Внезапную тоску на лице владыки было тяжело видеть. Ринт попятился, таща за собой Ферен. Он заметил, что мальчишка наблюдает с расстояния в дюжину шагов, но следит не за отцом, не за Олар. Нет, глаза Аратана устремлены на Ферен.
"Возьми всех нас Бездна. Он сделал ей ребенка. Девочку".
Ферен отвернулась, но Аратан всё ещё ловил ее взгляд.
Ринт расслышал ее шепот. — Прости.
Драконус резко сказал: — Олар Этиль, подойди к моему огню.
Женщина кивнула до странности вежливо. — Я никогда не подошла бы, — заявила она, — без приглашения, Сюзерен. Прости меня. Слишком долго была я среди Бегущих, а они оказались так падки на мою наживку, что нельзя было пройти мимо. — Она склонила голову набок. — Похоже, я жестокая богиня.
— Будь же благоразумнее, — ответил Драконус, но в словах не было желчи, скорее некая нежность. — Они чувствительны к ранам души, Олар Этиль.
Та вздохнула с раскаянием: — Знаю. Я стала беззаботной, будучи наделена властью. Они кормили меня так отчаянно, так охотно! Гадающие по костям возглашали молитвы во имя мое, словно муравьи кусались под шкурой. Я сошла с ума.
Драконус положил ей руку на плечо, но ничего не сказал.
Она прильнула к нему, опустив голову на грудь.
Ринт был ошеломлен. "Драконус, кто же ты?"
— И, — продолжала Олар Этиль задушенным голосом, — они сделали меня жирной.
С насмешливым фырканьем Драконус отстранился. — Не навешивай на них свои аппетиты, женщина.
— Что будешь делать? — спросила она.
— Где Худ?
— Слышно, что горе свело его с ума. Чтобы он не провозгласил войну с Азатенаями, его сковали в камере Башни Ненависти.
— Джагуты собрались? Ради чего?
— Никто не может сказать, Драконус. В последний раз они собирались, чтобы уговорить друг друга отказаться от своего королевства.
Драконуса как будто что-то отвлекло. Потом он покачал головой. — Я буду говорить с Владыкой Ненависти. Скажи, известен ли нам убийца — Азатенай?
— Еще нет, Сюзерен. Кое-кто пропал или спрятался.
Драконус хмыкнул: — Ничего нового.
— Ничего.
Пока они разговаривали, Ринт тянул Ферен за руку. Наконец его усилия были замечены. Однако она не желала уходить. Вместо этого, едва он отпустил руку, она осела на землю, прижалась к его ногам. Ринт ощутил дрожь неслышных рыданий.
Его самого затошнило. Как ему хотелось бы никогда не сопровождать Консорта! Как ему хотелось, чтобы появились Виль и Галак и они смогли бы отбыть — разорвать контракт и в Бездну последствия! Ему не хотелось ничего... этого.
Драконус сказал: — Ринт, помоги сестре залатать рану, потом разбивайте лагерь на холме.
— Да, лорд.
— Аратан.
— Сир?
— Найди Раскана. Помоги ему.
— Помочь? — Глаза мальчика широко раскрылись от внезапного испуга.
Драконус нахмурился. — Я встретил твой взгляд. Ты сын Драконуса. Иди за ним.
Аратан нашел сержанта Раскана уткнувшимся в стену. Лицо его было искажено горем. Когда Аратан подошел близко, мужчина поднял голову, резко вытер глаза и начал вставать — только чтобы снова согнуться у стены.
— Ринт и Ферен идут туда, где будет лагерь, — начал Аратан. — Все лошади у них.
— Иди прочь, малец.
— Не могу.
— Проваливай!
Аратан долго молчал, сказав, наконец: — Мне бы хотелось, сержант. У вас должно быть время побыть одному. Не знаю, что она сделала, но вижу, что она была жестокой.
— Держись в стороне, — зарычал Раскан, — или я тебя побью.
— Сержант, отец встретил мой взгляд. Я его сын. Я пришел не расспрашивать тебя. Я пришел, чтобы приказывать. Отвести в лагерь. Это приказ отца.
Раскан мрачно глядел на него из сумрака, блестели полосы на щеках, борода намокла. — Твой отец, — зашипел он, превращая слова в проклятие. — Это была работа Айвиса, не моя! Наверное, он мог ее вынести, но я — нет!
— Что она забрала у тебя?
Смех его был грубым и горьким, но солдат оторвался от стены. — Я не так глуп, как ему видится. Он знаком с ней очень давно. Теперь я понимаю.
— О чем ты? Что ты видишь? Сержант Раскан, скажи — что ты видишь?
— Кровь Азатенаев — вот что вижу. Ее нужно сковать, он так и сделал. Сковал. Лишь по его воле ты стоял сзади, казался нормальным нашим глазам. Дурак... она ни разу не взглянула на тебя!
Аратан пялился на мужчину, пытаясь понять. А потом отступил на шаг. — Зачем бы ей? Раскан! Зачем ей было смотреть на меня?
Но мужчина отлепился от стены и пошагал в сторону холма за деревней. Аратан, чуть помедлив, поплелся следом. Он слышал, что сержант бранится себе под нос: — Какая такая тайна, если я сам ее не знал? Нет, я не видел дурных снов, не желал ничего безнравственного. Никаких причин для омерзения. Я мог встать на колени перед водой и всмотреться в свое лицо. И не увидеть ничего дурного. Она соврала! Я не заслужил позора!
Да, он бормочет чепуху. Аратан гадал, не повредила ли магия ведьмы его рассудок. Но и собственные его мысли сорвались с привязи. "Отец знает ее давно. Не понимаю, о чем ты... это ничего не значит. Кажется, все Азатенаи знают отца. Гриззин Фарл. Старик. И эта ведьма. Все встречные с ним знакомы. Зовут его Сюзереном Ночи. Боятся.
Я его сын. Уже не бастард.
Чего он ждал? Почему привез меня сюда, чтобы сказать?"
Они вышли за последние стены селения. Впереди показалась дорога, перекресток с кривым округлым холмов — на нем дюжина деревьев, стоящих полукольцом. Внутри полукруга стояли Ринт и Ферен. Драконуса и Олар Этили видно не было — он удивился, куда они пропали. Еще у пруда?
Привязанные лошади понурили головы под кривыми, заросшими черным лишайником сучьями.
Раскан вбежал на холм, словно направлялся к заклятому врагу — выдирая траву, пиная камни, так что Аратану пришлось уворачиваться от обвала. Эта маниакальная ярость наводила страх.
На полпути вверх Раскан остановился, развернулся, сверкая на него глазами: — Иные истины не стоит раскрывать! Гляди на меня!
— Нечего в тебе увидеть, сержант, — ответил Аратан. — Кроме гнева.
Тот уставился на него как ошеломленный.
— Ты сержант Дома Драконс, Раскан. Носишь старые мокасины моего отца и ездишь с ним рядом. Он посылал тебя ко мне, помнишь? И ты сказал, что следовало.
Каждая фраза поражала мужчину, словно удар. Он сел на склон.
— Встань! — крикнул Аратан. — Ты учил меня, как объезжать Хеллар. Ты сварил кровяную похлебку и спас жизнь Сагандера.
Раскан глубоко и прерывисто вздохнул, на миг закрывая глаза, и встал. — Как скажешь.
— Они уже готовят еду. Пора присоединиться.
Однако Раскан медлил, колеблясь. Затем сказал: — Извини, Аратан. Дурные слова.
— Ты нес чепуху.
— Вполне верно. Полная чепуха. Прости меня.
Аратан пожал плечами.
Раскан продолжил карабкаться, но уже медленнее, без неистовства. Чуть обождав, Аратан решил идти следом, но ноги не слушались. Она там, она несет его ребенка. Они с ней сделали девочку. Пот и теснота, горячая нужда — готово дитя. Мысль его испугала.
Он заставил ноги сделать шаг, другой — казалось, это самая тяжелая схватка его жизни. Эмоции кружили хаотической сумятицей, пока не слепились в плотный комок шума; ему показалось, что шум выкатился, оставив онемелую тишину, слишком усталую для надежд, слишком вялую для ожиданий. Осталось лишь послевкусие недавнего ужаса, тусклое, металлическое.
Они сделали ребенка, и Ферен больше ничего не нужно от Аратана. Она уже получила что хотела. Отдавая ей одно, он думал, что следует отдать всё, всего себя. Дураки всегда великодушны — он часто слышал, как это говорит Сагандер, запихивая свитки и манускрипты в вечно запертый сундук. Его личные записи, кульминация жизни ученого. Хранимые так, чтобы никто не видел. Теперь Аратан его понимал. Отдай — и отданное станет оружием, ранив тебя. Ценности не всегда следует делить, иные руки грубее прочих.
"Отец, вот что говорил тебе Старик. Предупреждая.
Но не думаю, что ты слушал".
Ферен коснулась раны на щеке. Ринт вытащил из нее глиняный осколок, зашил порез кишечной ниткой. Сука смеялась, и смех до сих пор отдавался в черепе, острый как когти. Ей чудилось, что разум залит кровью, словно рана от кусочка глины еще сочится, но лишь внутрь, и ручеек становится все шире.
Ринт присел рядом, складывая костер, но руки его тряслись.
Ведьма лишь подтвердила то, что сказал им труп в кургане: она несет семя. Дитя пустило корни в утробе. Но ныне оно кажется чужим, чудовищным, и это ощущение заставляет трепетать дух. Все повивальные бабки твердят одно: любовь должна окружать чрево. Любовь, созидающая защитную оболочку. Без любви душа ребенка сохнет.
Ей так хочется любить это существо. Семя, отданное по незнанию. Алчба принадлежала ей одной, она скапливалась словно сокровище, сундук, который хотел быть наполненным до краев. Казалось, ночь за ночью она швыряет туда пригоршнями драгоценные дары мальчишки, на заре находя сундук зияющим пустотой. Иллюзия, поняла она теперь. Она набита богатством, и чувство мрачной нищеты — лишь ее вина.
Теперь девочка кажется ей сжатым, вложенным в утробу кулаком. Внутри — необычайная кровь. Мальчик был не простым мальчишкой. Он сын Драконуса, и ведьма знала что-то — секрет, скрытую истину.
Рану на лице Ферен словно жгло языками пламени. Рану ломило, рана кричала от боли в середине щеки. Рана украла ее красоту — уж какая была, пусть не зовущая восхищаться или завидовать — и теперь она ощущает себя меченой, как клеймят воров. Украла семя господского сына — смотрите на нее! Истину не скроешь! Девочка, проклятая при зачатии, и стоит Ферен вообразить лицо новорожденной, как она видит себя саму — щека рассечена, рана зияет, в глазах лишь ненависть...
Ураган мыслей распался и улетел прочь, едва на глаза показался Раскан и она увидела, что с ним сделалось. Он казался намного старше своих лет, движения были неуклюжими и лихорадочными, словно у хрупкого костями старика. Солдат подковылял к костру и медленно сел. Он выглядел не просто потрясенным, но больным; Ферен заподозрила, что грубое колдовство ведьмы украло из души не только покой.
Ринт мешал похлебку на огне. Он не поднял головы, и слова его были резкими: — У всех ведьм холодные руки. Прикосновение сотрется, сержант.
— Она Азатеная, — ответил сержант, сделав из этого слова отрицание всего, на что намекал Ринт.
— И ведьма, — порывисто возразил Ринт. — Даже Джелеки знают Олар Этиль, выглядывающую из пламени в жажде встретить ваш взор. Они зовут ее силу Телас. Все мы ее ощущаем, когда ночь съеживается перед рассветом и мы глядим в костер, ожидая увидеть одни уголья — и бываем потрясены, видя свежее пламя. — Он кинул в огонь еще один сук. — А еще... иногда... кому не случалось впасть в молчание перед очагом, когда глаза прикованы к злому духу в языках огня? Ты чувствуешь холод на спине и жар на лице, кажется, тебе не пошевелиться. Тебя захватил транс. Ваши взоры сцепились, и в твоем уме, словно едва заметные тени, пробуждаются древние мечты.
Ферен сидела напротив брата, то удивляясь, то пугаясь. Лицо Ринта исказила гримаса. Он мешал похлебку, словно пробуя глубину грязи перед следующим шагом.
Дыхание Раскана рядом с Ферен было хриплым и быстрым. — Она коснулась тебя, Ринт.
— Да, хотя я понял не сразу. Или понял, но спрятался от правды. Неведомое всегда нас тревожит, но признаваться в этом неприятно, ведь мы показываем свое невежество.
— Лучше невежество, чем это!
Едва Раскан произнес вымученное согласие, подошел Аратан. Встал в нескольких шагах от костра. Ферен видела, что он не хочет на нее смотреть. К ее облегчению, ведь единственный взгляд в его сторону словно застрял острым ножом в сердце. Она ощутила, что взгляд притягивается к мерцающему пламени, и торопливо отвернулась в сторону темной ночи.
"Лучше невежество, чем это! Он словно произносил священные слова. Так и есть. Слова, преследующие нас, похоже, всю жизнь".
Ринт встал. — Ферен, если не против, займись мисками.
Она не возражала, радуясь хоть какому-то занятию. Принялась наполнять миски, а Ринт ушел к своим вещам. Вернувшись, принес фляжку и предложил Раскану. — Сержант, мы не намерены испытывать твердость твоей власти. Ни я, ни Ферен.
Мужчина нахмурился. — То есть?
— Напейся, сержант. Напейся и развеселись.
Слабая улыбка разлепила губы. — Я вспомнил старое присловье и теперь гадаю, откуда оно взялось.
Ринт нервно кивнул: — Да. "Утопим ведьму", как говорится. Желаю всего благого, сержант.
— И я, — сказала Ферен.
Потянувшись к фляжке, Раскан внезапно замешкался, оглянувшись на Аратана. — Лорд Аратан?
— Мне тоже, — сказал тот.
Ферен села на корточки и закрыла глаза.
"Лорд Аратан. Готово дело, значит. Он встретил взгляд сына и признал в нем своего". — Конечно, своего, — пробормотала она. — Нужно было лишь помучиться хорошенько.
— Ты не ждал меня, — сказала Олар Этиль. Не получив ответа, посмотрела на него и вздохнула. — Драконус, мне больно это видеть.
— То, что я принесу в Харкенас...
— Ничего не исцелит! — бросила она. — Всегда слишком много видел в вещах. Делал символ из любого жеста и ждал, что все поймут, а когда тебя не понимали — терялся. А ты, Драконус, не любишь казаться потерянным. Она лишила тебя мужества, эта пискливая дура с глазами голубки.
— Ты говоришь о женщине, которую я люблю. Не думаю, что позволю тебе ступить дальше.
— Не в тебе я сомневаюсь, Драконус. Ты дал ей Темноту. Дал нечто столь драгоценное, а она не знает, что с этим делать.
— Есть мудрость в ее нерешительности, — сказал Драконус.
Она всмотрелась в него. Ночь, казалось лишенной веры, ибо он вобрал ее в себя и хранит с незаслуженной преданностью. — Драконус. Она теперь правит и восходит к положению богини. Сидит на троне, перед ней предстали неотложные дела — и, боюсь, дела эти имеют очень мало общего с тобой и твоими желаниями. Править означает склоняться перед целесообразностью. Тебе следовало бы страшиться ее мудрости.
Если ее слова и нашли уязвимые места, воля и сила не дали ему вздрогнуть, но в глазах появилась боль. Она давно была знакома с этой болью. — Джагуты появились среди Бегущих-за-Псами.
Он поглядел на нее. — Что?
— Те, что отвергли Владыку Ненависти. Забавляются, организовывая и переделывая то, что не им принадлежит. Сжимают кулаки, зовут себя богами. Духи воды, воздуха и земли бегут от них. Бёрн грезит о войне. Мщении.
— Неужели всё должно обрушиться, Олар Этиль? Всё, нами сделанное?
Она пренебрежительно махнула рукой: — Я отвечу огнем. Они ведь мои дети.
— Тогда ты мало чем отличаешься от Джагутов. И Бёрн теперь назовешь своей дочерью?
Кривясь, Олар Этиль погладила руками круглый живот. — Они ее не кормят.
Несколько мгновений они молчали. Потом он сказал: — Ферен такого не заслужила.
— Я не зря назвала себя жестокой богиней, Драконус. Какое мне дело, кто и что заслужил или не заслужил? К тому же ее уже использовали. У тебя будет внук, чтобы с ним играться, но знай: я не стану качать его на коленке. Кстати, как там они? Наше зловредное отродье?
