— Опасная террористка... — ахнула я.
Мрачная Оля не смотрела на меня.
— Я тебе это припомню! — пообещала она мне, не глядя на меня.
— Они сказали, что еще будет семь обысков! — не осталась в долгу я, с ужасом качая головой. Я с ужасом надрывно глядела на них.
Оля замахнулась на меня рукой, но я, смеясь, спряталась за Саню.
— Чем вы занимаетесь, девочки? — раздался сзади веселый голос. — А нам можно?
Я удивленно оглянулась. Там был очередной обыск, судя по мордам.
— Конечно можно... — хмыкнула я, насмешливо скосив на них веселые глаза.
Они, не долго думая, налегли на торты.
В зале пока проводили очередной обыск. Кто-то ругался.
— Разве сюда пропускают с оружием? — услышала я возмущенный голос. — И нас уже только что обыскивали в зале!
— Повторение — залог успеха... — звонко ответил какой-то пацан из охраны. — Будьте уверены — с четвертого раза найдем разыскиваемых...
Все захихикали.
Мы поежились.
Мужчин наших только похлопали. Олю обыскали всего дважды. И то, только потому, что они шли двумя группами с разных сторон.
Я так вертелась, что меня даже не обыскал никто.
— У семи нянек дитя без глазу! — ворчливо сказал кто-то за спиной.
Я резко развернулась вместе с стулом, с любопытством рассматривая его.
— Это ты мне?
— Сиди уж дитя... — отмахнулся подошедший очередной боец очередного гостя. — У тебя что, день рожденья?
— Помолвка! — гордо сказала я.
— Ничего себе повезло! — посочувствовал он.
— У меня он такой, как ваш начальник! — гордо отметила я. — Только жениха пока нет, — быстро сказала я.
— Моли бога, чтоб он вообще вернулся... — сказал боец, усаживаясь и уминая торт. — Сегодня многие уже того...
Я побледнела. Я впервые подумала, что с женихом может что-то случиться.
— Не волнуйся, но лучше ему сюда не приходить... — сказал, вытирая салфеткой губы, этот командир, когда оббежавшие зал бойцы доложили ему, что все чисто.
Я расстроилась. Я старалась не думать, что заговорщики могли убить моего жениха. Я храбро старалась.
— Ты что, его так любишь? — осторожно спросила Оля, поняв, что со мной случилось. — Найдешь другого, еще лучше...
— Это ты говоришь про своего фотографа? У тебя их несколько?! — изумилась я.
Оля меня чуть не ударила и покраснела.
— Я другое дело, но ты еще совсем как ребенок... — смутилась она.
Я возмутилась и подпрыгнула.
— Как давно ты его знаешь? — спросила Саня, уплетая торт.
— Ооо... оооч... очень давно... — сказала я с полными щеками, уплетая торт. И гордо добавила. — С утра...
— Так... — белобрысый, то есть Олег Иванович, подавился. Он отложил ложку и вытер губы салфеткой. — А что еще ты про него знаешь?
Он почему-то говорил так, что мне показалось, что меня выпорют.
— Он владелец ресторана, где я работала, он влюбился в меня с первого взгляда... — счастливо сказала я, выпрямляя грудь и выпрямляясь. А потом добавила, — то есть это я так думаю, что влюбился... Он меня поцеловал, стал на колени, молил, оформил страховку и завещание.
Я широко и гордо улыбнулась.
К нам подошел еще один охранник.
— Я должен сначала с ним познакомиться... — вдруг мрачно и жестко сказал белобрысый, не обращая внимания на охранника. — Я хочу его увидеть...
Я удивленно поглядела на белобрысого. Он сыграл для охранника просто как Станиславский. Он сказал это так, что даже я могла принять его за своего папашу, так это было естественно. Я чуть не захлопала в ладоши — такой талант гибнет.
Я неприязненно посмотрела на подошедшего охранника, пока его люди снова обыскивали бедный зал. Это был жесткий, цепкий, беспощадный командир-профессионал, по типу нашего белобрысого в бою.
— Можно? — спросил он, усаживаясь на стул перед новым тортом.
Я мрачно глянула на него, все еще смотря на белобрысого. Но этот жестокий командир не обратил на меня внимания.
— Почему вы не на охоте? — жестко и требовательно спросил он белобрысого, явно принимая его за авторитета.
Тот замялся.
— Да, я понимаю, вы здорово устроились... — мрачно заявил пришедший командир. — Вы вроде и приказание выполнили, мало того, прибыли в самый штаб со всей командой киллеров со всей готовностью, — он кивнул на ребят, — вы готовы, формально все в ажуре и вам не грозит опущение, как отступникам и спрятавшимся... да только пока другие рыщут по городу, вы отлично хаваете лучшие деликатесы со своими девочками. Может, скажете, что вы делаете в ресторане? — издевательски спросил он.
— К-о-н-т-р-о-л-ь... — одними губами по буквам сказала я Сане так, чтоб увидела только она. Это было легко, ибо я лицом ткнулась в нее, отвернувшись от командира.
— Контроль, — тихо сказала Саня, сверкнув стальными глазами.
— А... — тот тут же успокоился. — А я то думаю... Я сразу понял, что тут все киллеры-профи, у меня на убийц нюх...
Наши соседи вздрогнули.
— Только вряд ли она нападет сама, незачем такие меры предосторожности... А то такая охрана, аж жуть, а в помещение штаба все с оружием входят... Ну сидите, сидите тут для контроля... Может, действительно, вас не убьют при первой атаке... Но, скорей всего, она при атаке убьет всех для страховки... Кто же будет оставлять возможных убийц в тылу?
Он хладнокровно доел торт, дождался вернувшихся своих, и вышел.
Все облегченно выдохнули, когда он ушел. И больше никто не заходил.
Я раскрыла принесенную коробку и стала осторожно снимать гранатовые браслеты со щиколоток, надо быть скромной, они слишком звенят при стрельбе, когда от отдачи пулемета дрожат руки...
Ювелир и старик, давно уставившиеся на коробку, почти мгновенно оказались у нас.
Увидев старую коробку, почти выцвевшую корону и выдавленную очень давно надпись Татьяна на замше, ювелир почему-то захрипел и вцепился, как зверь, хищным движением в коробку, а старик издал какой-то возглас.
От его рывка она раскрылась и старые письма, небрежно брошенные Саней в коробку, когда я одевалась, разлетелись веером по залу.
Старик нелепо согнулся и, сопя, поднял одно.
— Дорогая Танечка... — вслух медленно прочитал он, потом уставился на письмо, подпись и схватился за сердце, захрипев и опускаясь на стул. — Мы... мы... мы...
Я тихо и сосредоточенно вырывала свою большую коробку у ювелира, еле успев подхватить выпавшие драгоценности на подол платья, и не знаю, что бы стало с этой красивой коробкой, если б нас не остановил тонкий высокий смертельный вскрик умирающего старика. По щекам его катились слезы:
— О Боже, это же мои письма к Тане и наше свидетельство о браке с выпиской из церковной книги... — отчаянно и тонко безумно вскрикнул старик, будто ему вогнали нож, и медленно осел вбок со стула на пол, будто кукла, став белым и мертвенным...
Глава 42.
Ювелир, наоборот, даже не среагировал на него.
— Ты что, обалдел!?! — зарычали вышибалы, наконец, придя в себя от такой наглости клиента. Озверевшие вышибалы ресторана схватили ювелира, опять нарушившего спокойствие в такой момент, и выкрутили ему руки, дав сзади по голове и утащив от нас. Предварительно, естественно, отобрав у него то, что он успел схватить.
— Ну, как же вы себя ведете, Юлиан Степаныч... — чуть не плакал управляющий, семеня около него и пытаясь успокоить.
Люди суетились вокруг умирающего, кто-то требовал вызвать "скорую", кто-то звал врача, кто-то совал ему валидол.
Озверевшая Саня собирала вместе с охранниками у людей документы, чуть не плача от ярости. Она их так до конца не успела изучить, а теперь самые важные могли вполне пропасть. Впрочем, и она, и моя охрана довольно точно засекли места падения документов и люди отдавали добровольно, хотя у кое-кого приходилось отнимать и обыскивать. Тут у всех был глаз профессионала.
Кто-то пытался переснимать документы на крошечные цифровые фотоаппараты или мобильники с камерой, прежде чем передать нам, кто-то вообще попытался уйти.
Но ему не дали. У дверей встал управляющий.
— Уважаемые граждане... — сказал он прерывающимся голосом. — Если вы не отдадите вещи добровольно, я сейчас вызову охрану авторитетов и заплачу ей за то, чтоб она обыскала еще раз всех до нитки... После этого людей, у которых окажется чужое, просто закажут киллерам. Я не могу позволить, чтоб у моего ресторана была репутация, в котором важного клиента могут ограбить и спокойно уйти...
Еще трое сдали документы и одно украшение, извиняясь, заявив, что сунули в карман в суматохе механически или не заметив.
Все это управляющий говорил, пока белобрысый хладнокровно составил на большом листе план разлета бумаг, и каждый из нас отметил на нем, что он заметил, сколько и как, и как потом вели себя люди. Поскольку почти каждый из нас отличался профессиональной абсолютной наблюдательностью, то, дополняя друг друга, мы составили четкую картину разлета бумаг, их количества, и отметили места падения драгоценностей на ковер. И схему поведения людей, а также количество того, что у нас уже было.
Управляющий уже облегченно улыбался, вытирая пот, уверенный и успокоенный из-за того, что все нам вернули, когда, повинуясь указаниям плана, мы безжалостно и бесцеремонно обыскали еще нескольких людей и места, к которым они подходили. Люди, у которых были найдены вещи, яростно заявляли, что им их подкинули, требовали адвоката, один заявил, что у него болезнь Альцгеймера — он не помнит, что его, а что чужое...
— И это порядочные люди, ювелиры! — в ужасе бормотал управляющий, наблюдая за тем, как наши люди профессионально извлекали на свет документы и некоторые драгоценности, которые оказались под скатертями на столах или под ковром, чтоб никто никого не мог обвинить в краже, или в других укромных местах. Было найдено еще десяток отдельных листов писем, и Саня просто дрожала от злости и ярости, понимая, как трудно будет соединить их потом вместе. Она чуть не кидалась на людей и чуть не ревела. Она все корила себя, что не связала пачку.
— Они все хотят выяснить, где остальные царские драгоценности спрятаны... — проскрипела она.
Впрочем, ее немного заняло то, что пришлось просмотреть наши драгоценности, все ли на месте, и они с Олей и с двумя бойцами, которые держали до этого их в руках, несколько раз проверили их. Благо, для них были ячейки, да и нарисованы они были. Но Саня все сбивалась и глядела на письма трагическим взглядом, все дергаясь к ним, и не могла сосредоточиться. Ее тянуло тут же разобрать их по отдельным письмам, она не могла поверить, что ничего ценного не пропало, сидела как на иголках...
Я все боялась, что это привлечет к нам внимание охраны.
Зал встревожено гудел. Все переговаривались, пересказывали содержания ухваченных листков писем, ибо были не только письма какого-то влюбленного Евгения Петровича, а еще и других. Кто-то уверял, что ему попалось письмо Николая II, отправленное с фронтовой полосы, где он описывает дочери, что видел...
Саня злилась и искала эти письма, не в состоянии успокоиться. Похоже, ее волновали больше документы, чем драгоценности. Она не могла себе простить своего небрежного отношения с ними.
Я пожала плечами.
— Что такое Великая Княжна? — с любопытством спросила я, прислушиваясь к гулу ресторана. Несколько наших бойцов, которые из любопытства просмотрели письма в машине, теперь по памяти раскладывали отдельные поврежденные листы как они лежали...
— Я расскажу вам, что такое Великая Княжна, — неожиданно громко сказал с дальнего столика тот самый скандальный ювелир, невежливо вмешиваясь в разговор. Он явно подслушивал. Я смутилась. А он громко продолжал. — Не только расскажу, но и покажу фотографию той несчастной дочери царя, которую вы обокрали...
Я нахмурилась, а Олег Иванович угрожающе приподнялся, чтобы остановить нахала.
Но тот нахально и холодно продолжил.
— У меня как раз в портмоне снимки членов царской семьи, я взял их на встречу... — он склонился над столом и стал доставать из пиджака бумаги.
Мой взгляд невольно упал на лежащего рядом на тахте сбоку старика, возле которого суетились две санитарки. Он все бормотал что типа — "тайный брак", "тайный брак", мы не могли жить открыто...
А ювелир злорадно перебирал карточки, направляясь ко мне.
— Великая Княжна Татьяна была дочерью расстрелянного царя, и она погибла вместе со всей Царской Семьей... — холодно сказал он, приближаясь ко мне и пронзительно взглянув в мои глаза. — Титул Великих Княжон дается только дочерям царствующего царя, если он царствовал при рождении дочери...
Не желая, чтоб он меня смутил, я выпрямилась и властно холодно взглянула ему в глаза. Он замешкался, перебирая карточки. Я заметила, что его взгляд остановился на общей фотографии Царской семьи, и он вздрогнул. И остановился передо мной.
Его что-то на мгновение на ней смутило. Но, кажется, он сам не понял что, застыл.
— Ну?
Он словно непомняще очнулся, будто я сбила мелькнувшую мысль, и точно он сам не помнил, что только что хотел сделать. Словно я сбила его с какой-то мысли, и теперь он растерялся. Он поглядел на карточки, потер голову, и, наконец, вспомнил.
— Черт, кто из этих дочерей Татьяна, — выругался он, оборачивая карточки обратной стороной и читая подписи на отдельных фотографиях дочерей. — Мария, Анастасия, Татьяна... Вот! — он ловко выхватил пальцами фотографию, поворачивая ее лицом вверх прямо на ходу, когда он протягивал руку.
Я удивленно и надменно смотрела на него и на фотографию, которую он развернул, не глядя на нее, а глядя мне в лицо.
Это была моя фотография.
Я презрительно поджала губы, и, наоборот, властно и жестко выпрямилась, так, что он присел. Наверное, он взял мою фотографию со стенда — "РАЗЫСКИВАЕТСЯ" — иначе, почему она черно-белая и такая старая, что узнать можно лишь лицо, а не тряпье, в которое я была одета? Наверняка, он специально подал ее мне при всех, нагло, на виду, под видом другой карточки, показывая, что меня узнал, чтобы шантажировать и отобрать драгоценности старушки. Наверное, это должно было меня ударить.
Напрасно он это сделал. Я только распрямилась, словно сбросив надоевшую роль овечки, и презрительно и насмешливо улыбнулась, властно и презрительно взглянув ему в глаза, как настоящая Королева.
Они все в зале вздрогнули и отшатнулись в страхе, когда я надменно вздернула голову, даже далеко сидящие.
Он через силу попытался выглядеть достойно.
— Вот, это Татьяна, — сквозь сжатые зубы сказал он, переводя взгляд на протянутую мне повисшую в воздухе карточку, которую я не взяла. Я даже не протянула руку, только надменно молча смотрела ему в глаза холодным и пронзительным взглядом. И ничего не говорила — просто холодно смотрела.
Он задрожал с нелепо поднятой рукой, ибо стоял очень долго в этой нелепой позе, будто несчастный проситель. А потом еще раз перевел взгляд с карточки на мое лицо, не отрывавшееся от его глаз ни на мгновение, и лицо его побледнело, исказилось и странно дрогнуло.
— Простите... — тихо прошептал он почему-то уже вежливо. — Пожалуйста...
