросил:
— Тогда, почему я здесь?
— Не совсем умер. Гравьер преувеличивает. — ласково ответила феникс, поглядывая на вожака и жреца. — Ты уснул и провалился в другой мир, твоя душа почти покинула тело, перемещаясь в параллельное пространство и практически не существующее состояние. — она немного примолкла, но, вздохнув, дополнила. — В мир снов уходят очень редко, и в большинстве случаев причиной становится глубокое душевное потрясение.
Лингред смотрит на меня с такой жалостью в глазах, что аж самому больно. Ашус прижал меня к себе, легонько трепля лапой по запутанным волосам. Глубокое душевное потрясение, да? А что мне там снилось? Или кто? Не помню...
— А что меня могло так потрясти? — удивленно взираю на друзей, чем вызываю кучу непонимания.
— А ты не помнишь? — словно боясь, спросил Гравьер. Я отрицательно покачал головой. С большей тревогой в голосе он спрашивает: — Имя Каир тебе говорит о чем-нибудь?
Я смотрю на волка немного странно. Каир? Каир... Хм, такое впечатление, что я должен помнить это имя, но... никаких связанных образов не возникает. Я пожал плечами, сцепляя руки в замок на коленях. Вожак так поник и выглядел таким тусклым, а жрец стоял рядом со мной в полной растерянности. Одна Лингред разрядила ситуацию:
— Тем и лучше! Все будет хорошо, будешь заниматься, что угодно душе! — Она взяла мою руку. — Будешь снова радоваться жизни!
— А я должен его помнить? — немного туманно спросил я, напрягая свою память и пытаясь вырыть оттуда хоть что-нибудь касающееся какого-то Каира. Странно, но прослеживая нить своих воспоминаний, я все чаще и чаще натыкался на пустые пробелы, совершенно ничем не заполненные. Будто их не было и вовсе... Полдня, день или час, но они ускользали от меня. Может в этих отрывках и встречался тот диер? Тогда почему я его забыл? Что он мне сделал? В груди как-то неприятно щемит, а сердце начало покалывать. Откуда-то издали, из самого нутра поднимались, как легкий пар, тревога, граничащая с безумством, грусть, переходящая в чувство одиночества, и боль, дикая, непримиримая боль утраты. И это все мое? Да нет, эти чувства смутны и существуют где-то на втором плане, словно сопровождая мои собственные. Болит... сердце... Я потянулся рукой к груди, что ныла от странной боли. Вроде эти отвратительные чувства притупились, и я, опуская ладонь, глянул на нее. Красный отпечаток какого-то символа, больше напоминающий кровавое пятно. Переведя взгляд на белую футболку, я завидел постепенно проявляющуюся кровь на светлой ткани. Испуг и страх охватили меня моментально, заставляя потерять дар речи и беспомощно хватать воздух ртом. Что со мной?! Я поднял на друзей глаза, в которых читались паника и безысходность. Голос дрожит при каждом произнесенном звуке:
— Что...?
— Успокойся. — шикнула Лингред. — Не паникуй. Все нормально.
Я только смотрел на окровавленный след, после чего лихорадочно принялся стягивать с себя футболку, и, глядя, на кровавый цветок на груди, пытался вспомнить, что же это такое, почему и как возникло. Не волноваться, говорите? Через несколько секунд я почувствовал легкую слабость, которая растекалась по всему моему существу. Последнее, что я успел почувствовать, это касание твердой, но нежной лапы моей головы. Гравьер... Он, наверно, опять меня усыпил.
Подскакиваю с постели, как ужаленный в мягкое место, и, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, несусь в ванную, где висело зеркало. В спехе срываю свежую и чистенькую футболку и в оба гляжу на свое отражение. На груди был большой шрам, который сочетал в себе далеко неприятные цвета свеже зарубцевавшейся кожи. Я коснулся шрама самыми кончиками пальцев и тут же одернул руку, почувствовав неприятные ощущения. Но сам шрам не выглядел ужасным пятном, а напоминал какой-то поврежденный рисунок или силуэт. Интересно, чем было это далеко не радующее глаз зрелище раньше? Может даже чем-то красивым? С этой мыслью в голове я и провел все утро: то умываясь, то одеваясь, то завтракая.
Словно крадясь, я тихо спускался по лестнице в своем дворце, и, завидев свет из полуоткрытых дверей главного зала, приостановился. Чуя всем нутром, что вваливаться туда сейчас не стоит, я, еще тише ступая, спустился, прислонился к стене спиной и навострил ушки.
— Да уж, еще лучше. — нежный женский голос торопливо произнес и замолчал. Ответом неведомой женщине стал более грубый и хрипящий голос, который я со всей уверенностью отдал бы старушке:
— Его дни сочтены...
— Сколько еще осталось? — а это был Гравьер, его слова звучали почти шепотом, но этот тихий звук содержал в себе столько боли, печали и тревоги. Хм, кого они уже там хоронить собрались?
— Дней пять, может, шесть, не более. — бабулька тянула почти каждое слово, будто ей это давалось немыслимых усилий. — Он уже почти мертв, а то, что случится, добьет его окончательно.
