Увы, моей страстной сомневающейся натуре вскоре стало нечего делать в этой огромной сокровищнице и заповедном питомнике для родовитых. Я любил свой город, но подозревал, что есть секреты, которых я никогда не узнаю, если не вырвусь оттуда.
Ах, отец, не было смысла сокрушаться по поводу угрозы древней культуре за пределами долины. Я не спорю, что вступить в Орден, чтобы разыскивать по всему миру старые артефакты и перевозить их в хранилища Эверески — дело благородное и достойное княжеского отпрыска. Но я не создан для такой работы. С этим лучше справился бы твой младший сын, крепкий телом и убеждениями, не чета мне. Но он пошёл другим путём, и не я его подтолкнул. Я могу быть не вполне доволен своей жизнью, но чужой мне уж точно не надо, спасибо.
Посмотри, ведь наша культура живёт везде, где живут эльфы, где есть магия и науки, где старые города дали жизнь новым. Каждый носит эту культуру в себе, и его право — узнать и что-то иное. Тебя так печалило, что люди смогут пользоваться плодами мудрости Народа по праву победившей цивилизации. Но это не так опасно, как полагаться на мифаль, собрав все тайны и сокровища в одном месте, окружённом предельно агрессивной средой, и всё набивать и набивать это место предметами, излучающими древнюю магию. Стань я в самом деле одним из Старших Холмов, я бы... ах, ладно, не важно!
А люди — это просто данность, которую нельзя было изменить вчера, невозможно изменить и сегодня. Мой добрый друг сэр Ниваль говорит, что все беды случаются оттого, что люди интересуются не своими вопросами и лезут не в свои дела. Он солдафон с претензией на изысканность, но до смешного прав. Они себе сами и выкопают яму, и выберутся из неё дорогой ценой, и кого-нибудь ещё туда спихнут. Почему кто-то, кроме них, должен держать за это ответ? Недостойным, а их большинство, наше обязывающее наследие не идёт впрок. Но среди людей есть и достойные. Лично я знаю нескольких. При этом я не утонул в пучине вредных духовных и телесных излишеств, и у меня не начал расти хвост.
Если уж на то пошло, твой младший сын, этот псевдоинтеллектуал, которому хватило твоих проповедей, чтобы составить себе полную картину мира и найти корень зла, достоин ещё меньше. Потому, что в нём течёт кровь аристократов, он — результат тысячелетий отбора по качеству наследственности. Он принадлежит к моему народу, к моей семье, а значит и спрос с него — больше, чем с любого из людей. Он всегда считал меня чёрной овцой, а когда отпала необходимость соблюдать приличия, посмел открыто обвинить в дурном влиянии на сестру. Да, я чёрная овца, и родство с ним для меня больший позор, чем все мои "порочные" связи.
Можно не уходить от мира в свои тайны, находить полезными и авторитетными некоторые человеческие источники, не перекашиваться лицом от слова "полуэльф" и даже любить женщин с маленькими ушами и... интересными пропорциями — иногда они поражают сильнее, чем все твои мистерии Леди Грёз[4], давно и надёжно заменившие тебе реальную жизнь. Но можно при этом оставаться носителем культурного кода своего народа.
Ты говорил, что мне будет трудно, я ничего не смогу. Мне было трудно, но я кое-что смог, даже проcлужил сорок лет архимагом одного милого захолустья. Кстати, никогда не думал, что буду вспоминать то время с теплотой. Да мне и пятисот лет от роду ещё нет, я совсем зелёный по меркам Эверески.
У меня выработалась своя этика, не безупречная с точки зрения такого ортодокса, как ты.
Но чего я точно не делаю, так это детей не пложу, покуда не связал себя брачной клятвой...
Но знаешь, за сотни лет я понял одну вещь. Как бы ни были высоки мои звёзды и велик мой мир, какой бы консервативно-закомплексованной ни казалась моя родина, одной ногой, мыском я всегда буду стоять на земле предков. Она не отпустит меня. Я буду помнить, кто я, и эта память будет крепче любых уз.
Твоё осторожное ретроградское семя со временем проросло и во мне, и затхлый библиотечный воздух привлекает меня сейчас так же, как привлекал тебя.
Я теперь понимаю, почему тебя тяготил собственный дом, и лишь бдения у алтаря Леди Грёз могли успокоить тебя. Что-то случилось с твоей древней элитной лозой. Она чахнет, не рождая великих воинов и магов, достойных жён и мудрых мужей. Даже я, плод от прививки здорового и сильнорослого, но менее изысканного сорта, оказался слишком поверхностно-терпким, чтобы дать мне выстрелить в твоём букете. Тонкая имитация благородства для доброго столового вина, не так ли?
Поверь, я далёк от злорадства. Я знаю, как больно видеть, что ничего после себя не оставишь. Я ведь плоть от твоей плоти, я тоже этим заражён. Вся моя жизнь — поиск. Находки. Потери. Снова и снова, как в глупой старой песне. С этим и уйду. Быть может, выход в том, чтобы слушать голос сердца и ценить то, что имеешь. Я знаю одну леди. Она человек, бард. Она могла бы просветить на этот счёт. Это особый человеческий дар, который сами люди едва ли осознают. Чувствовать незаметное биение отпущнного времени в артериях — и принимать как должное его быстротечность. Понимать, что, если не сделаешь, не скажешь чего-то важного сегодня, сейчас — возможно, не сделаешь и не скажешь никогда. Или — или. Их память и воображение работают по-другому, кажется, их мир меняется каждую секунду, они... это трудно объяснить в двух словах, но это полезное знание. Мои способы изучения этого состояния тебе вряд ли понравились бы, к тому же, теоретически, они должны влиять на обмен веществ и сокращать жизнь. Но, единожды познав, понимаешь, что оно стоит того. Это не твои божественные иллюзии, это нечто большее. Они придумали себе утешительную, как мне раньше казалось, поговорку — что-то вроде "мёртвый, о котором помнят, сильнее живого". Лишь недавно я понял её настоящий смысл, который прятался от меня за очевидно-назидательным. Я понял, а некоторые из них — чувствуют сердцем.
Я совершал ошибки, но, всё-таки, самую большую я совершил бы, оставшись дома. Может быть, ты согласишься, если я скажу, что мне стоило покинуть твой оазис красоты и мудрости и увидеть всё своими глазами хотя бы ради того, чего уж точно не найдёшь ни в одном тайнохранилище Эверески. Ради ответа на вопрос, который довлел над тобой, заставлял пристально смотреть в прошлое и, боюсь, подточил твои силы. Он тоскливо звучал между строк в твоих последних письмах: почему так случилось? Почему мы сдались?
И сдались ли на самом деле?
Однако, всё это не более чем пустое зубоскальство.
Может быть, когда-нибудь я и смогу поговорить с отцом. Если он удостоит меня вниманием с того света. Меня не было в родном городе, когда освобождённые фаэримы пробили мифаль и разразился военный конфликт, я не отдал отцу последний долг, не приехал и позже, чтобы поддержать мать, и уже потому не смогу умереть с чистой совестью. То, что положение моё было и остаётся, мягко говоря, непростым, и известие о случайном ранении отца, больше похожем на самоубийство, я получил окольным путём с большим опозданием — всё это были сносные отговорки. Но теперь брат возвращается в город. Его организация формально стоит вне закона, но это не мешает ей набирать опасную популярность, особенно сейчас, когда жива ещё память об Исходе. Должен ли я помешать ему получить место в Ордене или, ещё хуже, Совете? Имею ли право? Как на это посмотрят? Что сказал бы отец? Он даже последней воли не оставил, просто бросил всё и ушёл. Так даже пресловутые люди не поступают. Почему так?
И о каких моих правах может идти речь, если, получив долгожданную возможность освободиться от обязательств перед Невервинтером, я сижу здесь, занимаюсь унылыми самооправданиями и чуть ли не молю богов послать мне и мальчику быструю смерть?
* * *
*
Мел засопел и зашевелился под его рукой, освобождаясь. Обожгло холодом мокрую спину, вернулись запахи и звуки клоаки.
— Ну, как, тебе лучше? — спросил Сэнд, вернувшись из раздумий.
Мальчишка кивнул.
— Я могу держать оружие, — хрипло проговорил он и взглянул на него усталым, недетски-серьёзным взглядом. — Мы же мужчины, мы не сдаёмся без боя, правда... учитель?
Нерешительно произнесённое обращение резануло слух. Показалось незаслуженным. Разве это он научил мальчика не сдаваться? Он по большей части только и делал, что отмахивался от него. В его силах было не допустить, чтобы Мел вообще оказался здесь, но он и пальцем не пошевелил.
И за что, хотел бы я знать, это долговязое вместилище проблем на мою голову так верит в меня?
— Голова кружится?
— Нет.
Это пока сидишь и не двигаешься. И то хорошо.
Сэнд вздохнул, прикрыв глаза. Он видел, что мальчик слаб, скромное лечение и остатки зелья помогли ему ровно настолько, насколько могли, чуда не произошло. Он не сможет подняться самостоятельно, и тащить его на верёвке опасно.
У мага тоже был нож для разделки — хороший, с десятидюймовым зачарованным лезвием. Как последний, не самый внушительный аргумент. Он был не ахти какой мастер рукопашной, но мог постараться взять за свою жизнь хоть что-то. Пару-другую тварей, может быть.
— А вы не бойтесь, — буркнул лесной эльф, сосредоточенно нахмурившись и глядя на стену перед собой. — Бейте, если что, в печень, шею, глаза, ухо, пах. В сердце надо бить сильно и точно, иначе только время упустите. Ногами бейте, старайтесь об стену приложить. Вообще, поактивнее руками и корпусом. Я бы вас потренировал, научил бы паре обманных приёмов. Вам же главное продержаться, а там...
Сэнд вздохнул.
— Спасибо, Мел.
Спасибо, мальчик, но, боюсь, мне это не поможет.
Если бы только выбраться туда, где можно восстанавливать магию. Это значит, оставить мальчишку. Долго он не продержится. Уже было. Рассуждения ходят по кругу, а тварей всё нет. А Мел продолжал слегка монотонно, словно читая молитву:
— Ведь главное — не давать страху воли. Я понял урок. — Урок? Сэнд вопросительно приподнял бровь. — Я думаю, мужество — это не значит не бояться. Не боится тот, у кого в голове пусто или душа, как камень. А если ты боишься, но делаешь, значит, ты не трус. Если ты припёрт к стенке, но держишься достойно — значит, ты мужчина. Так?
Рассеянно улыбнувшись, Сэнд кивнул.
Да, сын деревьев, всё правильно, ты хорошо рассуждаешь для своих семидесяти четырёх лет.
— Может, их надолго смыло, это дало бы нам передышку, — пробормотал маг и скользнул рукой в волшебный подсумок.
Он ещё раз проверил, не утаила ли сумка от него чего-нибудь ценного. Волшебная сумка трансгрессивного типа — это фактически грузовой минипортал с ограниченной пропускной способностью. От них могут быть всякие неожиданности, особенно если ты не сам её сделал, замкнув на надёжное хранилище, а купил у случайного торговца. У них можно напороться на новую с виду, но взломанную, на подделку ценой в полконя или просто сумку со странностями. Но собственная тайная надежда найти там что-то новое мрачно насмешила Сэнда — уж свои-то изделия он хорошо знал. Рука нащупала всё тот же последний флакончик. Маг сжал его в ладони. Можно было не вытаскивать, он знал, что это. Зелье бычьей силы. Это было не из его арсенала, он такое не пользовал. Да и Касавир редко к нему прибегал. Оно могло попасть случайно, скорее всего, по небрежности Мела, который в очередной раз втихаря экспериментировал с его волшебными вещами. Усмехнувшись, Сэнд подумал, что на этот раз проказнику не грозит быть выдранным за ухо, скорее, наоборот. Если они выживут.
Привстав, он изо всей силы дёрнул нижнюю скобу. Она была мокрой и скользкой, но держалась крепко. Сощурившись, Сэнд посмотрел вверх, стараясь получше разглядеть лоснящуюся стену, где часть скоб отсутствовала, а часть держалась на честном слове. Эльф заключил, что, если хотя бы половина оставшихся скоб такие же крепкие, как нижняя, у них есть шанс. Осталось только собрать в кулак всю свою волю и рискнуть.
Когда-то ради исследовательского интереса он испытывал на себе многие свои полезные составы. Он знал, что из этого флакончика ему можно выпить ровно половину, чтобы значительно увеличить мышечную силу на две с половиной минуты. Это не много в их положении, но больше нельзя, не выдержат связки и суставы. В них и без того потом будет адская боль. Он передёрнулся, вспомнив, как ноги казались закованными в пыточные колодки, а в плечи и запястья впивались горячие иглы.
Тем временем, Мел, почувствовав дурноту или усталость, обхватил руками поджатые колени и уткнулся в них лицом. Длинный кинжал, сжатый в грязной руке, поблескивал в темноте кривым обоюдоострым лезвием. Присев на корточки, Сэнд положил узкую ладонь мальчику на затылок. Ему показалось, что тот плачет. Было странно, что он ещё так долго держался. Наверное, не осознавал всю безвыходность положения. Мальчишка...
"Люди говорят, что верность — высшая добродетель для эльфов, — подумал Сэнд, помрачнев. — А ещё в сказках пишут, что эльфийский учитель не имеет права отказаться от ученика, пока не научит его всему, что знает".
— Придётся и мне в это поверить, — прошептал он и тихо позвал Мелроя.
Тот быстро поднял голову, и, шмыгнув носом, устремил на него впалые глаза. Отважный малыш и не думал сдаваться. Сэнд вдруг почувствовал облегчение и даже некоторую гордость за то, что во время наводнения и тяжёлой схватки со змеем не ударил перед ним в грязь лицом, заслужил выданное авансом уважение.
Мелрой. Мел.[5] Должно быть, сама Триединая послала мне тебя, такого нахального, отчаянного и преданного. Вот только зачем?
Чуть сжав плечо мальчика повыше локтя, он набрал в грудь воздуха и произнёс почти скороговоркой, не отрывая взгляда от его лица:
— Мне хочется, чтобы все твои планы осуществились, сын деревьев. Клянусь кровью отца моего, я помогу тебе в этом.
Сэнд почувствовал, что едва не краснеет. Он никогда раньше такого не говорил. Ему казался неловким, неестественным высокий пафос эльфийских клятв на все случаи жизни. Он считал неприличным бросаться подобными словами. Но губы сами выдохнули расхожую формулу, а сердце вложило в неё сокровенный смысл. И лесной эльф понял, поверил, ринулся вставать, но Сэнд мягко удержал его. Тогда побледневший мальчик просто молча кивнул, коснувшись ладонью груди.
Значит, выбор сделан, ответственность взята? И что-то тёплое дышит в затылок, и сердце заходится сильнее, чем в самые волнующие моменты. Значит, всё сделано правильно?
Совладав с собой, Сэнд смущенно кашлянул.
— У меня тоже ещё есть незаконченные дела на этом свете. Оставь оружие и собери силы для другого. Это будет трудно, но мы должны попробовать.
Мальчик открыл рот, чтобы что-то спросить, но эльф перебил его, отчеканив:
— Делай, что я велю, если хочешь жить.
Прозвучало это строго и решительно, но на самом деле Сэнд едва не сорвался на крик. Он просто боялся увязнуть в объяснениях и спорах и потерять твёрдость, которую ощутил под взглядом упрямого мальчишки, готового драться до последнего. Она ему была ох как нужна.
Встав, он помолчал немного и с задумчивым видом изобразил руками вокруг себя какую-то странную пантомиму. Потом обратился к Мелу, смотревшему на всё это с большим интересом.
