Американец молча, с бессильной ненавистью глянул снизу-вверх на своих врагов. Джамаль невольно улыбнулся. Сколько раз он видел такие же взгляды... Сытые, благополучные люди Запада всегда были так предсказуемы, так одинаковы. За редкими исключениями даже сильнейшие и умнейшие из них в глубине души не верили, что с ними может случиться нечто по-настоящему скверное. Узникам всегда казалось, что происходящее — скверная шутка, случайность или просто дурной сон. Вот-вот кошмар закончится, и откуда-то появятся доблестные спасители, как это всегда бывает в фильмах. Появятся, спасут, и все плохое закончится. Им казалось, что принадлежность к иной "высшей" культуре, подданство сильных держав, долгие годы спокойной и безмятежной жизни дают неизменную защиту от превратностей судьбы.
Но Джамалю было очень хорошо известно, что это не так. Каждый из живущих — лишь песчинка в руке Аллаха, не властная над собой, но покорная Его воле. И совсем скоро эту нехитрую истину поймет спесивый американец, который наверняка считает, что ничья рука не тронет его просто из почтения к трем латинским буквам "C.I.A.".
— Аяз, брат мой, я хочу узнать у этого человека его тайны, но его языком пока владеет шайтан. У тебя найдутся огонь и железные прутья? — медленно, врастяжку проговорил Джамаль. По-английски, очень тщательно, чтобы американец понял каждое слово. — И нож, хороший острый нож, а лучше бритва.
— Найдется, — усмехнулся Аяз. — И это, и многое другое. Он расскажет все, что знает и сможет вспомнить ...
* * *
Константин Журавлев дождался, когда небо расчертит опущенная на место решетка, и отполз к дальней стене, где не так сильно ощущалась вонь от нечистот. Здесь, внизу, было холодно, словно на леднике. Чтобы хоть немного согреться, он зарылся в кучу прошлогодних листьев.
Работа была несложной, все необходимые материалы и оборудование ему предоставили в течение трех часов. Пока бомбу заливали в бетон, Константин собрал простую и надежную схему, с которой мог управиться и ребенок, а не прошло и двух суток, как ему доставили уже готовое дистанционное устройство. О том, что произошло сразу же после доклада о готовности бомбы, он помнил смутно. Его ударили чем-то тяжелым сзади, после чего он очнулся связанный, с мешком на голове и кляпом во рту, трясясь в кузове какой-то машины.
Сколько продолжалась поездка, инженер не мог сказать — несколько раз ему, не развязывая рук и не открывая глаз, совали в рот куски твердого, как камень, сухаря и выводили справить нужду. Потом был долгий перелет. И снова тряска в машине. Оказавшись в яме — голый, обессиленный, голодный — Константин почти потерял способность рационально мыслить, которой так гордился всю свою прошлую жизнь. Теперь инженер был уверен лишь в одном — таймер его судьбы отсчитывает последние часы, и на спасение нет никакой надежды.
За годы, проведенные в "золотой клетке", Константин привык к удобному, сытому существованию под опекой бандитов, уверовал в свою незаменимость и не допускал мысли о том, что от него могут просто избавиться. Ныне он инстинктивно, чутьем первобытного зверя осознавал — это всё. Конец.
Страна, которую он предал, слив полученные знания и умения смертельным врагам, просто не подозревает о его существовании, и никто не придет на помощь. Сейчас Константин жалел лишь о том, что прежде не выучил ни одной молитвы.
Горный воздух был чист, небо не закрывали облака и, сидя на дне ямы, Журавлев наблюдал, как на решетку наплывает режущий глаза лунный серп. Константин взял один из листьев, отломил короткий жесткий черенок и воткнул в землю, предварительно разметив небольшой участок от мусора. В считанные часы инженер окончательно превратился в полностью уничтоженное создание. Он истово поверил, что если приготовиться отмерять время — по одной щепочке или прутику на каждый день, проведенный в подземной тюрьме — то этого самого времени будет в достатке. И жизнь атомщика не оборвется в любой момент, когда это будет угодно его новым хозяевам.
Месяц пересек решетку. Когда жизненное пространство ограничено, а событий становится непереносимо мало, то каждый звук, любое движение воздуха, мелькание теней, свист ветра, слишком громкий стрекот цикад, отдаленный собачий лай приобретают особое значение.
Шорох быстрых шагов донесся до ушей пленника. У края ямы появился силуэт с торчащим из-за плеча автоматным стволом. Скрипнул металл сдвинутой решетки, вниз спустился на жесткой волокнистой веревке кувшин с водой. Затем к ногам Журавлева упала лепешка и несколько кусков жилистого мяса со следами чьих-то зубов. Безликий тюремщик закрыл решетку и ушел, так и не проронив ни слова.
Звуки, проникавшие в яму, были искажены, но все-таки можно было разобрать, как где-то вдали приезжали и уезжали машины, часто хлопали двери домов, слышался гортанный говор обсуждающих что-то людей. Но инженера это никак не коснулось. Луна, кувшин, лепешка, мясные объедки. Палочка, отметившая первую и, скорее всего, последнюю ночь его неволи.
Новый звук донесся до ушей Константина. Ужасный, захлебывающийся безмерной болью крик. Далекий и одновременно близкий, словно кого-то пытали совсем рядом, в подвале или доме с толстыми стенами. Инженер вздрогнул и поднял голову, надеясь, что ему послышалось. Но нет, не послышалось. Крик повторился. Вновь и вновь.
Журавлев скорчился на грязной земле, подтянув колени к подбородку, обхватив голову руками и закрыв уши, тщетно стараясь скрыться от чужих страданий. Он плакал и повторял придуманную здесь же молитву, в которой просил у Господа прощения за все, что он совершил. Прощения и избавления от грядущих ужасов.
* * *
Кирпичи из глины, из которых был сложен подвал, обожженные в костре и вылизанные временем до атласного блеска, видели многое. А слышали — еще больше. Поэтому у них не вызвали изумление вопли кафира, ввергнутого в недра подвала. Кричит? И пусть кричит. У людей горло не из стали. Скоро вопли перейдут в хрипы, а после и вовсе — в бессильные стоны, которые может заглушить своим писком даже большая черная крыса, наблюдающая за происходящим из своей норы, устроенной под самым потолком.
Крыса наблюдала, но не пищала. Ждала, думая о чем-то своем ... А внизу пировали Злоба, Боль и Ненависть. Хищно сверкало в неверном свете слабенькой лампочки лезвие старой сточенной бритвы. Натужно скрипели ржавые ножницы, какими снимают руно с овечьих боков...
В последний раз сверкнула бритва, на краткую долю мига явившаяся подлинным мечом Азраила. И в подвале стихло.
Но тишина продолжалась недолго. Два-три удара человечьего сердца.
Крыса, чьи глаза блестели в полумраке, словно бусинки в девичьем ожерелье, услышала слова, смысл которых она не могла понять. Но понимать их не требовалось. Интонация говорившего ярко свидетельствовала о скорой развязке.
Слова, произнесенные уверенным голосом опытного палача:
— "Мертвая рука"? А теперь расскажи мне о ней подробно ...
Снова тишина, а затем заговорил второй человек, зашипел сорванными связками и осипшим от крика горлом. Он торопливо исповедовался, спеша рассказать все, надеясь, что палачу не надоест слушать и багровый отсвет углей не заиграет вновь на ржавом железе.
* * *
— Сегодня вечером я убываю к месту сбора, Аяз, — Джамаль узнал все, что хотел, и пребывал в отменном расположении духа. — Туда в условленное время должен прибыть Рустам и его люди. В их руки будет передан "Кулак Аллаха". Перед отъездом я хочу видеть списки будущего дивана и кандидатов на посты глав вилаятов — Дагестана, Ичкерии, Ингушетии, Осетии, Ногайской степи, Кабарды, Балкарии и Карачая. Я надеюсь, что все это будут достойные, проверенные люди. Тебе ими управлять, как премьер-министру.
Террорист увидел, как при этих словах загорелись глаза собеседника, и порадовался, что в очередной раз оказался прав. Джамаля совершенно не волновали никому не нужные списки "будущего правительства", а для Аяза он уготовил роль обезьяны, таскающей каштаны из огня. Джамаль, в общем, не имел ничего против пакистанца, но тот принял слишком близко к сердцу войну в Ичкерии, к тому же очень любил власть, точнее ее призрак, манящий и вожделенный.
— То, что произошло в Русе, это опасно для нашего дела? — пакистанец наконец-то осмелился задать мучивший его вопрос.
— Не особо. Человек, который на них напал — загнанный одиночка. Пьяница, чьим словам никто не поверит. Ни местные спецслужбы, ни американцы здесь ни при чем. Все готово, мы опережаем любую погоню почти на сутки. В любом случае, достаточно только нажать на кнопку, и свершится воля Аллаха.
На самом деле, Джамаль был очень доволен. Теперь уже было неважно, зачем этот человек напал на завод. Выигрыш во времени позволял сосредоточиться на подготовке последнего броска, не отвлекаясь на второстепенные задачи. А потери пока не выходили за рамки неизбежных и приемлемых издержек. Главное — знать больше, чем остальные. Кто обладает самой полной информацией, тот и держит ситуацию под контролем.
Почтительно сославшись на неотложные нужды, Аяз покинул гостиную. Джамаль вернулся в дом. В длинном, едва освещенном коридоре, соединяющем хозяйскую часть с гостевым апартаментом, вдоль стены были сложены упаковки брошюр. Джамаль, проходя мимо, вытянул одну, карманного размера в плотной зеленой обложке. Это оказалась отпечатанная в Эмиратах на арабском языке "Памятка моджахеду". Брошюра, которую раздавали всем полевым командирам, увидела свет еще в Афганистане, почти без изменений пережила обе чеченских войны и сейчас использовалась в основном лидерами Талибана. Джамаль опустился на мягкий диван, включил напольную лампу и открыл брошюру на случайной странице.
" ... Моджахеды бывают двух типов: "воины", для которых Джихад — это обязанность перед Всевышним и образ жизни, и "романтики", для которых Джихад — это увлечение мечтаниями, подражание другим и возможность показать себя. Амир должен уметь отличать романтиков от других и деликатно беречь от них некоторые тайны, потому что они плохо хранят аманат и иногда говорят секретное, лишь бы показать свою важность и осведомлённость. Часть "романтиков", попав в руки кафиров или мунафиков, быстро ломаются и рассказывают им всё, что знают и даже то, о чём их не спрашивают. Что будет потом, ведает лишь один Аллах, но вся группа должна дать Амиру байат молчать в плену об адресах, явках и тайниках — это придаст им силы и стойкости, а также повысит самоконтроль. Нужно также каждому подготовить "легенду" на случай пленения, чтобы там не подвергаться чрезмерным пыткам и что-то им говорить складно."44
Джамаль усмехнулся. Он не любил "романтиков" и никогда не использовал их в серьезных операциях. Во многом такая разборчивость и принесла ему славу самого удачливого командира, которого не подводят бойцы и исполнители. Но романтики тоже иногда нужны. Например — сейчас. Они с радостью возьмут на себя ответственность за дело, конечную цель которого совершенно не ведают. Как не ведают ее и те, кто, находясь на другом конце земли, считает, что дергает за ниточки.
Он небрежно швырнул памятку на стол и подумал, что если на то будет воля Аллаха, его родной Курдистан вскоре станет независим и от американских безбожников, и от арабских святош. Пока же следовало поговорить с еще одним гостем, тайна пребывания которого в аль-Хааге охранялась сильнее, чем крепостной арсенал.
* * *
Охранник, курд лет семнадцати, самый молодой из "гвардии Аяза", выполнял всю черную работу из той, которую нельзя было доверить женщинам и слугам. Он дал русскому поесть и пошел кормить собак. Щенкам, которых привела Фатима, было уже два с половиной месяца. Ее повязали с Шер-Ханом — самым знаменитым сторожевым псом по обе стороны хребта, и от желающих получить собаку столь знаменитых кровей не было отбоя.
Увидев знакомого человека, Фатима тихо заворчала и, недоверчиво кося глазом, медленно подошла к тарелке. Выкладывая сочную свежайшую баранину, юноша, выросший в пастушьей семье, старался не делать резких движений. Несколько дней назад сука, сочтя протянутую в сторону щенков руку за угрожающий жест, одним броском и быстрым движением челюстей сломала напарнику предплечье и вырвала огромный кусок мяса.
Завершив кормление, молодой охранник вернулся в дом. Парень не расставался с недавно выданным ему "маузером" и, гордясь оружием, все время носил его за спиной, перекинув ремень через грудь.
Еще один гость Джамаля, вышедший подышать свежим воздухом, глядя на мальчишку, подумал: как быстро винтовка — символ власти, самостоятельности и мужского достоинства, последний довод в крышеваниях и криминальных разборках — становится невыносимой, порой смертельной обузой. Особенно для того, кто, цепляясь то прикладом, то стволом за каждую ветку, продирается сквозь густые заросли, пытаясь спастись от прочесывающих квадрат федералов...
Гость возвратился в холл, превращенный в подобие телестудии. Напротив большой профессиональной видеокамеры на стене висел флаг — зеленое полотно с арабской надписью, обнаженной саблей и чередующимися бело-красно-зелеными полосами внизу.
Техник включил софиты, и комната озарилась неестественно ярким светом. Гость сел в кресло перед флагом, движением человека, привычного к съемке, одернул полувоенный пиджак, предварительно расстегнув нижнюю пуговицу. Поправил невысокую папаху из серебристого каракуля.
На повернутом к нему мониторе появился текст.
— Пожалуйста, давайте вот отсюда: "... Верховный главнокомандующий Объединенной армии ислама, эмир Кавказского эмирата", — почтительно произнес режиссер.
Хозяин кивнул и, дождавшись слова: "Съемка!", начал, глядя под объектив, размеренно читать бегущий текст.
— ... как Верховный главнокомандующий Объединенной армии ислама, эмир Кавказского эмирата, я заявляю: Кулак Аллаха обрушился на неверных, как возмездие за годы рабства и унижения, за кровь наших сынов, пролитую в смертельной борьбе за торжество ислама. Этот удар показал вашему порочному и безбожному миру всю серьезность наших намерений. Средоточие порока превращено в горы дымящихся развалин. Но это только начало. Знайте, неверные, что еще пятнадцать зарядов находятся в пятнадцати больших городах по всему миру и ожидают одного лишь нажатия кнопки! Если наши требования не будут выполнены, следующая жертва окажется выбрана по жребию, то есть волей Аллаха.
Короткая пауза, чтобы будущие слушатели прониклись сказанным, содрогнулись от ужаса, ожидая дальнейших слов.
— Вот чего мы хотим: Курдистан и Кавказский Эмират должны обрести независимость. Россия, Турция, Иран, Америка в течение десяти дней выведут с этих территорий свои войска. Совет безопасности ООН направит на границы новых государств миротворцев, которые будут обеспечивать их безопасность до окончательного формирования наших собственных Вооруженных Сил. Как только это случится, мы укажем местонахождение заложенных бомб. Но не раньше ...
Он не удержался и вытер тыльной стороной ладони пот со лба.
— Стоп! — немедленно выкрикнул режиссер.
Красная лампочка на камере тут же погасла, а вслед за ней выключились софиты.
