Масканин понимающе кивнул.
— Староста, значит... видали мы их, старост этих. Староста в деревне фигура авторитетная, да много о себе мнящая. Бывает, что и на сраной козе не подъедешь. Вот у нас в Вольногорье другое дело...
— Вот, вот, — согласился майор, — таким тот староста и был. Хоть ты весь наизнанку вывернись, а не подъедешь. В общем, стал наш Емелька в дом евоный захаживать, дров там нарубить, воды натаскать, картошку покопать. Он парень хозяйственный, я его старшиной роты поставил, так с тех пор горя не знаю. В общем... в общем, охмурил он дочурку, девица как раз в том возрасте была, что на выданье называется. Темпераментная, а в глаза ей посмотришь, так и видно — от избытка гормонов челюсть сводит. Темнело там поздно, часов в десять, лето, да и нездешняя широта как-никак. И стал наш красавец после отбоя захаживать к ней прямиком через окошко. Втихаря, когда родители молодицы улягутся. И все бы ничего, но как-то раз одним тихим вечерком мои унтера не доглядели, а дружки Емелькины раздобыли самогонку и нажрались как сволочи. Он тогда только-только свежепроизведённым младшим сержантом стал, психологии унтерской набраться не успел. Нет, ну понятно, парни молодые, боевые, выпить охота — пейте, но меру знайте же. Я потом, кстати, ту каргу, что на десять рыл пятилитровую бутыляку продала, нашёл. Пистон такой ей вставил... Все запасы самогона и сахара конфисковал. А Емеля в ту ночь, вот не спалось же ему, мудаку... Взял он шоколад и сгущёнку из пайка. Попёрся амур крутить. Залез в окошко. Лето же, духота, окна не заперты, лезь не хочу. Залез наш идиотик, снял с себя портки, потом трусы и айда на кровать. Да со словами: Маруська, мол, люблю тебя, аж невтерпёж батькиного согласия дожидаться!.. А тут такой визг поднялся! Говорят, петух в курятнике с перепугу до утра кукарекал, но может и врут, я не проверял. Короче, забегает в комнату ошалелый староста. И что же наблюдает наш самый важный и самый гордый человек на селе? А наблюдает он такую картину: на его благоверную супругу лезет полуголый придурок, подбивавший клинья к дочке! Старосту натурально переклинило, за топором метнулся, но к счастью, не попался ему топор под руку. Он-то мужик в драке крутой, с кулаками накинулся на Емельку. Наш бедолага, чёрт его знает как быстро сообразил, что окном ошибся, может и протрезветь успел, да только кубарем вылетел из окна и угодил прямиком в репейник, что под самым окном рос. Староста давай за ним, тот с перепугу сиганул через трёхметровый забор. И упал снова же в репейник, а там ещё собачонка какая-то приблудная спала, которую кондрашка от свалившейся на неё туши хватила. Псина, видать, разрыв сердца получила, но успела укусить. Шум поднялся на всю деревню, тут вам и соседские собаки, и староста матом гнёт во всю глотку. Люди начали в окошки посматривать, кое-кто на двор выходить, чтобы оттуда, со дворов, поглазеть на причину переполоха. Представьте себе такую картину: бежит красный запыхавшийся молодец, ниже пояса голый с сапогами подмышкой, а за ним попятам их староста с оглоблей увесистой, да не отстаёт. И орёт: 'Я тя, сучий потрох, щас так уделаю, век стоять не будет!! Я те покажу, кобеляка, как честных женщин позорить!' Это самое приличное, что он тогда орал. Таким вот макаром, под дружное улюлюканье и свист добежал наш Емелька до 'своей' хаты. А там, как на зло, командир его в лице вашего покорного слуги, тогда ещё капитана Полудуба, стоял. Я тоже вышел на шум, поглядеть, что за бедлам творится. Емелька как вкопанный передо мной встал. Но не надолго. Крики за спиной через секунды три растормошили его. Он — шасть! Предусмотрительно за моей спиной спрятался. Староста, видя такое дело, что Емельку ему не достать, кроме как напролом через меня, бить, однако, меня оглоблей не стал. Запыхавшись, он мат на мате поведал мне ситуацию. Я, постарался изобразить каменное лицо. Пообещал разобраться с нарушителем своей властью. Староста помялся-помялся, попыхтел и, уходя, сказал Емельке:
— Ну, трясогуз, попадись только мне!
Я тогда еле дотерпел, чтоб не заржать при нём. Потом начал было Емельку распекать, но чувствую мочи нет, ржать охота! Стоит, бедолага, по стойке смирно, а ялда вся в репьяхах, да и зад тоже вместе с башкой его дурной, да ещё укус от той шавки остался прям на ползадницы. Так и простоял он у меня до утра под бдительным надсмотром караульных. Пришлось мне такую странную форму ареста изобрести. В батальоне целый день потом спорили как Забулдыго нашего прозвать, не-то "Репейгуз", не-то "Ялдотряс". Но сошлись всё же на "Трясогузе", на манер старосты.
— Вы мне вот что скажите, мужики, — улыбаясь, сказал Бембетьев, — что за штука такая — 'трясогуз'?
— А чёрти, — пожал плечами Полудуб.
— Гуз — так корма у птиц называется, — объяснил Масканин.
— Ты прям морской орнитолог, — хохотнул Бембетьев.
— Ну ладно, господа, — подытожил майор, разливая по кружкам, — посмеялись и хватит. Помянем.
Встали, молча выпили. С минуту постояли, вспоминая товарищей. Потом только рассевшись обратно, Бембетьев и майор закурили. Пауза продолжалось, пока не докурили бесфильтровые сигареты до обжигания пальцев. Разговоры как отрезало. Майор молча предложил по четвёртой и разлил по таре, не дождавшись ответа.
— Значит, вот вы где! — послышался за спиной знакомый голос.
Масканин резко обернулся и встряхнул головой. Уж кого-кого, а лыбящегося во все тридцать два зуба Чергинца он увидеть никак не ожидал. Масканин обалдел от неожиданности, Бембетьев просто улыбался, а вот майор смотрел на незнакомого фельдфебеля с подозрением.
— Ну здорово, наглая рожа! — первым отреагировал Бембетьев.
— Здравия желаю, — ответил Чергинец.
Вот теперь в голове Масканина прояснилось. Он встал и быстрыми шагами подошёл к другу, да стиснул его в объятьях. Верней попытался стиснуть, получилось наоборот, в тисках Чергинца у Максима едва рёбра не хрустнули, хорошо что за недозажившее плечо не ухватился.
— Живой, Паша...
— Жив, здоров. Прибыл вот с оказией. С новостями. Времени у меня правда мало, договорился с одним водилой, он меня на вокзал обещал подбросить. Сам-то как?
— Он у нас здоровее всех, — вмешался Бембетьев. — Сам себе швы поснимал, медсестричка потом полдня пыхтела.
— В отпуск? — спросил Масканин.
— В отпуск, Макс. У нас многих сейчас пораспускали. Две недели гулять буду. Эх, закачу гульбище, все девки мои!
Масканин потянул его к остальным.
— Это Паша Чергинец. Друг мой, — сказал он майору.
— Полудуб, — протянул майор руку. — Можно на 'ты', и можно просто майор.
— Давай рассказывай, мой блудный сын, — предложил Бембетьев, протягивая Чергинцу только что вытащенную из укромного места кружку.
Майор моментом плеснул в неё разведёнку, а Масканин улыбнулся. Смешно ему стало, что Пашку Бембетьев сыном назвал, пусть и в шутку. Ротный-13 был не намного его старше.
— Э, погодите, офицера! — вскинулся Чергинец. — Кто ж так пьёт? У меня закусь с собой имеется.
— Вот это дело! — одобрил майор. — Сало есть?
— Сало-то есть, — Пашка развязал вещь-мешок и стал рыться в нём. — Сало есть, картошка есть, с утра её сварил. Хлеба... Хлеба — йок!
— И ладно, — майор по-хозяйски принял четыре здоровенные картошины, сваренные в мундирах, наложил поверх загодя порезанные куски сала. И предчувствуя праздник желудка, погладил себя по брюху. — Сало, оно конечно, без хлеба дурное... Но... Чёрт! Никак не найду аргумента.
— За ваше скорейшее выздоровление, — предложил Пашка.
Выпили, потом растягивая удовольствие, принялись за закуску.
— Вас здесь не кормят что ли? — подивился Пашка. — Странно, я мимо шёл, во дворе в котлах повара что-то там варганили.
— Кормят, — махнул рукой Бембетьев, — только от такой кормёжки по ветру летать начнёшь.
— Во-во! — подхватил Масканин. — Пшённая кашка и той — кот накакал. Вчера разнообразие было: шпёнка и горохом. Пшёнка получилась переваренная, а горох недоваренный. Но все равно оно лучше, чем просто пшено. Хлеба по кусочку, больше не дают. Мне, чёрт возьми, корочка ни разу не попалась! Зато чаю — немеренно и сахару не жалеют. Сыпь в стакан хоть засыпься.
— Мда, — Чергинец почесал затылок, — я и забыл, как в госпиталях кормят.
— Ого! — Бембетьев толкнул в бок Масканину, тыча пальцев в грудь Чергинца. — Я сразу не увидел, да и ты, Макс, не глазастый.
Теперь и Масканин заметил, что на Пашкиной груди появился серебреный Крест Славы 3-й степени и знак 'Штыковой бой' с цифрой '15'.
— Ща обмоем, — засуетился майор, разливая по новой. Заметив намеренье Чергинца, добавил: — Ты его не откручивай, обмывал ведь уже? Так обмоем, по малой...
Пашка кивнул и протянул Масканину такой же как у себя знак 'Штыковой бой'.
— Это тебе, Макс, Негрескул передал. Сказал, что все знают, что у тебя их больше, чем официально отмеченных.
Мелочь, но всё равно приятно, подумал Масканин, пряча знак в карман.
— Ты новости обещал, — напомнил Бембетьев.
— Новостей — уйма, — Чергинец закурил. — И я боюсь, что не попаду на поезд, если мы будем их все обмывать.
— Ты колись, давай, — отсёк возражения Бембетьев. — Не люблю, когда резину тянут. А попутку мы тебе организуем, надо будет, и на поезд посадим.
— И правда не тяни, Паш, — подбодрил Масканин.
— Я и не собирался... — улыбнулся Чергинец и уставился на Бембетьева. — А новости у меня для вас такие: отныне вы, господин...
— Чего так официально? — перебил тот. — Не в строю же.
Чергинец кивнул и продолжил:
— Короче, тебя, Олег, в штабс-капитаны произвели, да представление к Георгию утвердили...
— У-у... — протянул майор. — Добрая новость! Ну теперь, Олег, ты от меня за просто так не отделаешься, пока не проставишься всей палате.
— Хм, — Бембетьев застыл, потом потёр подбородок. — Буду теперь ордена собирать на грудь. Слава третья была, вот и Георгий подоспел. Ну, давайте за мои и Пашины орденочки!
Кружки стукнулись так, что расплескалась разведёнка. Выпили и доели картошку, сала в вещь-мешке Чергинца больше не было.
— Это не все новости, — сказал он. — Дед-то теперь полкан. Наш родной полк принял.
— Оп-па! — вырвалось у Масканина.
— Да давно пора, — оценил новость Бембетьев. — Дед наш и бригаду, и дивизию, наверное, потянет. К тому же, он академию генштаба кончал.
— Согласен, — вынес свой вердикт майор. — Он и анекдотов до хрена знает... Чего уставились на меня? Забыли, что мы не раз вместе дрались? Я что просто так майор? Тоже комбат, пил с вашим Дедом, байки ему травил. А он мне анекдоты.
— Слышь, Паш, а кто теперь у нас комбатом? — спросил Масканин. — Негрескул?
— Ага. Он теперь штаб-майор.
— А начштаба кто?
— Не знаю.
— А из стариков кто в роте остался?
— Не, Макс, точно не скажу. В госпиталях многие. Я ведь и сам после того боя сутки отлёживался. Всё тело — сплошной синяк. Осадчий погиб, Троячный вроде тоже. И Трусов с Осауленко. Я когда уезжал, в строю человек двадцать было, в смысле из последнего состава. Перед моим отъездом народ повалил, знакомые рожи видел и не мало, но в основном новобранцы из запасных полков. Гунн, кстати, вернулся. Говорит, три месяца по разным госпиталям шлялся.
Гунн, как и Масканин, пришёл добровольцем в полк в начале войны, перед самой отправкой на фронт. Было тогда Гунну семнадцать лет. Теперь в свои девятнадцать это был матёрый вояка.
— Так его не комиссовали? — Масканин улыбнулся, радуясь возвращению 'старичка'. — Лучко жив?
— Вольнопёр этот? Он-то жив, — заверил Пашка. — Страшным человеком стал. Ему полуха велгонец откусил. Глаза теперь злые...
— А Зимнев?
— Зимнев тоже живой. Его куда-то в торракальный* госпиталь отправили, два пулевых в грудь на вылет.
— Долго ему валяться, — прикинул Бембетьев, — месяца три-четыре.
— Или все полгода, — со знанием заявил майор. — Но может ваш товарищ и за пару месяцев на ноги встать, смотря какой характер ранений.
— А из моих не видел кого? — спросил Бембетьев.
— Рязанцева часто видел. Его Негрескул к младшому представил, обязал ПРОГ заново сколачивать, пока офицеров нет. А так всё больше новые лица, кто из госпиталей, кто маршевые. А! Прапор из ваших, Нечаев рыжий, заскакивал. Он сейчас вроде за ротного, офицеров в тринадцатой больше нет...
— Ну, пусть пока помучается, — усмехнулся Бембетьев. — А я немного здесь отдохну, да домой съезжу.
— Тут ещё, Макс, новость, — сообщил Пашка. — Особист наш, Муранов, в расположении появлялся. Про тот случай с тыловым майором меня расспрашивал, да к Зимневу в госпиталь мотался. Говорит, 'вонючку' на тебя спустили ему. Велел передать, чтоб ты, значит, поосторожней был.
— Буду-буду, — буркнул Масканин.
— Представляете, — продолжил Чергинец, — Муранову Георгия дали. Оказывается, он штурмом ДОТа руководил на участке третьего бата. Возглавил взвод и ДОТ захватил, а потом два часа удерживал до подхода резерва.
— Боевой у вас жандарм, — произнёс майор, — вот бы наш таким был... Что за история, из-за которой ваш Муранов с вами цацкается?
— Сцепился с одним подонком, — признался Масканин.
— Бывает, — изрёк Полудуб. — Здесь у нас, тебе опасаться нечего. Без разрешения начальника госпиталя тебя не тронут. А ему, как и всей медицине, подобные заморочки побоку.
— Блажен, кто верует... — прошептал Бембетьев.
— Дивизию нашу корпусу Латышева переподчиняют, — выдал очередную новость Чергинец. — Латышев новый корпус сколачивает, все соединения на старые штаты будут переведены.
При упоминании Латышева все невольно подобрались, как будто сам он, известный и любимый в армии полководец, недавно произведённый в чин генерала от инфантерии, мог вдруг появиться на их посиделке. Латышева в армии любили. И за то, как дралась его дивизия, и за то, что людей берёг. Но и поругивали за не раз возглавляемые им лично атаки. Не генеральское это дело — цепи в атаки подымать, пуля-то, она никого не щадит. К тому же Латышев был одним из немногих начдивов, кто ещё до войны имел генерал-лейтенантское производство, и таких генералов в действующей армии едва ли четверть осталась. Нынче дивизиями командовали всё чаще генерал-майоры производства военного времени, и чтобы до генерал-лейтенантов им дорасти необходим был ценз выслуги. Даже сейчас, во время шедшей третий год войны, в генералитете с этим было строго, не то что у младшего и старшего командного состава.
— Откуда знаешь? — спросил Бембетьев. — В штабе зашарился?
— Где уж мне! — то ли возмутился, то ли посетовал Пашка. — Разговор в штабе полка слышал, куда меня с собой Негрескул потащил. Дед там совещание устроил, а я пока с ведомостями на амуницию для роты возился, слышал кое-что. Дверь была приоткрыта. Они там про воссоздание бригадных управлений говорили, что наш полк снова в бригаду включат, как раньше было. В дивизии теперь две стрелковые бригады будут. Про артиллерюг я не понял, их вроде тоже в бригаду сводят.
— Ну, как и было, получается, — заявил майор. — Гаубичный и пушечный полки в артбригаду, полковые дивизионы в полках и останутся, как и зенитчики. Добавят отдельных подразделений спецов дивизионного и бригадного подчинения, согласно старым штатам. Но мне интересно, где же Латышев столько подготовленных штабных кадров возьмёт?
