— Выходит, случайность?
Он вновь не ответил, отвернувшись к этажерке, положил на полку романтическую историю о двух влюбленных и взял следующую книгу, на сей раз оказавшуюся более приличествующей библиотеке инквизитора — 'О софистических опровержениях'.
— Я стоял в стороне, — проговорил Курт, глядя на новенький переплет. — Я, если б меня и задело, в худшем случае отделался бы рассеченной кожей и шишкой. А на тебя едва не рухнул водосток, который, если б ты не увернулась, раскроил бы тебе голову.
— Если б ты меня не оттолкнул, — поправила Нессель и, помолчав, уточнила: — Думаешь, кто-то решил убить меня?
— Все эти случайности... не случайны, — негромко, но уверенно отозвался Курт, лишь теперь поняв, насколько не хотелось произносить этого вслух, точно бы идея эта, обитающая всего лишь в мыслях, так и оставалась фантазией, каковая только теперь, будучи облеченной в слова, обрела плоть и почти достоверность. — Я не верю в такое количество вероятных и невероятных стечений обстоятельств.
— Кто-то хотел убить меня? — повторила Нессель настойчиво. — Но почему меня? Почему не тебя? Я ничего не сделала и никто не мог подумать, что я могу что-то сделать, я...
— ...узрела сеть, — докончил Курт тихо, положив просмотренную книгу на полку, и обернулся к ведьме. — И, похоже, ты была права: она или тот, кто ее контролирует, почувствовали тебя. И испугались.
— Испугались — меня?.. — недоверчиво переспросила она. — Простую ведьму, которая почти ничего не знает и не понимает? Которая не может причинить ему зла, чем бы оно ни было? Я даже не могу понять, что происходит, из-за чего меня можно бояться?
— В любом случае, Готтер, ты видишь и чувствуешь больше других и можешь рассказать об этом мне; и именно это, видимо, им и не понравилось.
— Но как... Как такое возможно? Как человек может управлять течением событий? Ты встречал таких прежде?
— Никогда, — качнул головой Курт. — И сам не представляю, как такое может быть... Тебе надо уехать из Бамберга. Я попрошу Яна и...
— Нет, — тихо, но твердо возразила Нессель. — Я не уеду.
— В следующий раз...
— Заткнись и послушай меня, — оборвала она решительно, и на миг вместо испуганной растерянной женщины Курт вновь увидел ту ершистую уверенную в себе девчонку, что повстречалась ему десять лет назад. — Я никуда отсюда не поеду, потому что ты без меня не обойдешься. Ты бы знать не знал про эту сеть, если бы не я, ведь так? А кто знает, что еще тебе может встретиться, о чем ты понятия не имеешь? Ты провалишь свое дело, тебя убьют, и мою дочь просто перестанут искать или будут, но всего лишь заодно с этим твоим Каспаром, как довесок. Но не только в этом дело. Ты помнишь, что я тебе говорила? Высшая сила тебе покровительствует. И ты сам признавал, что тебе везет...
— А ты говорила, помнится, что все это — моя заслуга.
— Так и есть, — кивнула Нессель. — Благоволение свыше — это как таланты из той притчи. Кто-то растратил, кто-то закопал их, а кто-то пустил в дело. Ты — именно такой, ты умеешь этим благоволением пользоваться, принимать его и распоряжаться им. Сегодня я бы погибла, если бы ты не был рядом, понимаешь? Именно ты. Поэтому я уверена: если здесь, в городе, есть чародеи, которые умеют насылать на людей напасти, если они и вправду решили добиться моей смерти — под охраной твоего друга я проживу полдня, не больше. Стоит мне отойти от тебя, покинуть Бамберг — и я покойница.
— Всерьез полагаешь, — медленно проговорил Курт, — что мое везение перебило насланное ими несчастье? Id est, мое присутствие рядом с тобой сработало... как талисман или вроде того?
— Думаю, да, — неуверенно подтвердила ведьма. — Твое везение, как ты это называешь, или покровительство Господне, как считаю я... а также то, что ты сумел вовремя воспользоваться этим, что бы оно ни было. И это меня спасло.
— Тебя спас человек по имени Хауэр, — возразил он со вздохом, взяв следующую книгу. — Так зовут до недавнего времени никому не известного инструктора наших зондергрупп, который гонял меня до кровавого пота. Это благодаря ему, а не благоволению свыше, я проснусь, если в комнате окажется враг, не упаду бездыханным, если этого врага доведется преследовать несколько миль, и скорей всего выживу, если придется сойтись с ним в драке. Это его уроки, а не Господень глас, позволили мне сегодня среагировать вовремя.
— Хорошо, — легко согласилась Нессель. — А твой друг охотник учился у этого Хауэра?
— Нет, — признал Курт, раскрывая книгу и перетряхивая страницы. — И здесь мне возразить нечего.
— Поэтому я останусь в городе, — подытожила ведьма. — Рядом с тобой, с твоими умениями, которые в тебя заложил этот ваш инструктор, если тебе так удобней думать, или рядом с благоволением, которое тебя хранит свыше, как думаю я. А мои умения — все, какие есть — будут рядом с тобой и помогут, чем сумеют.
— Eia[72], — пробормотал Курт, взявшись за следующую книгу, и Нессель нахмурилась, с подозрением глядя на его удивленное лицо:
— Что? Какая-то ересь?
— Да не то слово... 'Согласование Ветхого и Нового Заветов', Иоахим Флорский. Его еще называют 'Учением о трех эпохах'.
— Никогда не слышала...
— Неудивительно. Это книга не из самых популярных в народе, да к тому же запрещена.
— Почему?
Курт замялся, глядя на ведьму с сомнением, и, тщательно подбирая слова, ответил:
— Даже не знаю, как тебе это объяснить, чтобы вкратце и доходчиво... Принято считать, что наш мир движется к своему концу. Когда он будет — неведомо, но будет точно.
— Второе Пришествие, — кивнула ведьма, даже не став скрывать некоторую оскорбленность. — Я, быть может, и неуч, но уж не настолько.
— Ничего подобного в виду не имел, — возразил Курт, не сразу продолжив: — Господь пребывает вне времени, Он неизменен, а Троица равновелика, но Иоахим Флорский имел собственное видение и времени, и истории, и Господа Бога. По его мнению — Бог-Отец отвечал за творение, и потому Он соотносится с историей Ветхого Завета, то есть, de facto Царство Отца словно бы осталось в прошлом. Пока понимаешь?
— Да.
— Иисус, по этому учению, отвечает за распространение христианства и спасение, и Его Царство тоже вот-вот завершится. Собственно говоря, в этом и основная суть этой ереси: он предрекал наступление Царства Святого Духа, третьей эпохи, когда все по сути встанет с ног на голову. Христианские ценности утратят свою значимость и упразднятся, равно как и Церковь, чины, иерархия — и государственная, и церковная, уйдут в небытие все правила, порядок и законы... По его мнению, тогда и наступит тысячелетнее Царство Духа, когда все люди будут свободны и возвышенны, и повсюду наступит всеобщее благоденствие, ибо каждый будет друг другу братом по велению души, а не по закону.
Нессель помолчала, ожидая продолжения, и, не дождавшись, с сомнением произнесла:
— Быть может, я чего-то не понимаю, и когда-то далеко в будущем люди станут именно такими — свободными от греха, и над ними не потребуется иного надзора, кроме совести... Но воображаю я себе это с трудом.
— Это еще не самое сильное возражение, — невесело хмыкнул Курт, вертя в руках книгу; страницы были потрепаны, обложка местами потерлась, и по всему судя, от недостатка внимания труд покойного ересиарха не страдал. — Вопрос в том, что эта книга делает в доме инквизитора...
— Ну... Он же инквизитор, — неуверенно предположила Нессель. — Изучал то, с чем должен работать...
— Любой из нас знает все эти фантазии наизусть, поверь мне; Флорский разбирался по косточкам не на одной лекции, и к его учению во все время учебы по тем или иным причинам возвращались не раз. Что могло заставить его освежать в памяти то, что и без того знает — вот на что я не могу ответить...
Курт помедлил, снова неизвестно зачем пробежавшись глазами по страницам, и, вздохнув, поставил книгу обратно, продолжив осмотр.
— И снова 'eia', — пробормотал он спустя минуту, осторожно снимая с полки увесистый труд в почти такой же старой и столь же потертой обложке, и Нессель устало уточнила:
— Опять ересь?
— Наоборот, — хмыкнул он, аккуратно раскрывая старый томик. — Фон Шпее. Слышала про такого?
— Нет, кто это?
— Фридрих фон Шпее. Это священник, жил еще во времена, когда 'Молот' был в ходу[73], а братья-конгрегаты не церемонились с методами и особенно не утруждали себя ни сбором доказательств, ни вообще хоть какими-то расследованиями. Фон Шпее был одним из первых, кто попытался сделать хоть что-то, чтобы это прекратить. 'Cautio Criminalis' — 'Предостережение следователям'; книга, которую он написал, нами она изучалась в академии, а в его время вполне могла отправить автора следом за теми, кого он защищал... Вот. — Курт отлистал несколько страниц ближе к концу книги и зачитал вслух: — 'Я часто думал, что мы лишь потому не все являемся колдунами, что не прошли через пытку. И это не пустое хвастовство, когда позже один инквизитор осмелился бахвалиться, что если бы ему в руки попал Папа, то и он бы сознался в колдовстве'. Или вот: 'Дознаватели будут чувствовать себя опозоренными, если им придется вынести оправдательный приговор женщине; если уж она арестована и закована в цепи, ее виновность будет доказана любыми средствами. Тем временем невежественные и упрямые священники изводят несчастное создание так, что она признается во всем, независимо от своей виновности; ведь если она не сделает этого, говорят они, она не найдет спасения и не сможет получить причастия'... Учитывая время, когда это было написано — сравнить это можно разве что со взрывом бочки с порохом посреди людной площади. Книга в свое время наделала много шума: фон Шпее вывернул всю подноготную, включая подробно расписанный материальный доход, который получали все участники процесса, от exsecutor'а до местного владетеля, рассказал о методах и внутренних предписаниях, о которых прежде информация вовне не просачивалась... Вот то, что он сам не оказался в числе казненных после этого — и впрямь не иначе как Господне благоволение и настоящее чудо.
— И ведь так всё и было — как он написал... — с тихой, бессильной злостью сказала Нессель; Курт кивнул:
— Да. Так было. Но больше не так — в том числе и благодаря таким людям, как он или Альберт Майнц.
— Но что ж тогда удивительного, что такая книга нашлась у инквизитора дома? 'Предостережение следователям'... Ведь она для вас и написана, разве нет?
— Так-то оно так, — согласился Курт, осторожно перелистывая страницы; просто взять эту книгу, как остальные, за обложку и встряхнуть он опасался — томик был старый и уже изрядно потрепанный, и от резкого движения переплет мог попросту порваться. — Однако за стенами академии его никто обыкновенно не читает — приедается за время обучения; для убийства времени чтение не из приятных, а нового отсюда почерпнуть инквизитору с несколькими годами реального опыта попросту нечего. Я бы допустил, что у покойного была нездоровая тяга к описанию пыток, однако с романтическими виршами, которых на этих полках, как я погляжу, половина от всего наличествующего, подобное допущение как-то не вяжется.
— Может быть, это как раз и связано с тем, для чего сюда явился ваш убитый служитель? — неуверенно предположила Нессель. — Ведь в этой книге, как я поняла, пишется как раз об этом — о неправедных обвинениях, о напрасных пытках... Может, и правда — все эти казненные здесь, в Бамберге, были казнены ни за что? И Кристиан Хальс был действительно замешан в этом? Или видел, что подобные дела творит обер-инквизитор, и читал эту книгу, потому что его мучила совесть, и он пытался сам с собой решить, как быть — пойти против начальства и сознаться или дальше жить, как прежде...
— Учитывая романтические стишки как основную часть библиотеки — я бы не удивился, хотя такое поведение и отдает нравственной флагелляцией, — покривился Курт, продолжая перелистывать страницы. — Особенно для инквизитора в таком ранге и с таким опытом службы.
— А может быть, он исключение среди вас. Посмотри, какая потрепанная книга. Может, он просто из тех, кто читал ее, даже когда ушел из вашей академии — просто так читал, чтобы не забывать, что когда-то было, чтобы не повторить этого. Или такого, по-твоему, быть не может?
— Когда-то, когда я только начинал службу, — отозвался Курт неохотно, — я тоже читал 'чтобы помнить'. Только не Шпее; я читал сохранившиеся протоколы прежних лет из кельнского архива... Но я тогда был зеленым юнцом, к тому же провалившим свое первое дело, страшно боящимся ошибиться и ничего не знавшим и не умевшим. Будь Хальс таким — я бы выбору такого чтива не удивился... Вспомни его и скажи: он был похож на не уверенного в себе человека?
— А может, он хорошо прикидывался. Вас, разве, этому не учат?
— Не был, — кивнул Курт, и ведьма лишь молча вздохнула, неловко передернув плечами. — А вот что мне хотелось бы знать, так это где он взял саму книгу и владел ли ею до него кто-нибудь достаточно долго. То есть, прикупил ли он ее как-то на досуге или взял из библиотеки Официума... что скорей всего. И всего красноречивей.
— Это имеет значение?
— Самые зачитанные страницы и самая растянутая прошивка — вовсе не там, где приводятся примеры злоупотреблений, и не там, где автор ударяется в проповеди, — пояснил Курт; пройдя к столу, положил раскрытую книгу и убрал руки: — Смотри.
— На что?
Помедлив, он вновь отошел к этажерке, взял с полки собрание романтических песен ушлого рыцаря и, раскрыв на произвольной странице, положил пухлый томик рядом с трудом фон Шпее. Плотные листы, не пожелав лежать, как было, сами собою перевернулись, оставшись раскрытыми там, где в прошивке блока был легкий дефект — торчащий наружу узелок, каковой не давал страницам сомкнуться.
— Разницу видишь? — продолжил Курт, кивком указав на книги. — Эту читали подряд, и даже если изредка выбирались для прочтения любимые песни — это делалось редко; страницы не 'запомнили' какого-то положения, в каковом книгу держали долго. А здесь — здесь они зачитанные, я бы даже предположил — старательно разглаженные ладонью, дабы лежали открытыми именно в этом месте.
— И, — осторожно уточнила Нессель, — что написано в этом месте?
— 'В наши дни', — зачитал он вслух, — 'не останется никого, независимо от пола, богатства, должности или сана, кто оставался бы в безопасности от подложного обвинения в колдовстве со стороны врага или клеветника'... Et cetera, et cetera. Если кратко — здесь довольно отвлеченные и пространные рассуждения о том, как сосуществуют люди, когда вокруг творится нечто, подобное описанному в этом труде. Показное благонравие, нарочитое благочестие...
— И страх, — тихо договорила Нессель; он кивнул, перелистнув оставшиеся страницы, и закрыл книгу:
— И недоверие, и двуличие, и порой это внешнее благочестие переходит в искреннюю, но извращенную веру, доходящую до фанатизма...
— Как у горожан с той девочкой на мосту?
— Мыслишь в верном направлении, — серьезно одобрил Курт, забрав книги со стола, возвратился к этажерке и водрузил их на место. — Да, все это очень похоже на то, что мы видим в Бамберге. Я уже не застал в сознательном возрасте тех времен, когда все описанное было не воспоминаниями и не свидетельствами давно живших очевидцев, а реальностью, но, сдается мне, именно так эта реальность и выглядела тогда. Хальс, поскольку был моим ровесником, этого, к слову, не застал тоже.
