— Это всего лишь дурной сон, — успокаивающе произнес он, заставляя себя присесть рядом с Аэлин, хотя сейчас больше всего мечтал оказаться в одиночестве. — Прошу, не тревожься за меня. В этом нет нужды.
— Я думаю, нам стоит поговорить о нем, — покачала головой Аэлин.
— О ком?
— О Сезаре Линьи. Это ведь он навещал тебя в кошмаре?
Мальстен невольно опустил плечи. В который раз он задумался, не было ли среди предков Аэлин аггрефьеров — слишком уж часто и безошибочно она угадывала его мысли.
— Я… что-то говорил во сне?
— Да.
— Бесы! — прошипел он.
Аэлин приподняла бровь.
— Я не сказала, что говорил.
— И что же?
— Ничего, — беззлобно усмехнулась она. Глаза Мальстена округлились.
— Ты солгала? Зачем?
— Чтобы ты перестал увиливать, — пожала плечами Аэлин. — Тоже метод. И нечего смотреть на меня таким осуждающим взглядом, Мальстен Ормонт. Уж не тебе после того, как ты не раз управлял мною без моего ведома, говорить о честности.
Мальстен нахмурился, однако возразить ничего не смог.
Аэлин вздохнула, положив ему руку на плечо.
— Может, теперь, когда прятаться нет смысла, просто расскажешь мне все? Станет легче, — нежно произнесла она.
Но, видимо, мои старания для тебя ничего не значат, потому что от меня тебе нужна была только жалость и забота, которой я не мог дать и не должен был давать, — эхом зазвучали в его голове слова из сна. Мальстен резко отстранился от Аэлин.
Расплата — зрелище.
Зрители захотят еще…
— Нет, — выдохнул он.
— Мальстен…
— Аэлин, пожалуйста, — сквозь зубы процедил он, с трудом заставляя себя успокоиться. — Я… я не хочу об этом говорить. Мне… — Голос предательски отказался повиноваться, в точности как во сне.
— Тяжело? — осторожно подтолкнула Аэлин.
Тебе даже не больно! Так какого беса твои ноги подкашиваются сейчас, проклятый слабак?!
— Нет! — выкрикнул он, тут же осекшись. — Просто это… не стоит внимания.
Несколько мгновений Аэлин испытующе смотрела на него, затем опустила взгляд и покачала головой.
— Боги, — тихо произнесла она, — какой же властью он до сих пор обладает над тобой? А ведь прошло уже столько лет.
Мальстен поморщился и упрямо покачал головой, ощутив, как в горле образуется тугой комок.
— Перестань… — прошептал он.
— Перестать что? Любить тебя? Проявлять участие?
— Аэлин…
— Тебе он может запретить что угодно, но надо мной у него власти нет, — со злостью перебила она. — Мальстен, он ведь тебя искалечил, а ты продолжаешь его защищать и оправдывать!
— Аэлин, не надо…
— Сезар Линьи мертв, слышишь? — Она коснулась его лица и нашла его затравленный взгляд. — Он уже не может тебя осудить и наказать! Он и тогда не должен был этого делать. Выдержку и силу не обязательно воспитывать, ломая своего ученика. И ты делаешь правильно, что не поступаешь так с Дезмондом.
Мальстен вздрогнул.
— Ты знаешь о… сложностях на наших тренировках? — поморщился он.
— Я знаю, что Бэстифар хотел бы, чтоб ты муштровал Дезмонда. Сделал его копией тебя, потому что он слишком дорожит тобой, чтобы обрекать тебя на страдания, а вкус этих страданий ему слишком нравится, чтобы совсем от них отказаться. — Аэлин усмехнулась. — Поэтому он хочет получить мало-мальски достойную замену в лице Дезмонда. Но я знаю тебя. И знаю, что ломать его, как когда-то Сезар ломал тебя, ты не будешь.
Мальстен опустил взгляд в пол. От слов Аэлин веяло теплом, в них не было ни толики осуждения. Она говорила с нежностью, которой было так тяжело открыться.
— Поговори со мной, — прошептала она, перемещаясь к нему за спину и целуя его в волосы. — Не закрывайся, умоляю. Не вини себя за недостаток хладнокровия, это не слабость, слышишь? Сезар был фанатиком пострашнее Бенедикта Колера…
— Не говори так, — скривился Мальстен.
— Но это правда! — упорствовала Аэлин. — Он измывался над тобой, когда ты был ребенком. Добивался уважения и послушания сломом. Был нетерпим к тебе. Он причинил тебе столько…
Тебе даже не больно!
— Хватит! — оборвал Мальстен, порываясь встать.
Аэлин потребовалось немало усилий, чтобы заставить его остаться на месте. Некоторое время они молчали. Аэлин обнимала его, сидя у него за спиной, чувствуя, как бешено колотятся в груди оба его сердца под ее ладонями.
— Ты ведь даже сказать этого не можешь, — шепотом произнесла она. — Он заставил тебя стыдиться этих слов. Я ведь не просто так говорю: он тебя искалечил.
Мальстен сжал ее руку.
— Искалечил? — горько усмехнулся он. — Но при этом ты говоришь, что я не слаб. Мне кажется, ты преувеличиваешь либо мои сильные стороны, либо степень его… гм… влияния.
Аэлин тихо вздохнула.
— Тогда скажи то, что не смог произнести несколько минут назад. Когда заявил, что не хочешь об этом говорить. Скажи, что чувствуешь, когда мы говорим о Сезаре Линьи, и я поверю, что была неправа.
Так просто? Сказать, и больше этих расспросов не будет? Для этого я лишь должен признаться вслух, что мне…
Мальстену показалось, что кто-то ударил его в грудь изннутри, выбив из легких весь воздух. Он знал, что она хочет от него услышать, и был уверен, что голос ему не повинуется. Горло вновь словно сдавила чья-то невидимая рука. Захотелось убежать как можно дальше от этой комнаты, от проницательной Аэлин Дэвери.
— Я… мне… — попытался он, но действительно не сумел продолжить. Тело его невольно качнулось вперед в попытке встать. Аэлин удержала его на месте. Мальстен зажмурился, стараясь избавиться от ощущения, что что-то разрывает его на части изнутри. Слова! Это просто слова! Они не должны были даваться так тяжело! Не должны!
Он проклинал себя в это мгновение, но понимал, что выдержал бы расплату тысячу раз, лишь бы не произносить то, что от него сейчас требовалось. Выдержать расплату было бы намного проще. Выдержать молча, как его учили, чтобы рядом не было никого, кто желал бы посочувствовать этому зрелищу. Сочувствие было невыносимым, оно вызывало стыд. Будило в глубине души то, что Мальстен Ормонт так усиленно прятал всю жизнь.
— Мне…
Хватит скулить, проклятый слабак! — зазвучал в голове голос Сезара.
Мальстен не сразу понял, что слышит собственный стон и сжимает виски, стараясь изгнать голос учителя из своих мыслей. Казалось, он утратил контроль над собственными движениями, как если бы более опытный и могущественный данталли сумел сделать из него марионетку.
Один данталли и так уже сделал из меня свою марионетку. Много лет назад. Иначе я смог бы произнести это с той же легкостью, с какой это делает Дезмонд.
Дыхание снова сбилось, сердца заколотились еще быстрее.
Два слова! Всего два слова, но преграда между Мальстеном и этими словами была слишком велика. Из него выжгли саму возможность говорить об этом. Он обходил этот капкан, как мог, но попадал в него каждую расплату и стискивал зубы, чтобы не позволить ему сомкнуться. Он — он, а не муки расплаты — мог утянуть самого могущественного данталли Арреды на теневую сторону мира! Последний раз Мальстен произносил эти слова, когда был ребенком. Что он услышал в ответ?
Если ты будешь стонать, как раненый, какой толк от того, что ты умеешь? Тебя убьют, бездарь, слышишь меня? Вычислят и убьют! Вставай!
Но сейчас никто не отчитает его. Никто не обожжет презрением. Здесь нет Сезара. Здесь только Аэлин.
Просто скажи!
— Мне…
Горло сдавливали тиски, мешающие сделать вдох. Пытки Культа, костер Колера, расплата за целый город — все проще, чем сказать это вслух. Это бесполезно.
— Я не могу… — едва слышно произнес Мальстен.
Аэлин молчала, хотя он ждал ее слов «я же говорила». Вместо того она крепко держала его в объятьях, и, казалось, только это помогло ему не развалиться на куски. Как ему хотелось сейчас скрыться! А ведь он всю жизнь пытался это сделать. Затеряться в толпе обычных людей.
Сезар Линьи умудрялся каждый день напоминать ему о его ненавистной уникальности, из-за которой он лишился возможности заводить друзей, играть с ними, как всякий крестьянский ребенок. У него не было шанса пожаловаться на свое одиночество, свои страдания или свои обиды. Лишь заплаканная подушка была свидетелем его чувств. В шестнадцать лет Мальстен сжег ее на заднем дворе дома, ненавидя ее обоими своими сердцами. А при этом на уроках Сезара он чувствовал себя пушечным мясом без права на ошибку, и именно таким пушечным мясом и стремился стать после. Разве не ради этого он выучился управлять нитями так, чтобы быть участником своего представления наравне с простыми солдатами? Но нет! Он всегда был особенным.
Герцог.
Командир.
Анкордский кукловод.
Легенда.
Уникальный цирковой постановщик.
Самый могущественный данталли на Арреде.
Единственный провал Бенедикта Колера.
Мальстен ненавидел это, но не мог сделать ничего, чтобы это исправить, затеряться и стать невидимкой, на боль которой никто не обращал бы внимания, как этого и хотел Сезар. Потому что, видят боги, сколько бы Мальстен ни пытался, сам он не мог полностью игнорировать ее. Не мог оставаться к ней бесстрастным. Не мог вечно терпеть…
— Проклятье, я не могу! — скривившись, выдавил он.
— Ох, Мальстен, — вздохнула Аэлин, прижимаясь к нему. Что слышалось в ее голосе? Что-то похожее на разочарование? Она всего лишь попросила его произнести два слова, и даже здесь он подвел ее.
Почему она терпит эту мерзость? Зачем ей это все?
Из груди вырвался судорожный вздох, похожий на вздох утопленника, цеплявшегося за последние крохи жизни. Мальстен боялся, что вот-вот лишится чувств.
— Тссс. — Аэлин поцеловала его в волосы, успокаивающе погладила по напряженным, как струны, плечам и зашептала ему на ухо: — Ничего. Ничего, Мальстен. Я знала, что не скажешь. Но когда-нибудь мы сумеем это преодолеть. Ты молодец. Ты попытался.
Слушать это было невыносимо. Слишком…
Слишком что? — снова зазвучал в его голове издевательский голос Сезара.
— Боги, — мучительно простонал Мальстен, невольно сгибаясь, словно пытался сжаться в тугой комок.
Отпусти меня, прошу, отпусти, я больше не могу!
— Я… зачем это тебе? Это отвратительно! — воскликнул он.
Аэлин глубоко вздохнула, в голосе ее зазвучала печаль:
— Когда-нибудь я заставлю тебя поверить, что просто люблю тебя, и ты никогда не будешь мне отвратителен. Если бы у меня были нити, я вшила бы эту мысль в твое сознание даже против твоей воли, но у меня нет таких сил.
— Прошу тебя, прекрати…
— Разве эти слова должны мучить, Мальстен? — продолжала шептать Аэлин. — Разве должны они причинять боль?
Он вздрогнул.
— Нет, — произнес он почти неслышно.
— Тогда почему ты хочешь, чтобы я этого не говорила? Почему тебе стыдно это слышать?
— Мне не… я просто… не могу…
— Почему?
Потому что я привык слышать совершенно другие вещи в ответ на свою слабость. Сезар бы уже… — Он не сумел продолжить мысль, и тело его вновь напряглось, точно боясь рассыпаться на куски. Аэлин обняла его крепче.
— Тише, тише, Мальстен. Все хорошо. Мы победим это вместе. Однажды.
— Пожалуйста, — он покачал головой, — не будь со мной такой неоправданно доброй, я этого не заслуживаю.
— Тебе было бы проще, если б я осудила тебя? — спросила она. — Если бы презирала?
— Да. — В ее молчании он услышал недоверие, поэтому исправился: — Наверное. По крайней мере, к этому я привык. — Он на миг задумался, каково ему было бы услышать холодное презрение в голосе этой женщины. Когда она узнала, что он данталли, ее первым желанием было убить его, и к такой реакции Мальстен оказался не готов даже тогда, хотя был знаком с Аэлин Дэвери всего несколько дней. Ее холод резал без ножа, и Мальстен был готов даже принять смерть от ее руки, лишь бы не испытывать на себе ее отвращения. — Нет, — покачал головой он. — Нет, мне бы однозначно не было от этого проще.
Аэлин облегченно выдохнула. Даже сидя к ней спиной, Мальстен услышал в ее вздохе улыбку.
— Хвала богам, — сказала она. — Потому что этого я бы точно не сумела. Но, если б это был единственный метод, которым тебя можно вырвать с тренировки Сезара, пришлось бы обучиться. — Аэлин невесело усмехнулась. — Даже если бы после этого ты бы меня возненавидел.
Мальстен снова вздрогнул. Его собственные слова в устах Аэлин почему-то обладали куда большей силой. Никто никогда не говорил ему ничего подобного. Он не верил, что был этого достоин.
— Ты… — Он помедлил, заставляя предательский голос вновь послушаться его. — Ты сказала, «вытащить меня с тренировки Сезара»?
— Разве ты сам не видишь? Ты до сих пор там. Тот маленький мальчик, которым ты когда-то был, до сих пор боится его наказания и его осуждения. Ты запер этого мальчика глубоко внутри, Мальстен. — Ее руки вновь переместились ему на грудь и прижались к ней, чтобы ощутить неровный перестук двух сердец. — И боишься выпустить его, потому что окажешься беззащитным. Ты не будешь великим анкордским кукловодом, когда скажешь, что чувствуешь на этих тренировках. Ты будешь ребенком, которого наказывали за то, что у него было детство.
Дыхание Мальстена остановилось. Он был не в силах сделать вдох. Призрачное чувство, сдавливающее ему грудь, отчего-то оказалось гораздо сильнее расплаты.
— Что бы сказал тот мальчик? — тихо спросила Аэлин. — Мне, а не Сезару. Что бы он сказал? Ты ведь помнишь?
Он представил себе тренировку, которую помнил. Именно тогда он впервые ощутил горячий стыд, именно тогда этот треклятый барьер между ним и этим признанием стал непреодолимым.
— Мне… — попытался он. Голос его прозвучал хрипло, как у древнего старца, и стих, однако что-то внутри, казалось, затрепетало, готовое вот-вот разорваться. Старые путы начинали перетираться, собираясь выпустить наружу нечто, которого Мальстен боялся куда больше смерти. — Мне… мне больно.
