От этого вкрадчивого голоса, полного тайного обещания, по телу Зари пронеслась горячая волна, ноги задрожали и вдруг стало нечем дышать. Наследница лантей уткнулась носом в одеяло, задыхаясь от смеха, стыда и жгучего удовольствия — она нравилась ему! Своим неразбуженным женским чутьем она понимала, что он не лжет. Он и правда хочет... просить у нее прощения.
Девушка снова почувствовала, как тело накрывает обжигающая волна, рассылающая в кровь радость, от которой заходилось сердце.
— Ты ведь уже простила, верно? — продолжал шептать колдун, и Зарии казалось, будто она пылающим ухом ощущает его дыхание.
— Скажи, простила? — легкие касания теплого ветра скользнули по коже, забираясь под сорочку.
Наследница лантей вдруг вспомнила, что на ней ничего и нет кроме этой просторной рубахи! Она ведь готовилась ко сну, а вместо этого позвала...
Теплый ветер щекотал кожу.
— Ну же, ответь... ты простила меня? — продолжал допытываться вкрадчивый неразличимый уже в сгустившемся полумраке собеседник. — Простила?
И ветерок, ползущий по судорожно вздымающейся груди, стал прохладным, лизнул разгоряченную кожу, опустился по животу вниз.
— Ответь мне, За-а-а-ария-а-а...
От этого шепота, от бесплотного касания призрака, от его близости и невозможности к нему прикоснуться, от желания и сладкого томления Зарию сковало судорогой предвкушения. Голос мужчины был полон соблазна и обещания, наследница лантей плыла по волнам хмельной радости, впервые чувствуя себя любимой и желанной.
Теплый ветер, похожий на касание нежных губ продолжал скользить по коже.
— Зария, ты прощаешь меня? Скажи, прощаешь?
Она застонала от острого сожаления, что ветер, ласкающий ее тело, остается всего лишь ветром.
— Чш-ш-ш... не так громко... — снова коснулось виска теплое дыхание. — Не так громко, я ведь только начал просить.
В его голосе звучал смех, и девушка затихла, пряча пылающее лицо в ладонях. А в груди тлела тихая радость.
Ласковый ветер скользнул по полуоткрытым пересохшим губам.
— Красавица моя... Так ты простила или нет?
И, удивляясь самой себе, Зария четко и твердо произнесла в темноту:
— Нет. Но я могу разрешить тебе еще пару попыток.
Он снова засмеялся, и по коже девушки пронеслась новая волна мурашек.
— Я буду стараться. Только обещай, — голос колдуна стал серьезным. — Обещай, что больше не прогонишь.
— Обещай, что больше не бросишь, — сказала она темноте.
— Я уже обещал.
Успокоенная этими словами, она уткнулась носом в тощую подушку и заснула быстрее, чем Глен успел сосчитать до пяти.
Дух печально смотрел на свою избранницу. Интересно, знай она о том, чего стоили ему эти легкие касания, согласилась бы на эту чувственную игру снова? Отчего-то он был уверен, что нет.
Призрак не способен испытывать боль. Он бестелесен. Но если пытается чего-то коснуться, пытается обрести плотность — это причиняет боль. Мучительную и острую, которая, тем не менее, отступает сразу же, стоит прекратить попытки.
Искушение. Искушение оставаться неживым, неощутимым.
Но он предпочел терпеть, лишь бы увидеть улыбку на губах Зарии, смесь восторга и желания в ее взгляде и жаркий румянец на щеках.
Как не хотелось ему уходить! Но, увы. Он не мог остаться. Но одно Глен знал точно — больше ничто в мире не сможет удержать его от того, чтобы вернуться.
...Утро показалось Зари полным солнца и света. Никогда прежде она не просыпалась такой счастливой. И ведь ничего не изменилось. Те же стены, та же крохотная келья, тот же алтарь в углу. Но все стало другим.
Девушка открыла глаза, точно зная, кого увидит. Глен сидел в изножье ее кровати.
— Доброе утро, — Зария покраснела, вспомнив то, что говорила и что испытала во вчерашнем ночном полумраке. Как ей хотелось спрятать пылающее лицо под одеялом! А еще лучше на груди сидящего напротив мужчины. Нет. Не получится. Ей выпало полюбить духа.
— Я пришел ненадолго, попрощаться, — мужчина улыбнулся, заметив смущение Зари, наклонился к ней и прошептал в самое ухо: — А еще посмотреть на то, что плохо разглядел в темноте.
Она стала красной, как брусничка. Он рассмеялся, но тут же посерьезнел.
— У меня просьба. — Глен глубоко вздохнул. — И это важно.
Дэйн встречает бога
Волоран спешился. Фадир потряс гривой и переступил в высокой траве, обрадованный короткой передышке после долгого полета. Дэйн же смотрел на мужчину, который ожидал его в тени серой изрезанной трещинами скалы. Мужчина не был ни высок, ни плечист. Темные глаза, темные волосы, смуглая кожа, черная борода и одежда, лишенная изящества — простая рубаха и штаны, высокие сапоги. Словом, ничего особенного. Так вот как выглядит бог...
Незнакомец невозмутимо подпирал плечом могучую каменную громаду, жевал травинку и ждал, пока дэйн подойдет ближе.
Они стояли друг напротив друга, молчаливые, спокойные, такие разные, но притом очень похожие — холодом взглядов, лицами, хранящими одинаково суровое выражение, непоколебимой уверенностью в самих себе.
Только один молчал, потому что не считал нужным заговаривать первым, а второй просто не знал — о чем говорить. И, правда, что сказать богу? Упасть в ноги и молить о милости? Гневно воззвать, потребовав ответа за все происходящие в мире беззакония? Поздороваться? А через миг дар дэйна настороженно встрепенулся, почувствовав Силу. Правда, тут же утихомирился, ощутив, что эта Сила не несет в себе зла. Маркус не опасен.
Все эти мысли промелькнули и исчезли. Палач не знал, с какой целью бог, которому он служил, снизошел вдруг до своего скромного слуги. Спрашивать — глупо. Посчитает нужным — сам скажет, а не скажет, так у дэйна других забот по самую маковку.
— Нет. — Спокойный голос Маркуса остановил Волорана, когда тот сделал шаг к узкой расселине — входу в Жилище.
— Нет?
— Ты нужен мне в Капитэорноласе. Такова моя воля, — добавил он, видя, что дэйн хочет возразить.
Палач магов застыл. Воля Бога не подвергалась сомнениям или обсуждениям. Она исполнялась. Всякий, кто этого не понимал — умирал. Поэтому в любое другое время дэйн подчинился бы без вопросов и возражений, но сегодня...
— У них Грехобор.
Мужчина, стоящий возле скалы, кивнул:
— И его жена, — напомнил дэйн.— Я должен их бросить?
— Да.
— Почему?
Брови бога поползли вверх. Его слуга, не противоречил, не отказывался от возложенного на него повеления. Но он пытался понять причину отданного приказа.
Однако Маркус не собирался ничего объяснять.
— Такова моя воля, — сказал он и уточнил: — Ты отказываешься?
— Нет, — Волоран склонил голову, словно бы в знак покорности.
— Вот только бросать их тут ты не собираешься, — закончил за него бог, которого невозможно было обмануть фальшивым смирением. — Жаждешь смерти? Учти, если войдешь туда сейчас — погибнешь.
— От чьей руки? — рискнул уточнить дэйн.
Его собеседник усмехнулся. Давно он не встречал такого упрямства. Даже как-то отвык. И вроде бы не сопротивляется, но — сразу ясно! — без объяснений с места не сдвинешь.
Конечно, можно без затей принудить и пойдет, как шелковый, куда прикажут, однако...
— Это будет посягательством на волю бога. Отступничеством.
— И последний дэйн Аринтмы умрет, — закончил за него Волоран с грустью. — Останется только Перевозчик.
С грустью? О нет... Конечно, он очень старательно пытался изобразить огорчение, но получилось плохо. С непривычки-то. Маркус прищурился... и рассмеялся. А потом, по непонятной себе самому прихоти, все же объяснил:
— Если войдешь, они заставят твоего брата убить тебя.
— Не заставят.
— Почему? Его могут принудить, например, угрожая что-нибудь сотворить с женой.
— Нет. — Дэйн пожал плечами. — Йен не вернется к прежнему. Уже нет.
— Что ж, — бог задумался. — Ты мне нужен не здесь. Потому что, войдя сюда, тебе придется делать выбор: брат или Василиса. А меня это не устраивает, как и все то, что сейчас происходит. Поэтому лети в Капитэорнолас.
— Маркус...
— Такова. Моя. Воля. — Отчеканил в ответ небожитель, более не собираясь являть мягкость.
Сейчас на дэйна из-под личины ничем не примечательного человека смотрел грозный воин, который легко мог уничтожить не только Волорана, но и любого, кто попадется на пути. Бог, кому нельзя не подчиниться. Тот, кому Волоран когда-то поклялся служить. Поэтому дэйн кивнул и свистнул, призывая фадира. Крылатый скакун оживился, поняв, что отдых закончен.
Палач магов не оглядывался, не пытался выспросить, что будет с Йеном. Он подчинился, потому что понимал — то, что для него лишено смысла, на самом деле происходит не просто так. Объяснение есть. Просто ему, как обычному смертному не дано понять божественного провидения. Пока.
Вот только разум, привыкший осмысливать происходящее, не смирялся. И все время полета дэйн, стискивая в руках повод фадира, пытался разобраться. Почему? Что бы случилось, ослушайся он и войди в Жилище? Выбирать между Василисой и Йеном? Почему? Что...
К моменту, когда крылатый конь спустился к подножию святилища Мораки, Волоран все понял. От острого прилива гнева впервые за многие-многие годы захотелось выплеснуть злость, не погасить ее усилием воли, а дать выход: что-то разрушить, свернуть шею колдуну, или, что желаннее, вездесущей Анаре, которая исковеркала судьбы стольких людей и магов.
— Глен! — он призвал колдуна, а сам думал, как бы сдержаться и не развеять это бесплотное ничтожество во веки веков.
Колдун, словно почувствовал истончившееся терпение Палача и мгновенно возник рядом, но тут же отпрянул, читая в глазах дэйна стылую ненависть.
— Что с тобой...
— Рассказывай.
Он не мог даже говорить с ним спокойно, хотя понимал, что сам Глен, в общем-то, ни в чем не виноват. Но рассудок отступал под натиском эмоций. Волоран пытался собрать свое хладнокровие по кусочкам, пытался вернуть спокойствие и равнодушие, которые сопровождали его всю его жизнь...
Не получалось!
— Лантеи убедили Зарию принять участие в обряде. Я сделал, как ты сказал — она поступит правильно.
— Ты веришь своему сообщнику?
— Да. Он не предаст.
— Он уже предал, — процедил дэйн.
— Нет, — Глен отступил на шаг, чувствуя волны стихийной силы, расползающиеся от Палача во все стороны. — Он никогда не был с Анарой. И я могу за него поручиться.
— Чего стоит ручательство колдуна?
— Я хоть раз вас подвел?
— Конечно, нет. Тебе ведь нужно тело, — Волоран скользнул ближе к призраку. — А иначе стал бы ты нам помогать. Но если мы изменим условия, а, колдун?
— Ты чего свирепствуешь? — искренне не понял Глен.
— Что если я скажу, что ты не получишь назад свое тело? Ничего не получишь.
— Дэйн...
— Я не стану тебя спасать. Не дам своей крови. Не верну к жизни.
— Но Грехобор...
— Тоже не пойдет, — дэйн сделал еще один скользящий шаг к собеседнику. — А знаешь, почему?
Тот отрицательно покачал головой.
— Его жену сделали колдуньей.
Волоран судорожно вздохнул и этот вздох напугал Глена, потому что больше походил на сдавленный рык.
— Они перечеркнули для моего брата единственную возможность...
— Дэйн...
— Благодаря таким, как ты, он не то, что счастлив не будет, он уже и человеком не станет. Вы — не просто зло. Вы — смердящая мертвечина и всему, к чему прикасаетесь, несете смерть души. Так зачем мне помогать тебе? Куда правильнее тебя убить. Тебя и остальных. И, поверь, я так и поступлю.
— И с Василисой тоже? — глухо спросил Глен.
Он был призраком. Духом. Он уже знал, что такое смерть. И уж чем-чем, а ею его было не испугать. Но Зария. Василиса. Они были так похожи и в тоже время разные. Кроме того, колдун не мог не понимать, что без Василисы не было бы у него возлюбленной. Именно стряпухины задор, беспечная веселость, вера в лучшее и жажда справедливости не дали Зарии сгинуть, не позволили ей переступить черту отчаяния. Наследница лантей была жива только благодаря своей подруге — хохотушке и веселушке.
Поэтому сейчас мысль о превращении Лиски в колдунью вызывала у мужчины оторопь. Однако удивление дается духу легче, чем человеку. Он не испытывает головокружения, у него не заплетаются ноги. Он способен думать, не смотря ни на что.
— Василиса мертва, — отчеканил дэйн. — Проклятый дар убил ее.
— Да, ты прав, — Глен кивнул. — Ты прав. Во всем прав. Грехобор навсегда станет чудовищем. Василиса ведьмой. Меня лучше и вправду убить. А Зария пусть остается в обители. Именно так все и должно быть. Если перестать бороться. Вот только знаешь, чем колдуны отличаются от магов? Мы хотим жить. Страстно, яростно не хотим подыхать. И там, где маг смиренно выполняет волю богов, там, где дэйн терпеливо несет свое служение, мы боремся, противостоим и иногда выживаем. Поэтому я не верю, что ничего нельзя изменить и исправить. Поэтому нацепи на рожу былое высокомерие и делай то, что задумано. Напрягись хоть ради брата, раз на всех остальных тебе плевать.
Плечи дэйна напряглись. Он с минуту буравил призрака взглядом, полным лютой ненависти, а потом вдруг сделал глубокий вдох, прикрыл глаза и глухо сказал:
— Исчезни.
А когда колдун послушался, последний Палач Аринтмы повернулся ко входу в Капитэорнолас.
Зария надевает голубое
"Не выдай себя. Только не выдай себя!" — эта, вроде бы, простая задача казалась Зарии невыполнимой! Нет, когда Глен ее об этом попросил, девушка даже фыркнула от смеха. Она-то думала, что он с таким торжественно-таинственным видом попросит ее покинуть обитель или пойти с ним в Храм. А оказалось, нужно всего лишь не показать щекочущую радость, что поселилась у наследницы лантей в душе.
— Не выдай себя, Зария. Это очень важно...
— Скажи еще раз, — вдруг попросила она.
— Это очень важно.
— Нет, не это.
— А что же? — и тут он понял, наклонился к ее покрасневшему уху и шепнул: — Зария-а-а-а...
От запястий к плечам тут же побежала волна колючих мурашек и девушка замерла, пытаясь усмирить бешено колотящееся сердце.
Глен смотрел на нее с такой любовью, что сжималось сердце. В его взгляде были одновременно восхищение, желание и почти осязаемая теплота.
— Не выдам, — тихо пообещала Зария.
А потом оказалось, что не так-то это просто — вести себя, как ни в чем не бывало. Наутро девушка едва успела одеться, как в ее келью постучалась одна из сестер. Наследница лантей была уверена — никому, как и всем предыдущие дни, не будет никакого дела до того, что у нее на душе.
О-о-о, как она ошибалась. Казалось, каждая из сестер посчитала своим долгом осведомиться о ее настроении, самочувствии и ночном отдыхе. Приходилось прятать глаза, низко-низко опуская голову и занавешиваясь от мира челкой, и говорить едва слышно и скорбно, что все хорошо.
А еще Зарии казалось, будто ее счастье было таким явным, что его замечала каждая из послушниц, потому что нельзя же быть девам богини любви такими слепыми! Оказалось, можно. Ведь тихое шептание девушки, ее напускную робость и напряжение не заметил никто. Сестры забрасывали Зарию однообразными вопросами: "Как тебе спалось?", "Не устала ли ты?", "Не хочешь ли присесть?"
