И все же, все же. Ключевой вопрос прозвучал: как же прошел мой день? Вопрос на высший балл, потому что ответа я не знаю.
День прошел плохо, словно скверно и наспех сколоченная эскадра по укрепленной системе, где все только и ждут возможности растащить на куски ценные обломки. Меня сломали, как куклу, как игрушку, выпотрошили и посмотрели, что внутри. Чертов ты детский вопрос: "Что у нее внутри?". Только в моем случае все в разы хуже, потому что мне позволили заглянуть в саму себя.
"Позволили? Да вот прямо охренеть, ага. Она макнула меня в это, вот что произошло".
День прошел отлично, потому что я предпочитаю знать соперника. Я люблю его — своего врага, но только когда он уже известен. Мне его даже иногда бывает жаль — чаще до, реже после. И плевать, что этот враг в собственной печенке, плевать, что я снова достала изнутри выжженное мною же самой образца четырнадцати лет. Плевать, ведь мне уже не четырнадцать.
— Аска?
Аска, Аска. Стараниями феерической идиотки я все еще Аска и имею отличнейшие шансы ею остаться. Ура-ура, с тем себя и поздравляю. На повестке дня остались две задачи: во-первых, как дальше жить, во-вторых, как же все-таки прошел мой гребаный день. И с первой и со второй получалось как-то неважнецки. Отвратительно, прямо скажем, получалось.
— Аска, что с т-тобой?
Руки. Чужие руки, объятие. Это было очень здорово и очень приятно, хотелось мурлыкать и домурлыкаться до того, что мы оба проснемся под утро, оба усталые, довольные, но без ответов.
— Со мной все странно, Синдзи. Все очень-очень странно.
А теперь можно даже продолжать разговор, потому что обормот понял. То есть, вряд ли пока еще понял, но по тону прочувствовал, и вот за такой тон мне в былые времена стало бы ужас как стыдно. Ведь слова "жалобно" и "Аска" могут встречаться в одном предложении только как семантическая бредятина.
Я обернулась к нему. Голубые глаза, сероватое лицо, которому я смело поставлю крепкую троечку даже сейчас. Он беспокоится, ему в самом деле хочется узнать — и не это ли мне было нужно? Разве не хотелось найти кого-то, в ком "не все равно" будет столько же, сколько "он мне нравится"?
Это искала? Это нашла? Так что ж ты, дура, молчишь?
— Я откопала в себе то, что мешало мне жить, — сообщила я, следя за собственным голосом. Голос брел по стеночке и старательно изумлялся: кто слабак? Я слабак?
— Откопала? Как?
— Мне помогли.
* * *
— Я п-понял.
Ничего ты не понял — опять. Мы валялись в кровати плечом к плечу и изучали проклятый потолок — один на двоих. Он был сер, там были стандартные флотские экономичные лампы, подло игнорирующие тот факт, что каюта офицерская, я — пилот, каких мало, и я не хочу видеть такое убожество.
Его Тень — скупердяй, а сынок у него старательно хочет быть правильным и говорить то, что нужно. И он почти научился обманывать меня.
— Вряд ли ты понял. Если что — обрати внимание: мать умерла из-за меня.
— Д-да. Я услышал.
— И я убила друга, который так и не смог мне помочь.
— Да.
Это его "д-да" было едва ли не больнее, чем вся исповедь, и ведь что мерзко: прояви он сочувствие, меня бы стошнило. А вот поди ж ты: спокойная поддержка, оказывается, тоже неприятна. Сложная ты личность, Аска, хоть тебя и разобрала на запчасти первая попавшаяся ревнивая идиотка.
— Ты сволочь, Синдзи.
Он улыбнулся, кажется. Так иногда бывает: ты не видишь человека, потому что тебе лень повернуть голову, но этот человек так близко, что у тебя не остается выбора, кроме как ощутить эту самую улыбку.
— Знаешь, куда нас отправляют?
— Д-да.
И снова — да. И снова знает, лежит, молчит, врать мне пытается, мол дескать, он спокоен и ничего его не колышет. Да, я в курсе, что разбирая завалы в своих мозгах, сама сегодня проскочила мимо Его Тени, мимо милашки войд-коммандера. Черт, да я проскочила даже мимо треклятого тестового вылета, когда мне позволили полетать вдоль орудийных батарей.
"Сангоки" был хорошим кораблем, и я влегкую удержалась от того, чтобы назвать его девственно чистый ВИ именем своей матери. В голове упорно вертелась фраза "много чести", но разобраться бы еще: кому же все-таки ее много? Это был чужой корабль, словно чужая плоть, наросшая на тебя саму. Плоть, которая приживается, врастает, чешется, зараза, и ты такая терпишь этот зуд, смотришь не своими глазами в вечную пустоту, прикидывая, когда руки станут родными, когда тебе станет так же легко, как в "Сегоки", в который ты влюбилась с первого касания.
И вот снова: меня унесло мимо нашей суицидной миссии, мимо того, что билет, наверное, мне выписали в один конец.
— И что ты думаешь о задании?
— Я п-подумал, что ты заснула, — голос вроде бы и слегка с издевкой, но хороший все равно голос. Теплый.
— Ты не думай. Ты ответь просто.
— Думаю, что это задание б-без шансов.
— Спасти мир и подохнуть? Мило.
— Как в-вариант — просто подохнуть.
— И как тебе это нравится?
Синдзи помолчал, и я повернула голову в надежде разглядеть, что это там такое у него на уме. Обормотский профиль заострился, но в потолок он смотрел как-то упрямо и в то же время растерянно. Сложные мы все, сложные.
— Мне это вообще не нравится, — вздохнул он. — Н-надо просто бежать.
— Бежа-ать? — протянула я. — Круто. Ну-ка, просвети меня, как это организовать. Ты что-нибудь слышал о войд-десанте на борту?
— Слышал.
Теперь он тоже повернулся ко мне. Уверенный неуверенный обормот, у которого обострилось фронтирское чутье, который почуял, что его загоняют в капкан, и теперь рыщет в поисках лазейки, четко зная, что она всегда есть.
Только вот мне это все не нравится, мне это все куда противнее, чем ход мыслей наших загадочных властелинов. Бежать? Спасибо, я попробовала, да и ты, придурок, тоже. Честно говоря, я бы не возражала, чтобы нас сейчас прослушивали.
— Запал-карта?
Синдзи поднял свою раскрытую ладонь над лицом и усмехнулся:
— Н-нет. Мне ее удалили.
А, ну логично. Об этом он может говорить вслух, это ниточка в пустоту, и пусть даже нас слушают, есть какой-то извращенный кайф в том, чтобы вот так общаться, обсуждая шансы на побег. Но черт, он ведь понимает, что я его только что хотела подставить?
Была уже такая тюрьма с камерой на двоих, помнится. Тюрьма, где приходилось разговаривать очень-очень осторожно. На Х67 это было, чего уж там.
— Мне эта ситуация кое-что напоминает, — сообщила я потолку. — Помнишь?
— П-помню.
Ну, вот. Можно теперь молчать, вспоминая, улыбаясь, можно смаковать свое прошлое, потому что нет больше того города, да и вообще ничего нет. По нашему прошлому с завидной регулярностью долбили планетарным оружием.
— Ну вот куда ты бежать собрался, а? — в сердцах сказала я. — Ты ничему не учишься?
Синдзи рывком сел в кровати и развернулся ко мне — взгляд сверху вниз, губы подрагивают. Аж страшно, подумала я, забрасывая руки за голову и приподнимая бровь. Мол, чего психуем?
— А чему я д-должен учиться? — скрипуче произнес Синдзи. — Тому, что в космосе иногда умирают?
— Я надеюсь, ты это всегда знал.
— О, ну да. А еще мне надо помнить об ответственности, да?
Я поморщилась. Слово "ответственность" прозвучало каким-то совсем уж ругательством. Мне, как и ему, неохота считать, сколько планет стало Предвестиями, пока беспамятный обормот срубал барыши за андроидов-танцовщиц. Но вот о жертвах имперской машины за нашими спинами мог бы и подумать.
"Вот как так бывает, а?!"
Он мне ручку гладил, Аянами на руках таскал. Да черт, он зазеркальца Нагису за борт не вышвырнул! И вот сидит сейчас, глазами сверкает в духе: да клал я на ваше человечество. Хотя что тебя удивляет, Аска? Человеки и человечество — несовместимые объекты любви. Это только ненавидеть можно и всех скопом, и каждого по отдельности. А вот любить...
— Сбежать от судного дня, — задумчиво произнесла я. — Ты почти гениален.
— Космос б-большой, — уже спокойнее сказал Синдзи, облокачиваясь на стену. — Там найдется даже такое место, г-где никогда не слышали о червоточинах.
Бесит. Черт, бесит.
— Слушай, деятель. Вот откуда это у тебя, а? Весь этот космический пофигизм?
Синдзи грустно улыбнулся. Эх. Твою бы улыбочку вот эту — да в старшие классы школы: девчонки бы из трусиков сами выпрыгивали. Мудрый, обреченный, всепонимающий — хочется обнимать и изо всех сил жалеть.
— Я устал, Аска.
Ну конечно. Его Сын, надежда всего и вся, но притом нахрен никому не нужный как человек. Простое психологическое уравнение с неизвестными, которые складываются в отчетливое ругательство. Не люблю — ни математику, ни психодинамику.
— Ты только ныть не устал, — зло сообщила я.
— А ты не устала изображать сильную?
Ба-бах. Это, если что, сейчас было больно. Обормот грандиозно освоился хамить по самым что ни на есть болевым точкам. И, честно говоря, пару дней назад я бы его убила за такую дрянь.
Да и сейчас хочется.
— Давай сделаем так, — предложила я любезным тоном. — Ты этой херни не говорил, а я ее не слышала. Идет?
— Это еще п-почему?
Ого, какая агрессия. Где ж я тебя так задела, родной мой?
— П-потому, — передразнила я. — К моей силе это не имеет никакого отношения.
Тишина. В офицерской каюте с экономичными лампами кололась плотная тишина, и там сидело двое. Двое молодых идиотов, которым завтра умирать, и которым нечем больше заняться, кроме как тыкать друг в друга тупыми иголками.
Да, вот такая вот я. Горячий секс обреченных на смерть — это пошло и банально.
— Синдзи. На фоне всех прочих откровений я сегодня поняла еще одну штуку: от своего прошлого бегать бессмысленно. Есть такие вещи, от которых нельзя отвернуться.
— Ф-фатализм, — фыркнул обормот. Я фыркнула в ответ и принялась загибать пальцы:
— Метаболизм, эклектизм, волюнтаризм, онанизм... Я тоже дохрена знаю умных слов на "-изм", понял? Причем тут это? Как ни назови, но у человека есть путь.
— Если можешь, значит, д-должен?
Я пожала плечами:
— Это все опять определения.
И снова была тишина. Синдзи смотрел мне в глаза, я почти видела, как там, за этими глазами, что-то меняется, как там происходит что-то, чего мне не понять. Еще бы, я ведь во власти своего откровения, а он — во власти своего.
Так иногда бывает, и хорошо, если он, пусть и не понимая, сможет меня принять. Вся надежда на то, что он все-таки обормот.
— И т-ты выполнишь приказ п-потому, что это твой путь?
Ну слава звездам.
— Нет, Синдзи. Потому, что я не могу по-другому.
Гениально тупой ответ, правда? Не чувствуя угрызений совести за миллиарды погибших, переживая за единиц, выполняя приказ бессмертной твари, подручные которой мучили твоих друзей. И все равно, все равно.
Наверное, в такие минуты идиотских прозрений человек понимает, что у жизни может быть смысл.
— Идти на смерть, п-потому что иначе нельзя. Н-напоминает самоубийство, правда? — спросил Синдзи с какой-то неуверенной улыбкой.
— Да ни разу, — ответила я. И на улыбку, и на очередную глупость. — Я не собираюсь там умирать.
— Это-то ясно. Тебе бы б-баронианцем родиться.
Я поморщилась, потому что поняла, о чем он, и это было довольно обидно. У кошек есть такое понятие "кирстрау", которое людям удобно считать чертой характера. Удобно — это потому что мы так и не смогли найти ему ни адекватного перевода, ни соответствий в нашей реальности. Если кратко — это добровольный отказ от собственного будущего ради какой-то цели. Если не кратко... Впрочем, полно ли, кратко — это социологический нонсенс, но ведь все общество чокнутых котов-индивидуалистов стоит на чуши и противоречиях.
Метафорически выражаясь, Синдзи сейчас сказал, что понимает меня примерно так же, как баронианца. Это чертовски мило.
— Я, н-наверное, выгляжу жалко, да? — сказал обормот. — Просто хочу жить.
Сколько я не всматривалась в его лицо, ни следа издевки там не видела. Черт, он и в самом деле сравнивал наши взгляды, искал в своем изъяны, искал, где он ошибся. Синдзи думал, прикидывал, подбирал логику, и так хотелось дать ему затрещину, сказать, чтоб не маялся дурью, сказать, что он прав.
Тоже прав. Наверное.
— Ты выглядишь глупо. Я лежу, ты сидишь.
Синдзи поулыбался и снова лег.
— З-знаешь, что интересно? Я ведь тоже полечу. Только ты — за своим "-измом", а я — за т-тобой.
Он не стал меня уговаривать лететь с ним, а согласился лететь со мной. То ли взрослеет, то ли понимает, что я не Аянами — но не суть важно. И неважно даже то, что я оправдываю доверие Его Тени и Кацураги: тяну людей за собой.
Важно, что мы не поняли друг друга, но это почему-то совсем не обидно.
— А как твой день-то прошел? — спросила я.
— П-пустяки, — улыбнулся Синдзи. — Перезаписывали б-бортовые системы "Сегоки".
Лицо обормота было так близко от моего, что ошибиться было невозможно: ему грустно и немного страшно.
— Решили не лечить?
— Н-нечего там было лечить. Фрегат пять раз подряд п-прошел тест на ИИ.
Я прикрыла глаза.
"Разблокируйте возможности ВИ. Пожалуйста!" Вопль паникующей компьютерной программы горел в моей памяти, и не хотелось мне разбираться, как так получилось. Может, "Сегоки" слишком долго изучал память своего хозяина, может, вспышка на сверхновой какая случилась. А может, кораблю понравилось защищать своего неловкого капитана, и однажды с утра пораньше он задал себе извечный вопрос, который так пугает жалких людишек. И ведь не мог Синдзи не чувствовать этого, хоть бы и подсознательно, хоть как-то!
А еще неприятно скреблось предположение, что между стиранием "Сегоки" и решением Синдзи пойти за мной есть связь. Например, обормот так резко поменял взгляды, только потеряв своего самого преданного и близкого друга. Может быть? Может.
Впрочем, лимит мудрости и проницательности я сегодня уже и так перебрала. Хватит.
* * *
Огромный ангар "Тени" был переполнен. С ума сойти: а я ведь и подумать не могла, что такое бывает, что столько техники, людей, протезированных и прочих может находиться в одном месте. Четыре фрегата, оплетенные кабелями, у "Йонгоки" полу разобран еще шлюзовой отсек — и все это шевелится, копошится, оставляя мерзкое ощущение огромного термитника или одного из тех самых легендарных гнезд одичавших дронов.
Я сидела в укромном уголке под финишной опорой своего нового корабля и листала технические данные по загружаемому вооружению. Там все было так великолепно, что даже слегка тоскливо. На две торпеды смонтировали СН-заряды, на шесть — вместо обычных кластерных поставили лазерные боеголовки, а уж характеристики торпедных двигателей хотелось читать и читать. Читать, капать слюнкой и снова читать.
Полагаю, раздел защитных средств вызвал бы у меня эндорфиновый взрыв.
— Сорью? За мной.
Я подняла глаза и посмотрела вслед уже шагающей прочь Мисато-сан. Войд-коммандер набросила свой китель прямо поверх летного комбинезона, так что выглядела весьма экстравагантно. "Черт, люблю такую небрежность".
