А я много мог сделать.... Мог рассказать ему, что стало с его дочерью, чтобы знал, что страшной тропой дочурка его шла к вечному сну... Он ведь был осужден на смерть, уже никогда не встретился бы с моим Волчонком. Так что нам с сыночком было бояться нечего. Слетал я в прошлое, поглядел я на участь этой Рейин. О ее облике я узнал, когда подслушал воспоминания моего сына. Крепкая, широкоплечая, волосы светлые, как у отца, но с медным отливом, глаза карие, как у матери. Я знал даже, как она одета. В синий плащ со священными изображениями медведицы и медвежат.
Я рассказал Рейгу... я все рассказал, что видел. Рейин стояла среди других детей на рынке невольников, и южное солнце было таким же жарким, как то, которое сегодня убьет Рейга. Торговец велел девчонке делать вид, что она весела и полна сил, чтобы ее купили. Она удивилась и напомнила: она сюда не на продажу пришла. Здесь живут люди ее рода, она шла сюда, чтобы их разыскать!
Рейин достала из дорожной сумки кусок бересты и нож. Выцарапала на бересте:
Я ВНУЧКА МУДРОГО ИСМОНА
И так стоит, овца доверчивая, с этой берестой в руках.
Да только это была не страна Исмона, и не знали там не письменности Исмоновой, ни языка народа нашего. Мимо шел местный, с тремя детьми. Дети спрашивают отца, что нацарапала на белой коре девочка-рабыня-на— продажу и что за рисунок у нее на спине плаща. Он им объясняет, с прибавлением нравоучения:
— Это она увидела, как люди пишут. Подражает им, а письменности не знает. Вот дети мои, зрелище весьма плачевное и поучительное для юношества. Если вы не будете учиться грамоте, то люди станут смеяться над вами, как ныне они смеются над этой дочерью варвара. А на плаще у нее что? Медведи с человеческими лицами. Это вам тоже в поучение: вот как смешны те невежи, кто изображает животных, вовсе не умея этого. Но не только умению писать, но и смирению сию варварскую девочку тоже не научили. Стоит так, будто ее сюда в гости пригласили. Посему никакой почтенный человек ее не приобретет.
Работорговец это перевел для Рейин. Небось, взъярило его, что глупая девчонка хранит достоинство свободнорожденной, и ее никто не хочет купить. Подошел другой прохожий, но захотел приобрести не рабыню, а ее одеяние с медведями. Наверное, чтобы потом рассказывать, будто путешествовал в далекие северные земли. Продавец вытолкал Рейин из плаща. Лишенная волшебной защиты, она стояла, никому не нужная, и молила небо чтобы ее купили и увели в тень. .
Хватит? Нет! Не будет прощения тому, кто обозвал меня карликом! Я продолжал рассказывать, я поведал Рейгу, что случилось потом, я все рассказал. А потому что не надо сердить господина Удара Молнии! Вот что его дочурка шептала перед смертью:
"Новый хозяин надел на меня железный ошейник, на котором было что-то написано. Я думала, что это мудрое изречение или пожелание счастья. Когда я изучила наречие жителей той страны, я узнала, что в этой стране неизвестна великая богиня Ифри, Dea Africa. Поняв, что мои родные живут не здесь, я хотела идти искать страну Ливию. Но мне объяснили, что надпись на ошейнике — это имя моего хозяина и название города, где он живет. Если я убегу, меня найдут, вернут ему, и он будет бить меня так, что я этого не забуду до конца дней моих".
"Мой дед Исмон говорил, что в южные страны мудрость привела счастье для людей. Мудрости и счастья здесь много, но лишь у тех, кто может спрятаться от солнца. А над полями, где работают невольники, свет Повелителя Неба убивает или сводит с ума. Здесь снег никогда не покрывает землю, не дает рабам зимнего покоя. Неведомые в северных землях страшные болезни приходят из-за моря. Люди здесь не едят мяса лесных животных, пища их отвратительна и не насыщает"
"Мне сказали, что я умру в неволе. В здешних краях умерших не хоронят в земле, а сжигают. Мертвое тело станет дымом, и умерший поселится на небе, в стране облаков. Там лучше, чем в земле: там светло и летают птицы"
"Только умерших рабов не сжигают. Говорят, что дорого обливать их трупы маслом, чтобы горели. Нас бросают в ров. Так кончается навсегда наша жизнь. Раб и после смерти не оживет".
Вот так-то. Больше Рейг не вспоминал ни о звездах, ни о празднике весны. Казнь наконец покатилась по спокойной накатанной дорожке. Как всегда бывает. Слышишь, что кричит тебе Всеслышащее ухо, и рад, и шепчешь: "Спасибо тебе, матушка-судьба, что я не на его месте...". Пес Хоарденн завыл долгим воем, небось почуял, о чем думает хозяин его. Рейг в отчаянии смотрел в небо, но видно не знал, о чем его молить. А потом смирился и сказал, уронив голову на грудь:
— И к лучшему, что ты поведал мне правду, Удар Молнии. До рассказа твоего я не понимал, отчего судьба дала тебе имя Небесного Меча. Но теперь вижу, что ты и правда бьешь без промаха. Но это счастье для меня. Раньше мне до полоумия хотелось остаться среди живых. Я даже наверное бы, измучившись, стал бы тебя, змею, умолять меня помиловать. А теперь мне уже и умирать не жалко. Раз я погубил мою дочь, то я такой же, как ты. А таким как ты жить незачем.
Я возмутился:
— Ты хуже меня. Ты погубил свою дочь, а мой сын жив. И не в каком он не смертном сне. Со зла врешь ты все, завидуешь, потому что твоя-то дочь сгнила во рву. Вот и вся твоя жизнь: с разбойниками дружил, могилы грабил, с бывшей рабыней спутался. А потом бросил ее и уплыл в страну, которой нет.
— Я не знал.... — сказал Рейг.
Он говорил не со мной, а с небом.
Рассказ Удара Молнии об участи Всеслышащего стража
Рейг больше не отвечал мне. Всеслышащее Ухо шептало то, что он думает обо мне: презрение, презрение, презрение.... Парус забился на мачте, обнадежил меня обещанием бури и скорой смерти Рейга. Только порыв ветра оказался недолгим, обманным. А я не был колдуном, насылать ураганы не умел.
Чтобы отомстить, я рассказал то, чего и не говорила Рейин: будто перед смертью она горько проклинала покинувшего ее отца. В ответ — презрение, презрение, презрение...
Я решил сорвать с его головы обруч, сканирующий мысли. Все равно ничего придумать против меня он уже ничего не мог. Но Рейг был догадлив. Он прижался затылком ко дну своей лодки и сказал: "Слушай уж до конца, любовник ведьмин".
Он смотрел на меня до обиды жестко, невыносимо насмешливо. Мое Всеслышащее Ухо шептало мне то же, что и его пересохшие на солнце губы: презрение, презрение, презрение...
Лучше бы придумали устройство, чтобы не подслушивать мысли, а передавать свои. Тогда не только вся власть над миром принадлежала бы нам, но еще бы я внушил Рейгу, чтобы он уважительно думал обо мне.
Наплевать бы мне на него да зарубить его же топором. Не такое большое изменение в прошлом, небось проблем не возникнет. Но Рейг хитрый. Он знал, что когда на тебя так смотрят, быстро убить будет оскорбительно для твоего самолюбия. Тогда уже гордость велит мучить! Пока не взмолится о пощаде. Чтобы не видеть его взгляда, я прикрыл ему глаза поясом моей бывшей женушки.
Мне бы удушить его этим поясом, но я все еще надеялся, что он наконец станет молить о пощаде. Я ждал.... И вдруг услышал в его мыслях такое, что решил, будто я от жары с ума сошел. Он вдруг подумал про меня... Он подумал: "Вот бедняга!"
Это я-то?! Я спросил как он смеет меня, бессмертного, жалеть. Рейг подумал:
Я правителю вашему хотел рассказать, да у него ума нет понять. Мои предки, оружейники, хотели, чтобы скованное ими оружие не рубило без разбору. Чтобы научить его этому, стать хорошими отцами железу, они сами стремились к справедливости суждения. Но чтобы судить чьи-то деяния, надо понимать, что у него на сердце. Для этого надо стараться увидеть себя на месте другого. Этому они учились, чтобы передать это умение скованным ими боевым топорам и мечам. Храбрый Бык часто напоминал мне об этом, он говорил мне: "Трудно видеть себя на месте врага. Но только так мы сможем создать мудрое оружие и победить". Но Храбрый Бык и сам жалеть не умел, его сжигала ярость, он отомстить хотел. Я тоже хотел научиться сострадать таким, как ты — но ненавидел яростнее, чем Исмон ненавидел тех, кто залепляет львам глаза грязью. Но видно пояс Ифри и правда волшебный. Глядя сквозь него, я вспоминаю, что сказала мне Ифри на лесной просеке. Полюбив меня, она простила и пожалела тебя. И я жалею, и я прощаю тебя, Удар Молнии.
Я посмеялся над ним:
— Не из чего тебе здесь ковать справедливое оружие. Так что зря ты меня прощаешь. Скажи мне лучше: с какой дури ты, умирающий, смеешь жалеть меня, бессмертного? Ты даже мысли мои читать не можешь.
Он хрипло прошептал:
— — У меня тоже есть кое-что для чтения чужих мыслей. И именуется это кое-что "собака". Они все про людей чуют. Вижу я, что даже моему полудохлому псу ты жалок, Удар Молнии... А почему несчастен ты, я догадался, вспомнив мое прошлое. Ведь и я когда шел той дорогой, по которой идешь ты. Никогда не забуду этого....
Я решил, что попал на вышестатусного агента, что меня просто проверяют! Я слегка испугался, а Рейг уже не думал о смерти. В его воспоминаниях я увидел великана со здоровенным молотом в огромной руке. Такого небывалого роста, что перед глазами не лицо, а могучая нога в сапоге и широкое колено! Усы и борода где-то в вышине. Я еще больше испугался. Потом услышал глупый ребяческий голос: "А отчего меня зовут Рейг?", и великан ответил: "Это имя самой яркой звезды, сынок". Я сообразил: это отец Рейга, из его детских воспоминаний. Экий я нервный стал. Ну отец. А при чем тут я?
Но вот что думал Рейг:
Что такое Всеслышащее Ухо, мне неведомо. Но каково тебе живется — знаю. Ведь когда я маленький был, у меня был сильный отец, и все уважали его. Куда бы я ни пошел, все ласково со мной говорили, улыбались, когда я в гости напрашивался, и меня зайчонком звали.
Я решил, что он жары с ума сходит. Какое это имеет отношение ко мне как его, барана, звали?
Теперь он видел уже несметное множество великанов, и выглядывали они из его воспоминаний так же презрительно, как Рейг смотрел на меня, когда я заговорил о Рейин. А Рейг продолжал свой рассказ:
А потом всех людей моего рода убили, а я пошел побираться и приюта просить. И тогда уже никто не делал вид, что рад меня видеть. Я по их глазам догадывался, что я для них просто грязный сопливый мальчишка-попрошайка. Они думали, что я долго не проживу и взрослый с ними не встречусь. А сильных отца с дедом у меня больше не было. Вот они и не скрывали, что обо мне думают. Так что я был перед ними как ты с твоим Всеслышащим Ухом. Угадывал их мысли обо мне, а деться мне от них было некуда. Я завидовал слепым нищим! Поэтому могу понять каково тебе. Даже догадываюсь, что и жалость моя тебе обидна, и что ты мне еще какую-нибудь кару придумаешь со зла. Но мне тебя почтительно бояться никак не получается. Жаль мне тебя, и удивляюсь я, что ты не снимаешь свое ухо, когда со своим сыном разговариваешь.
С моим сыном, с моим Волчонком.... А этого бродягу в детстве звали зайчонком... Понял он многое.... да будет он проклят!... или благословен? Я крикнул ему:
— А вот я тебе и остальное расскажу! Ты ведь все равно помрешь, никому не перескажешь. У тебя секрет всего один, ваше дурацкое волшебное оружие. А у меня вся моя жизнь тайна. Никто не узнает. А ты знай! Я не могу снять Всеслышащее Ухо! Не могу. Понял?
Нет, он не понял, он же мыслей читать не умел. Он спросил уважительно:
— Как так не можешь снять? Оно заколдованное?
Нету никакого волшебства на свете, дурак. Но это Всеслышащее ухо у меня в кость в виске вделано. Навечно. Не вырвать.
Эта новая модель называется "Клещ". Говорят, первые стражи не выдерживали слушать то, что думают о них. Сколько им не платили, как не почетно было звание стража, а все равно они рано или поздно сдирали эти уши и топтали их. Теперь вот транслятор мыслей вживлен в кость... уж вовек не снимешь, не избавишься, не бросишь в океан, не заставишь замолчать ...
Я все слышу, что другие думают. А каково мне приходится, я никому рассказать не могу. Тайна это наша. Одному Рейгу я мог это все выкричать, потому что ему жить недолго осталось, и его уж точно никто оживлять не стал бы! Ифри рассказывала мне про своего хозяина, Быструю-Птицу. Она сказала мне: Удар-Молнии, если ты вознесешься выше, чем Быстрая Птица, ты будешь еще несчастнее его.
Видно не зря женщин прорицательницами почитают. Не ошиблась Ифри. Быстрая Птица горько плакал перед смертью — а я плачу перед жизнью... Все, что эти нелюди думают про меня — я слышу, слышу, слышу... Все, что мой сын думает обо мне — я слышу, слышу, слышу! Я во сне, и то слышу. Если бы и можно было оторвать этот ужас от себя... или исчезнуть как если бы и не рождался... но у нас омолаживают людей. А отказаться от новой жизни по своей воле — страшно.... Рейг помрет, а мне и умереть не дадут. Хоть бы ненадолго забыться....
Все это я Рейгу кричал, ему одному. Ведь ему недолго жить осталось, никому не расскажет.
Рейг долго молчал, потом дружески предложил:
— А вот что ты сделай, Удар Молнии. Ты же мне там, в будущем, вина подарил, когда ваш правитель со своими прислужниками пьянствовал. Ты вино себе забирай, вот тебе и веселее будет. Палач всегда пьет, когда казнит. Я вино взял с собой, чтобы моя встреча со смертью была веселее и для меня и для нее. Но ты мне, небось, теперь ни воды, ни вина не дашь. Так что пей и развеселись наконец. А то сидишь тут и плачешь, будто без тебя в океане соленой воды мало. И мне помирать еще тоскливее.
Рейг добрая душа, хоть и психопат. Я нашел вино, выпил пол-бутылки, прислонился к мачте. Потом выпил все до дна. Но веселье не шло ко мне.
Эту боль и вином-то не зальешь.... Хоть бы Рейг скорее помер, душа его лисья... мало того, что я его мысли слышал, а думал он обо мне всякое... ну, это-то мне привычно.... но я ведь удержаться не мог, чтоб ему мои мысли не рассказывать..... Раньше мне казалось: горше всего, когда тебя не жалеют. А оказалось — когда жалеют, то еще хуже. Тогда уже нет сил с каменной мордой гордо стоять... тогда пожалевшему тебя всю свою жизнь поведать хочется. Я у мачты стоял, так вспомнил.... У нас в племени, если кого невзлюбят, так привязывали кожаным ремнем к дереву. Вставали вокруг и говорили все, что думали. И не уйдешь, и уши не закроешь. Терзали его, пока он не начинал с привязи рваться, так что из-под ремня кровь проступала. Так и я.... И Всеслышащее ухо не снимешь, и себя не обманешь. Семь Зверей меня терпела только потому, что я страж — почетно ей было, да и выгода. А теперь и вовсе бросила, и я в ее мыслях вижу, что она теперь смеется надо мной, над тем как я хожу за ней. Я злился раньше, что у нее глаза ведьмины, пустые — много не разглядишь. А теперь и рад бы не знать что у нее на уме. А мой сын про меня думает, что я дрянь и обезьяна... Ты, Рейг, не знаешь что это за зверь хвостатый. А я знаю — лучше бы не узнал! Мой сын подобрал меня во рву, куда умирающих рабов выбрасывали. Попросил оживить отца — не от любви, от одной жалости и обязанности. А теперь он и сам не рад, что подобрал. Я ему страх и позор. А я кручусь вокруг него, будто пес приблудный, потому что он один хоть немного меня жалеет. Я бы новую жену нашел, другого сына завел... малыш отца всякого любит, ему любой отец будет лучше всех людей на свете... какой ты не будь, а малыш тобою горд как петух....
