— Хотя я счёл эти речи не столько опасными, сколько восторженно-безумными. Простым же воинам вскипятило кровь упоминание о твоей службе у Проклятого Алесанраса, отправившего много наших воинов на Пустоши в царство Девы Шеоль. Ну и... Непочтителен ты к нашим богам, Книжник.

— Но почему меня сочли подсылом? — поморщившись, Эфраим попытался приподняться на локте.

— Нет-нет. Не вставай. Ты предвещал бедствия нашему народу и призывал нас покинуть Страну Реки. Призывал выступить против ремту. Некоторым ремту не нравится, что нам позволено жить своим обычаем. Они хотели бы принудить нас отказаться от него или удалиться в Ханаан. Для этого удобным поводом стало бы недовольство среди хабиру и бунт. Потому, не удивляйся, почтеннейший, тому, как поступили с тобой братья мои.

— Ты спас меня, почтенный Иуда?

— Не совсем. Вмешались мадаи, охранители порядка. После я забрал тебя в свой шатёр.

— Зачем?

— Разве милосердие к ближнему уже настолько не в цене, что ты не счёл достаточной эту причину? — улыбнулся Иуда.

— Прости меня, — потупил взор Эфраим.

— Дочь моя, принеси нам поесть, — повернулся к девушке Иуда.

Она вышла из шатра, но скоро вернулась с двумя вместительными дымящимися чашками.

— Раздели со мной скромную трапезу, почтенный Эфрахим, — пригласил Иуда.

Девушка помогла Эфраиму сесть, подложила за спину подушки. "Купец" счёл своим долгом отметить выдающиеся достоинства девушки, та зарделась и убежала, а хозяин благодушно пригладил свою бороду.

— Отрада очей моих. Скоро покинет меня, уже и жениха присмотрел.

— Немногие невесты сравнятся с ней своей красотой, — польстил ему Эфраим.

— Красивое платье утешит любую дурнушку, — усмехнулся Иуда, — скажи, почтеннейший, много ли ещё у тебя этой поистине волшебной ткани, что посрамит тончайший лен ремту?

Эфраим подавил усмешку.

"Стало быть, лишь милосердие к ближнему?"

— Достаточно, достойнейший Иуда, вполне достаточно.

Однако он ошибся. Корысть приютившего его хабиру заключалась вовсе не в тряпках. Следующий вопрос Иуды заставил его насторожиться.

— По тебе видно, почтеннейший, что ты хорошо знаешь, с какой стороны берутся за меч и тяжесть брони тебе знакома.

— Так и есть, — подтвердил Эфраим, — по правде сказать, купцом я стал совсем недавно.

— Верно у царя Алесанраса, о котором говорят, будто он явился в грозовой туче, воинов больше, нежели мужей, понимающих в благородном искусстве торговли? — подмигнул Иуда.

— Что ж, ты не далёк от истины, — кивнул Эфраим, — но я не возьму в толк, к чему ты клонишь?

— Ходят слухи, будто бы царь Алесанрас нуждается в некоторых товарах. И не может продать медь, которой богат Алаши.

— Болтают всякое, — осторожно проговорил Эфраим.

— Говорят, будто разбойные угаритяне не пропускают на север корабли честных купцов.

— Тоже слышал о таком, — подтвердил "купец".

— Поистине, боги лишили их разума, ведь они наносят ущерб сами себе, — сказал Иуда.

Эфраим, соглашаясь, покивал, покривил губы. Действительно, какие глупцы угаритяне.

— Царь Архальбу слишком боится ремту, а те придумали наказать Александра за нападение на своих слуг критян и попытку захвата Родоса, который вы называете Малым Иси.

— Я слышал, царь Архальбу боится ремту лишь на словах, — улыбнулся Иуда, — многие его люди готовы торговать с Алесанрасом. Кроме того всегда найдутся смелые мужи, которые не испугаются ни ремту, ни пиратов-кефтиу, ни самой Девы Шеоль. Если бы Алесанрас обратился к ним...

— Что же мешает ему? — спросил Эфраим.

— Полагаю, он даже не слышал о них, — вздохнул Иуда, — а ведь они могли бы снабдить его оловом и скупить медь, да и сами не остались бы в накладе. За пару локонов Священного Йаху до сезона штормов можно успеть хорошо обернуться.

Эфраим задумался.

— Эти люди должны быть поистине бесстрашными. Идти против ремту опасно.

— Кто убоится вод, пусть сидит на берегу.

— Но и на берегу небезопасно, — покачал головой Эфраим, — у Дома Маат повсюду глаза и уши. Боюсь, те, кто поможет храбрым мореходам, могут быть обвинены в измене. Более того, даже братья от них отрекутся.

— Как знать, как знать...

Некоторое время они молчали. Иуда налил себе и гостю вина. Отпил немного, покатал во рту языком и, несколько понизив голос, заговорил:

— Мой младший брат Иосаф — не последний человек в Доме Маат. Для наших он отступник, изменник. Он даже принял имя ремту и нашего почтенного отца вместо честного погребения в саване, ибо сказано: "прах к праху", набальзамировал селитрой, содой и миррой, да запихал сушёное тело в Неб-Анх, упокоив в гробнице.

Он степенно обтёр ладонью усы и бороду. Продолжил:

— Но я его не осуждаю. Он стал воистину высокородным ремту, а наши князья, в том числе — брат мой Равахим, лишь пытаются казаться таковыми. Они окружают себя роскошью в жалких палатках, увешиваются золотыми побрякушками и оружием ремту. Но всё равно выглядят жалко. И Дети Реки смеются над ними. Бесстыдно говорят, что "князь хабиру может ездить на боевой колеснице в нашем платье и священном золоте, жить в Уасите, иметь наложниц, и при этом драть овцу".

Эфраим смущённо кашлянул. Иуда не обратил на это внимания.

— Дети Реки высокомерны. Нас недолюбливают, нам трудно пробиться среди торговцев ремту, которых защищает фараон. Нас стараются запереть в тесном мирке, ограничить во всём, но при этом не гонят и позволяют жить своим обычаем. Даже иметь невольников, что у самих ремту строго-настрого запрещено. Правда, они придумали для этого особый налог.

Во время своего рассказа Иуда не смотрел на Эфраима, теперь же он поднял на него глаза. Их взгляды встретились.

— Впрочем, к делу. Скажу сразу, я не допущен к таинствам фараонова двора, не с бараньей головой лезть в оружейный ряд. Зато, ни купеческий караван ханаанеев, ни воинство Величайшего не пройдёт незамеченным мимо пары "презренных пастухов".

— И какова цена, достойнейший? — Эфраим прищурился, — за наблюдательность этих "презренных"?

— Ишь, как сразу заговорил, будто заправский ремту, в высокородные меня произвёл, — Иуда хихикнул, — хватит с меня "почтенного. А какова плата... Здесь речь о деле, выгодном тебе, мне и твоему царю. Ремту торгуют невозбранно со всеми землями от Шарден до Элама. Почти все ходят под Домом Маат — Ранефер своего не упускает. А ещё есть ханаанеи. Торговые дома фенех — наш бич. Они жмут несчастного торговца хабиру больше, чем все налоги Величайшего. Не гнушаются взятками Верховному Хранителю, а не редко поступают по его любимой присказке: "Стрела и яд никогда не подводят".

Эфраим удивился.

— Ты сказал, почтенный, что не вхож на фараонов двор.

— Тут нет ничего тайного. Они так этим кичатся, что любая собака знает, как Дом Маат проворачивает свои делишки в чужих царствах, устраняя строптивых, возомнивших себя независимыми. Пора воздать им той же платой.

— Как?

— Как... Вопрос вопросов... Страшная сила, эти торговые дома. Все они в сговоре. Опасайся их. Ты, верно, не знаешь, что даже великая битва при Мегиддо без них не обошлась. Они не поставили Сипишу и Паршататарне свои ополчения и воинов из охраны торговых кораблей. Думаешь, о жалких десятках шла речь? Ошибаешься. О тысячах. За это Верховный Хранитель, будь он проклят Йаху и Итаном, Баалом и Маннат, щедро отсыпал золота торговым домам и дал им новые послабления. Ранефер — сам Сатаниэль!

Иуда кашлянул, прочищая горло, и продолжил.

— Когда Алесанрас огнём и мечом прошёл по Ханаану и Яхмаду, эти толстосумы умудрились сохранить своё золото, а если и поделились вынужденно с твоим царём, то лишь ничтожной частью. Изобразили покорность. Знаешь, что было потом?

— Что?

— Потом Величайший пошёл в поход на Нахарин и они продемонстрировали своё верноподданичество уже ему. Снабжали воинство ремту припасами. И опять в прибыли. Раньше метались между Паршататарной и Менхеперра, норовя умаслить обоих, а теперь, оценив силу Алесанраса, на Нахарин махнули рукой. И внезапно оказалось, что без их поддержки "грозный именем" Паршататарна не может противостоять ратям Величайшего. Война ведь не одной доблестью выигрывается. Кто знает, сколько бы они удерживали весы в равновесии, не будь Алесанраса? Теперь дочь повелителя Нахарина, юная Келхеби, выходит замуж за наследника Аменхотпа. Её уже и имя новое дали — Кагебет. "Грозный именем" покорился. Ему намекнули, что если он вздумает искать союза с Алесанарасом, дабы отомстить за унижение, то пришелец освободит его не только от ремту, но и от жизни, ибо не ведает пределов.

— И он поверил?

— Верховный Хранитель умеет быть очень убедителен. А ещё убедительнее то, что происходит в царстве хатти.

— Что ты об этом знаешь? — подался вперёд Эфраим, — откуда.

— Знаю немногое. Лишь то, что не все хатти довольны "дружбой" с Алесанрасом. Откуда? У меня нет лазутчиков, подобных тем, что рассылает во все стороны света Ранефер. Я лишь скромный торговец. Но я имею глаза и уши, а на Большом Рынке Уасита иной раз можно узнать многое о дальних странах, не сходя с собственного упрямого осла, коему приспичило стать столбом. Вот, к примеру, из разговора с книжником, бывавшим за дальними морями.

Иуда усмехнулся. Эфраим тоже не сдержал улыбки.

— Остерегайся торговых домов фенех. Особенно — Нитбалу. Он главный среди них, держащий остальные дома в подчинении. И, поговаривают, кормится с руки самого Ранефера. Причудливым образом враги Ранефера одновременно оказываются препятствиями Нитбалу в деле наживы. Их он устраняет с удовольствием.

— Ты хочешь устрашить меня, почтенный Иуда бен Йахув-Бел?

— Предупредить. Предупреждённый не устрашится, если он не дурак, ибо найдёт способ избегнуть ждущей его опасности.

— Что ж, наша встреча залечила мои раны лучше лекарских снадобий, почтеннейший, — медленно, с расстановкой произнёс Эфраим, — думаю, мы хорошо поняли друг друга. И ещё встретимся, дабы обсудить, как нам заострить зрение пастухов, перегоняющих стада по караванным тропам.

Аристомен выпал из дверей питейного дома, едва не сбив с ног человека, который расслабленно подпирал дверной косяк и лениво грыз фисташки. Тот недовольно выругался. Эллин, стоя на четвереньках, нечленораздельно пробурчал извинения.

— Давай, провожу тебя, — крикнули изнутри, — ведь на ногах не стоишь.

Аристомен, покачиваясь, встал, поискал руками опору. Мутный взгляд его ощупал улицу и упёрся в колесницу, стоявшую возле кабака.

— Нннада... Я... ик... доеду...

Он сделал шаг к вознице, судорожно вцепился в поручень.

— Льбезншшший, двези...

— Куда тебе, пьянчуга? — хохотнул возница.

— В Ик... Пет... Сут...

— Ну, ты даёшь! — удивился возница и посмотрел на вышедшего проводить пьяницу могучего мужа, — правда, что ли?

— Правда-правда, — развеселился тот, — важного человека повезёшь, смотри, не растряси.

Он протянул вознице золотую монету с выбитыми на ней Священными Рен Величайшего.

Возница пожал плечами, помог Аристомену всползти на площадку и легонько стегнул лошадей. Колесница тронулась с места. Человек, стоявший у двери, отряхнул ладони от скорлупы и неспешно отправился следом.

Когда полубесчувственное тело "учителя Царственной" было доставлено и сгружено у врат Ипет-Сут, возница поехал обратно. Ладонью он нащупал под поручнем воткнутую в него бронзовую булавку с намотанной ниткой, на которой были завязаны десятки узелков...

Каркемиш и Хаттуса

— Это не отрава. Письмо можно достать голыми руками. Надо только с силой нажать вот сюда. Тогда ничего страшного не случится.

— Как же оно действует? — спросил Муваталли.

— Лучше тебе этого не знать, — усмехнулся Иштартубал, — на твоём месте я бы в тот момент, когда откроют футляр, постарался оказаться подальше. Боюсь, от заключённого здесь гнева богов не спасёт и щит.

Они встретились в Каркемише через сорок дней после того, как Иштартубал отбыл из Бехдета. Почти месяц он морем и сушей добирался до этого города, где его ждал человек Первого Стража державы хатти. Выпустив голубя с вестью, он сообщил своему господину о прибытии посланца Ашшура и Муваталли, тайно покинув Хаттусу, поспешил на встречу лично. Дело было слишком деликатным, чтобы поручать другому.

Три месяца назад, когда Иштартубал посетил Хаттусу, он уже встречался с Первым Стражем. Оба они были немало наслышаны друг о друге. За чашей вина, в приятной беседе, они обсудили текущие дела в отношениях царств, поговорили о мицри и макандуша. Беседа напоминала поединок двух опытных бойцов, каждый из которых, двигаясь осторожно, оценивает противника. О, это была очень содержательная беседа. Стороннему наблюдателю показалось бы, будто она по большей части состояла из пространных речей ни о чём, однако опытный глаз приметил бы в этой пёстрой ткани искусно вплетённые, едва заметные нити, смысл и назначение которых могли угадать лишь избранные.

Иштартубал понял, что в Хаттусе многие высокородные недовольны "дружбой" с макандуша, а Муваталли отметил благорасположение собеседника к мицри, чего ранее о нём не знал. Он ощутил и настороженность посланника Ашшура к пришельцам, у которых тот только-что побывал. И тогда его посетила мысль, что отношения макандуша с Крокодилом кажутся противоестественными не только ему.

Ассириец заверил Первого Стража, что питает дружеские чувства к хатти и непременно попробует помочь им. Во что это выльется, Муваталли не знал, за три месяца он передумал много всякого и вот теперь был немало удивлён тем предложением, которое ему сделал вернувшийся из Страны Реки Иштартубал.

А ведь если хорошо подумать... Что мог бы провернуть Муваталли? Банальное убийство царя и старшего наследника. Нож в спину или яд раскололи бы высокородных, многие из которых получили немало выгод от соседства с макандуша. Серебро перетекло из одних сундуков в другие. Жезлы некоторых военачальников сменили владельцев. Кто-то возвысился, поддерживая Хуццию, кто-то пал. Умрёт царь — будет кровавая междоусобица. Муваталли намеревался не разрушать Отечество, а спасти его. Вот если бы смерть царя объединила хатти, показала им всем гибельность дружбы с пришельцами...

Иштартубал (а может сам Пацифар) словно мысли его прочитал и предложил именно такой путь.

Тешуб разгневался на Циданту, запятнавшего себя скверной моления в храме чужого бога. У хатти тысяча богов. Каждый народ, входя в семью хатти, приносил своих, и все они жили в мире. Но не в этот раз.