Единственный раз пришлось всё-таки к силам высшим обратиться в объяснении. Какой-то не в меру дотошный мужик заикнулся о том, что раз всё так цинично и меркантильно, то какого лешего детей вместо нормальной работы в школу тянут, да ещё и за счёт их отцов и матерей? Потыкали пальцем в звезду пятиконечную, махнули рукой в сторону Поля Перунова. Мол, вон там идол стоит, он за науку и образование отвечает, у него и поинтересуешься причинами такого. Не понимает ещё до конца народ пользы знаний. Свои удивительные вещи, вроде трактора, мы им не показывали, а виртуально да теоретически крепостные соображают не в пример хуже, чем практически. До сих пор шепотки по углам тихие доносятся, что наше богатство нам скорее всего варяги или мурманы оставили, не верят люди в то, что мы это своими руками всё сделали.
Наконец, я закруглили обсуждение новых штрафов и правил, точнее — их аргументации. Вывалил две одинаковых книги с записями, объявил о том, что оспаривание наказаний и поощрений теперь возможно только в официальном порядке. Если есть сомнения в правильности применения тех или иных мер или правил — берёшь книгу, внимательно читаешь закон, который несправедливым кажется, приводишь свои аргументы и математические расчёты, и с ними мчишься к Государю Московскому Серёге Игнатьеву. Обоснуешь свои претензии с цифрами в руках — премия, нет — дополнительные занятия и малость отработок на административной почве. Ну там переписать чего, или доклад подготовить, или ещё что. Понеслись крики из толпы на тему того, что написано в книгах не по-словенски. Я отправил всех в сад, в смысле — в школу вечернюю. Да ещё и попенял на то что, мол, детей от образовательного процесса отвлекаете, а сейчас бы вам сыновья да дочери хоть что-то прочитать бы смогли, на том бы и спорить стали с порядками московскими. А пока неучами все ходите — чего толку вам про синусы да логарифмы рассказывать?
Обсуждения в толпе вспыхнули с новой силой — на этот раз в нужном мне ручье. Мужики да бабы сурово смотрели на детей, которые тоже на митинге присутствовали, недобро гладили тряпичные ремни, примеряясь к пятым точкам будущих потенциально нерадивых чад. Подростки же чуть приуныли — то "халява" сплошная была, знай себе значки непонятные рисуй на бумаге карандашами, а теперь вроде как ответственность на них легла по чтению законов да математическим расчётам аргументов для споров с властью. Ну ничего, и то хлеб, может, внимательнее да мотивированнее станут. Перешли к последнему — к традициям да обрядам.
Максимально подробно и популярно рассказали наш подход к верованиям и духам всяким, процессу задабривания сил природных и мистических. Если надо какой ритуал справить — заранее бежишь к Буревою. Тот его аккуратно записывает, на времена вечные, чтобы потомки знали через столетия... На этой фразе толпа одобрительно загудела. Я дождался тишины, и продолжил. А после записи Государь определяет, как, зачем и почему проводить привычный в других местах ритуал в Москве. Тут-то боги чуть другие, силы природные да духи — тоже, знать, и форма, и содержание обряда должно быть приведено в соответствии с требованиями местных сил высших. Главное — людей калечить или убивать нельзя, рисковать здоровьем их в процессе проведения церемонии — тоже. Ну а ресурсы, необходимые для ритуала, будут или добавлены к долгу, путём пропорционального разделения на всех, кто будет настаивать на его проведении. Народ неодобрительно зашушукался, не очень нововведение понравилось. Добавил ложку мёда. Если обряд цели заявленной достигнет, то этот новый кусочек долга будет аннулирован. Хотите, например, удачи на охоте, требуете ритуала специального — не вопрос. Москва вам и ткань, и чуть зерна, и краски даст, в долг, и время выделит соответствующее. Ну а если после такого без добычи придёте — не обессудьте, затраты на всех участников охоты лягут. Вот и думайте, что вам выгоднее — рискнуть и добиться успеха, или более консервативной политики придерживаться, ни трат, ни угрозы ущерба себе не создавать.
Кстати, после таких объяснений люди чуть отошли. Оно и понятно, если вера в обряд крепкая — на любые траты пойдёшь, ибо твёрдо знаешь, что получиться. А если так, для галочки духов или богов задабриваешь, знать, и толку никакого не будет. Так что вопрос религии и верований по нашим правилам достаточно быстро и без обсуждений был донесён до крепостных. Перешли к дополнительным "плюшкам". Первая была в том, что огнемёты, направленные на бараки теперь займут своё законное место на охране внешнего периметра. После почти трёх месяцев тесного взаимодействия с новыми людьми мы чуть притёрлись, нападения я не опасался. Второй бонус был в том, что деньги обрели материальное выражение, и вот вам зарплата, рассчитанная по новым правилам, занимайте очередь.
Это был бенефис Леды. Крепостные выстроились в очередь к столу, где она организовала выдачу денег, и началось такое! Подошёл первый работник, Леда сверилась с учётными книгами, и положила на стол стопку денег. Прочитала лекцию и номиналах, бумажки наши, рубли московские, народ воспринял нормально. Да, не меха да серебро, но отовариться в лавке мелочью бытовой вполне себе можно. Но потом Леда начала зачитывать вслух удержания из зарплаты! Стопка денег, которая лежала перед крепостным, начала стремительно таять. Налоги, пропитание, вещевое довольствие, часть долга Москве, штрафы, часть выплат за взятое в лавке — остаток был достаточно куцый. И листок сверху, с описанием трудовых подвигов и финансовых наказаний. Мужик в крик, мол, обижают пролетария, гляньте, люди добрые! Отправили его к Зоряне. Моя супруга, пока возилась с нашим сыном, Вовкой, стала прекрасно ориентироваться в законах. Вот по Кодексам нашим первому "потерпевшему" Зоря и выдала весь расклад — что, как, почему в таком объёме. Тот только собрался призвать всех заступиться за несправедливое наказание, как его отправили к Ладимиру, у того копия юридических книг, там пусть детально разбираются. Благо, старик чуть умел читать и считать. А у Зориного стола — следующи обиженный.
Потихоньку нарастал гвалт, народ обсуждал увиденное. Выдачу денег прекратили — тишина должна быть в бухгалтерии! Порядок восстановился, и конвейер заработал с новой силой. Леда, Зоря, Ладимир — практически все прошли этот путь. Шум опять стал усиливаться, но тут подошёл один мужик, его, кажется, Дубаш звали, мы с ним ещё на первой раздаче горячей пищи общались. У того штрафов нет, долг да налоги вычли, сверху чуть добавили — за образцовое поведение и неустанную работу. А дядьку этого уважали, крепкий такой крестьянин. Вопли о порушенной справедливости чуть утихли, шум стал скорее любопытным, всем стало интересно, сколько у кого будет денег по итогу. Особенно тихо стало, когда женщина одна подошла. Она, бедная, споткнулась неудачно, и чуть не половину месяца с растяжением пролежала в лазарете. Причём споткнулась из-за бардака в бараке, об полено. Вот крепостные и затихли, ждут, сколько её выплатят. Ей выдали полную зарплату! Поднялся хай, мол, что же это получается, лучше весь день на печи лежать, да ничего не делать!? Ну как так то!?
Правда, не долго такое длилось — ибо всю ту часть денег, которую не выработала пострадавшая тётка, натурально вычли из довольствия того дежурного по бараку, кто бардак в тот день допустил, из-за которого женщина с ногой мучилась. Виновнику травмы досталось денег почти ничего, Зоря громко всем разъяснила ситуацию. Мол, ущерб здоровью жителю Москвы — дело такое, финансово затратное. Если б тётка по своей дури ногу сломала — это одно, а так пусть виновный и оплачивает её лечение да недостачу по причине болезни. Забавно, но вот после этих слов и разъяснений, народ возмущаться вообще прекратил. По факту, всё справедливо, не подкопаешься. И Закон, выходит, дело говорит, нечего тут обсуждать. Причём даже сам наказанный рублём мужик согласно кивал решению да извинялся перед пострадавшей. Дело пошло веселее.
Последним зарплату получал Ладимир. У него тоже мизер "на руки" получился — все доли штрафов за порченный всеми крепостными инструмент такой эффект дали, не смотря на повышенный оклад. Старик, правда, не спорил, согласно кивал, расписался в ведомости, и лишь грустно посмотрел на свих соотечественников. А на тех напала натуральная чесотка. Все натурально скребли различные части тела, изредка смущённо глядя в глаза Ладимира. Старика уважали, и по всему выходило, что его соплеменники сильно подвели своего старосту. И даже пытались совать ему в руки свежеполученные бумажные рубли! Мол, прости, Ладимир, нас, дураков таких. Тот денег не брал, лишь чуть слышно причитал о том, что если бы все работали лучше да правила соблюдали — тогда бы и в ситуации такой не оказались...
Это, кстати, не его самодеятельность. Мы Ладимира за день перед митингом этим отдельно посвятили в наши планы и с ним же часть спорных моментов в тайне от остальных крепостных утрясли. Потому и возмущений сильных не было. Ну а эта сценка, что мы как по нотам разыграли перед мужиками да бабами, была направлена на повышение дисциплины. Старик, конечно, не сразу согласился так "слукавить" перед своими людьми, но после популярного объяснения цели и сути такого психологического хода, позволил себя уговорить. Он ради своих крепостных был готов на многое, если не на всё. И нашу жизнь, московскую, он воспринял сначала с интересом, а потом, когда чуть больше знал, увидел, прочитал — даже с энтузиазмом. И дома с большими стеклянными окнами, что в первой крепости стояли, и наши рассказы о том, сколько всего мы тут в двадцать человек делаем и получаем, и положения "Трактата", которые на века вперёд думать заставляют, и речь о том, что стремимся мы, чтобы все остальные в Москве также жили — это всё пошло в копилку уважения Ладимира к нам и нашему образу жизни. И если уж такое поведение Игнатьевых и корелов приводит к тому, что живут они богато, безопасно, дружно, сыто, не болеют — значит, надо и своих земляков подталкивать в этом направлении. Так у нас и образовался союзник в среде крепостных.
После выдачи зарплаты, которая закончилась поздно вечером, мы пошли по домам, а крепостные чуть не всю ночь обсуждали события дня. Бараки натурально гудели, как пчелиные ульи. По утру второго числа народ вышел на работы не выспавшимся. Кто-то ходил смурной, прикидывая малость "получки", кто-то — озабоченный вопросом дополнительного заработка, другие — задумчивые, не успели переварить новые веяния. Однако не было слышно одного — возмущений и криков о несправедливости. Мы чуть боялись того, что изменениям в жизни станут сильно противодействовать, опасались саботажа и открытых выступлений. Но этого не случилось. Зато вот вопросов у крепостных появилась уйма. Правда, теперь не бежали ко мне, сломя голову, с требованием дать им правила того, как с женой спать, чтоб чего не нарушить чего ненароком, а больше думали перед тем, как обращаться за разъяснениями. Через несколько дней мы, Игнатьевы да корелы, наконец-то выдохнули. Удалось. Вместо непрерывного решения проблем в "ручном режиме", появилось время подготовить трактора к пахоте, заняться накопившимися делами, чуть разогнуть голову и посмотреть в будущее.
А крепостные теперь чуть не ночи напролёт терроризируют всех, кто хоть как-то ориентируется в русском языке, включая собственных детей, пытаясь понять новшества, оценить их плюсы и минусы. По словам Ладимира, пока народ склоняется к тому, что стало лучше. Натурально, всё стало понятно. Не суть даже наших законов и требований, а порядок разрешения проблем. Есть сомнения в справедливости предписания — идёшь в Ладимиру или детей напрягаешь поискать обоснования тех или иных правил в книгах. Не получается самому понять — подключаешь соседей, друзей, старосту и даже младших Игнатьевых, они охотно на контакт шли. Детально разбираешь вопрос, и если уж и так не выходит разобраться, выносишь проблему на обсуждение... в школу! Там детям, что по взрослее, данное правило разбирают как задачку по математике, они родителям потом дома всё рассказывают. Если же и после этого находишь ошибку — идёшь к Зоряне. Жена моя более детально рассматривает претензию. Если с расчётами беда — Леда подключается. Вот в таком режиме и работаем над правилами да законами.
Апофеозом стало то, что мы прилюдно объявили о нескольких собственных ошибках, ликвидировали записи о неправомерных штрафах и внесли изменения в Кодексы. После этого крепостные окончательно прониклись доверием к Москве и стали более вдумчиво и менее эмоционально относиться к выдвигаемым требованиям. Ведь одно дело, когда кто-то там что-то пишет в книге, а другое — когда и твоё мнение учтено, значит, уважают, несмотря на статус. Ну а такому начальству и подчинять не грех, не то балды, знать, требовать будут, а с пониманием.
Образование тоже сделало шаг вперёд. Детей теперь уже в школу загоняют, да ещё и наказывают за нерадивость в учёбе. Да и сами взрослые всё больше настаивают на том, чтобы и им некая толика Перуновой мудрости перепала. Пока вечерами, не часто, по мере наличия времени, преподаём им "Азбуку" и арифметику. Те, кто поумнее, с детьми потом дома, в бараке, добирает необходимые знания, не чинясь возрастом и опытом. И мелкие при деле, себя частью чего-то серьёзного ощущают, и взрослые с прибытком в виде новых навыков. А чтобы подбодрить ещё сильнее народ, мы зарплату каждую неделю выдавать стали. Сокращения периода между действием и его результатом, между проступком и штрафом, привело к более серьёзному отношению к труду. В голове события месячной давности держать сложно было, а при более коротком сроке и воспоминания о наложении штрафа лучше сохранялись, и причина наказания, и мотив, сподвигнувший на нарушение, более здраво оценивался. А когда мы ещё и премию подросткам, что успехи образовательные имели, в зарплату родителей включили, мужики да бабы окончательно прониклись тем, что в Москве все справедливо. Поработал — получил, освоил науку — вот тебе премия, оступился — штраф получи и думай над своим поведением. Даже внутренних конфликтов стало меньше, ибо ссылаться не на свои домыслы народ начал, а на Законы. Это, пожалую, окончательно сняло все противоречия, накопившиеся за это время. Новые люди стали москвичами, хоть пока и крепостными.
К концу первой декады мая новые правила и порядки утряслись, люди привыкли. Я стоял на водонапорной башне вечером, и наблюдал за жизнью нашего городка. Чувство присутствия в тюрьме, ну или в колонии, многократно усиливалось. Бараки в ряд, колючка вдоль забора, колонна лесорубов, с песнями, направляется на работы из бараков. В одинаковой одежде, фуфайках, с инструментами на плечах. Да ещё и Святослав наш выводит на половину крепости что-то про то, что "На серебристой Колыме мы не скучаем по тюрьме...".
Это я его научил, мы периодически разговаривали с пленником. За первый месяц пребывания в изоляции бывший глава пришлых пришёл в себя и стал живо интересоваться окружающим пейзажем. В дела крепостных его особо не посвящали, чтобы не нервничал и полностью отошёл от вопросов управления своими людьми. Потом, правда, даже пару раз консультировались со Святославом в делах общинных и вообще, за жизнь. Вот за такими разговорами я его и обучал песнопениям блатным, просто ради шутки. А он и рад стараться — скучно дядьке сидеть взаперти. Потом я и других крепостных песням новым учил, а то у них все образцы народного творчества были уж очень заунывными. И вот сейчас от строя лесорубов неслось:
