Но в глазах Врени они сияли, заставляя щуриться и смаргивать набегающие на глаза слёзы. Цирюльница покосилась на брата Полди. Он бестрепетно смотрел на волшебницу. Ну, да, он ведь не обладает даже самым маленьким отголоском дара. И он не проклят.
Монах осенил волшебницу священным знаком и умоляюще протянул к ней руки:
— Добрая госпожа! Мне известно твоё чудесное искусство! Умоляю! Помоги нам. Мы пришли просить о милости. Ты добра и красива, ты не откажешь...
Губы волшебницы тронула мягкая улыбка.
— Не надо, — остановила она монаха. — Ты не должен просить. Если в твоём желании нет ничего дурного, я выполню его. Не бойся меня.
— Я слышал, ты можешь открывать сокрытое, — с возрастающей надеждой заговорил монах. — Мой... мой... мой духовный отец пропал, никто не знает, где он. Ему грозит опасность, многие люди мечтают его убить. Прошу тебя, ответь, где мне его искать?
Волшебница покачала головой.
— Я вижу, ты любишь этого человека, но... хочет ли он, чтобы ты его искал?
— Я не знаю, — опустил голову монах. — Но я бы живым прыгнул в огонь по его слову. Он ни разу меня не обманул, он обещал встретиться со мной — и не пришёл, он никогда бы так не поступил по своей воле. Я не собираюсь вмешиваться в его дела, но, быть может, ему грозит опасность и, если я не помогу ему, то кто поможет? У него нет друзей в нашей стране.
— Ты искренен, — подняла брови волшебница. — Это редкость в наши времена. А кто это рядом с тобой? Кто она этому человеку?
"Наёмница, чьи услуги он купил" — подумала Врени, но промолчала.
— Она проделала долгий путь вместе со мной, — уклончиво ответил монах.
— Посмотри на меня, — приказала волшебница, чем неприятно напомнила цирюльнице вампиров. — Вы оба посмотрите. Ну же!
Врени неохотно повиновалась. Глаза болели и слезились. Волшебница излучала свет, видимый только тем, кто сам обладал магическим даром — пусть и таким куцым, как Врени.
— Ты — проклятая! — уверенно произнесла волшебница. — Зачем ты пришла с ним? Какую хитрость ты задумала?
— Я пришла с ним, потому что он меня попросил. Доволен, монах? Напросились. Я пойду, развлекайся тут без меня.
К её удивлению брат Полди удержал её за руку.
— Врени, пожалуйста, — твёрдо произнёс он и повернулся к волшебнице. — Я прошу тебя, добрая госпожа. Пусть Врени увидит то же, что и я.
— Зачем это тебе? — заспорила волшебница. — Она проклятая, она ненавидит мир. На руках её — кровь. Ты не видишь?
— Я не обижу её недоверием, — ответил брат Полди. — Весь путь она защищала и укрывала меня, делилась куском хлеба, когда я был голоден, плащом, когда замерзал. Она останется со мной.
Врени закатила глаза. Если бы ей не было бы любопытно, на что похожа белая магия, то монах бы её не удержал бы здесь. Но ей было интересно и она ждала, отспорит ли брат Полди её присутствие.
— Даже так? — покачала головой волшебница. — Пусть будет по-твоему.
Она подошла к зеркалу и принялась снимать с него покрывало.
— Ты думаешь, это волшебное зеркало? — спросила она, улыбаясь. — Не бойся. В нём нет никакого волшебства. Чудеса — это то, что делают люди, не более.
— Погоди, — остановила её Врени. — Прежде чем ты начнёшь... поклянись своей волшебной силой или чем там для тебя свято... матерью, отцом, мужем, детьми... надеждой на спасение, если хочешь. Поклянись, что никому не выдашь то, что покажешь нам.
Волшебница снова покачала головой.
— Мне не ставят условий, проклятая. Если ты не веришь мне — чуда не случится.
— Всё ясно, — презрительно бросила цирюльница. — Идём, монах.
Полди, не задавая вопросов, шагнул к ней. Цирюльница мысленно восхитилась его преданностью, но, почувствовав, как он цепляется за её руку, поняла: монах боится. Боится магии, боится оставаться один с волшебницей, может быть — с чужой красивой женщиной. Боится того, что она может ему показать. Впрочем, он и верил Врени тоже.
Врени уже открывала дверь, когда волшебница не выдержала.
— Стойте, — позвала она. — Не уходите.
Цирюльница повернулась к ней, скрыв непрошеную улыбку. Знала она таких добреньких. Они жить не могут, если кто-то уйдёт, не облагодетельствованный их помощью.
— Неужели ваша гордость важнее, чем забота о вашем духовном отце? — спросила волшебница. — Ведь у него нет других друзей, кроме вас.
Врени восхитилась, как легко волшебница записала её в друзья исчезнувшего святоши.
— Это не гордость, добрая госпожа, — отозвался брат Полди. — Прости наше недоверие, но... враги... я не могу тебе сказать... для них нет ничего святого. Мы просим тебя сохранить не нашу тайну.
Волшебница вздохнула.
— Быть по-вашему.
Она повела рукой и вокруг неё засияло кольцо белого света, видимое даже брату Полди. Произнесла слова клятвы. Кольцо засияло сильнее, а потом постепенно пропало, как будто всосавшись в зеркало.
Волшебница погладила резную раму.
— Встань здесь, — приказала она монаху. — Коснись рукой рамы. А твоя кровавая подружка пусть держится поодаль. Ты — близкий человек, на твой зов он ответит.
Брат Полди беспомощно оглянулся на цирюльницу. Врени показалось, что он предпочёл бы держать её за руку.
— Он... ответит? — с замиранием переспросил монах. — Он будет говорить со мной?
— Нет, — нетерпеливо отозвалась волшебница. — Это только так говорится. Мы увидим его, вот что главное. А сейчас — молчи. И подружка пусть молчит.
Врени стиснула челюсти.
Она бы могла многое ответить, но спорить с волшебниками — себе дороже. Они считают, что правы просто потому, что правы, белые они там, чёрные... неважно.
К тому же её тоже охватил трепет. Она никогда не видела так близко белой магии.
Волшебница гладила раму зеркала как ластящуюся кошку и та отзывалась неярким белым светом. А потом свет погас и в комнате как будто стало темнее. Зеркало же залила чернота. Волшебница нахмурилась. Врени не столько увидела, сколько почувствовала, как брата Полди охватил страх, с которым он пытался бороться. Она наплевала на приказы волшебницы, шагнула вперёд и положила руку на плечо монаху. Тот выдохнул, а чернота зеркала немного прояснилась.
— Ничего не понимаю, — рассердилась волшебница.
И тут из темноты послышался голос приора, который, казалось, доносился издалека:
— ... много зла... слуги Заступника... не чураются... многие из вас... гонимыми... Но, — голос его окреп, приблизился, — вот странное дело: пока Заступник не пришел в мир, не явил свою силу и не дал людям защиту от тех, кого с тех пор назвали Проклятыми — зла было больше. Много больше. Тогда — часто, очень часто! — ныне гонимые были гонителями, властителями и тиранами, от которых у бедных и слабых не было защиты и помощи. Епископ, требующий на своё ложе бедную девушку, слишком юную для брака, — зло. Но он знает, что творит зло. Он знает, что будет наказан, если будет уличен. И знает, что наказание ждет его после смерти. Не всех это сдерживает, но все-таки сдерживает. А что сдержит вампира, который мучает ту же девушку ради удовольствия, прежде чем убить её, и считает что так и нужно? Он большее зло или меньшее? Думаю, несчастной девочке все равно.
Его прервали, бросив какое-то неразборчивое замечание. Приор помолчал и ответил:
— Нет, Заступник — не спаситель, он пришел не для того, чтобы насильно избавить мир от всякого зла. Должно быть, Создателю такое под силу, но стоило ли тогда даровать нам, его творениям, свободу выбора? Нет, Заступник пришел для того, чтобы показать нам путь. Всем нам, всем, кто способен выбирать. Для того, чтобы мы знали: и нас самих, и мир вокруг нас можно сделать лучше, чем сейчас. Мы сами можем это сделать, только мы.
Врени вдруг как будто потянуло к зеркалу. Она коснулась сама его рамы. Стекло ещё больше посветлело, стали видны неясные тени. Одна из них сказала:
— Мы знаем, что ты ошибаешься, святоша. Но если бы ты и был прав — что ты можешь нам предложить? От имени церкви Того, Кто сторожит наши души в этом мире, нашего врага?
— Церковь, которая будет судить людей по делам, а не по вере, — ответил приор. — Церковь, которая позволит говорить о вере открыто, не боясь преследования и наказания. Которая будет учить всех, кто захочет учиться, и людей, и... одарённых.
Послышался смех.
— Странный ты, святоша, — ответил прежний голос. — Странный и смешной. Прирезать бы тебя, но уж больно забавно болтаешь. Ты ошибаешься, но ты искреннен и ты не дурак. Это редко встречается. Хотел бы я послушать тебя еще разок. Так что иди. Живым. Пока мы не передумали.
Зеркало снова потемнело, но вдруг стало светлее.
— Ты рассказал нам про предателей, — послышался другой голос. — Мы знали о них, но ты рассказал больше. Нам нет дела до тебя, твоего папы, баронов, войн и всех твоих забот. Но эти люди нарушили не один наш закон. Делай с ними что хочешь. А если победишь... приходи. Я, брат Луц Кривая Шея, обещаю, что мы отпустим тебя живым и во второй раз.
Приор замешкался.
— А почему кривая шея? — извиняющимся тоном, будто и сам стеснялся нелепости своего вопроса, спросил он.
Раздался дружный хохот.
— Вешали меня один раз, да не сумели, — отсмеявшись, объяснил проклятый. — Иди.
Зеркало залила чернота, которая больше не прояснялась.
— Я не понимаю, — обернулась к гостям волшебница. — Никогда такого не было, чтобы зеркало не открыло мне того, о чём я прошу. Я... я видела, как от глаз ведьмы людей скрыла вера, но...
— А ты ничего не поняла? — бросила ей Врени. — Пойдём, монах.
Полди помедлил.
— Добрая госпожа! Я благодарен тебе, я буду молиться за тебя, я...
— Сколько мы тебе должны? — презрительно спросила Врени. Волшебница побледнела.
— Я не прошу денег за помощь, которую оказываю людям.
— Ты просто ждёшь, что они бескорыстно тебя одарят, — закончила за неё цирюльница. — Прими же. Люди мы бедные...
Она сунула руку в сумку, не глядя нащупала украшение и протянула волшебнице. Это оказалось медное ожерелье, украшенное лунным камнем. Волшебница отшатнулась.
— Бери-бери, — протянула украшение цирюльница. — От всего сердца дарим.
— Добрая госпожа, прошу тебя, не откажи, — подал голос монах. Волшебница взяла ожерелье.
— Идём, монах, — тяжело бросила цирюльница.
Брат Полди повиновался.
— Что-что, — тихо и зло произнесла Врени, когда за ними закрылась дверь. — Вера их от её волшебства и скрыла. Она думает, только в Заступника можно верить?
— Так что же, — не веря сам себе, прошептал монах, — отец Наркис договаривался... с проклятыми?!
— С прозревшими, монах, — поправила цирюльница. — Выходит, что так. Везучий он у тебя.
Они вернулись в дом Фирмина и у парадного входа увидели приора.
— Гляди, нашлась твоя пропажа, — подтолкнула в спину монаха Врени.
Полди ахнул и бросился к своему приору.
— Отец Наркис! Я думал... вы пропали... я боялся... вы... вы живы!
— Прости, сын мой, — по-отечески положил ему руку на плечо приор. — Я не успел тебя предупредить.
— Но... вы... ведь всё...
— Всё хорошо, сын мой.
— Я... — брат Полди сглотнул. — Мы... я так тревожился, что уговорил Врени пойти к волшебнице, вы знаете, она приехала сегодня, и...
Приор оглядел цепким взглядом монаха, цирюльницу и шедших с ними стражников.
— Идём в дом, сын мой, — предложил он.
Комната, в которой спали Марила и Врени, располагалась на третьем этаже. Окна, маленькие и неудобные, выходили на улицу, дверь была узкой и такой низкой, что Врени приходилось сгибаться, чтобы попасть внутрь. Если волшебница на постоялом дворе спала на кровати с ременной сеткой и, кажется, даже с пуховой периной, то цирюльница с сумасшедшей делили простой деревянный короб с соломенным тюфяком и колючим шерстяным одеялом. В этой кровати без труда умещалось и два, и даже три человека, и поначалу Марила с невинной улыбкой предложила устроить вместе с ними и брата Полди, мол, вместе шли, вместе ночевали, чего стыдиться? Бедный монах тогда покраснел как маков цвет и невнятно промямлил, что его обещали поселить у себя стражники.
Ночевать с Марилой было неудобно. Во сне она пиналась, стаскивала на себя одеяло, а то вдруг принималась каркать. Врени даже повадилась выпивать на ночь глоток-другой из верной фляги, чтобы уснуть уж наверняка. Но этой ночью сумасшедшая превзошла сама себя...
...Врени редко наяву вспоминала родной дом. Это было прошлое — что о нём говорить? Она ушла, они остались. Но во сне они являлись ей часто — все вместе, по одному... сны были добрые и злые, весёлые и грустные... сегодня она увидела брата-погодка... В детстве они делили одну постель, все, и братья, и сёстры, и братец Удо частенько вытворял разные шуточки, например, вытягивал соломинку из тюфяка и засовывал любимой сестрице в ухо... А однажды он загулял и, возвращаясь под утро прокрался к кровати и...
Врени подскочила на постели и вскинула руки, чтобы защититься, — одновременно с появлением тени, хрипло шепчущей:
— Марил! Любимый Марил!
— Мюр?! — окончательно проснулась Врени. — Что ты здесь делаешь?!
— Дружочек! — тоже подскочила Марила. — Ты пришёл! Вот молодец какой!
— Да вы с ума сошли! — рассердилась Врени. — Марила! Что он здесь делает?!
— Пришёл, — надулась сумасшедшая.
— То есть как это — пришёл?! — не отставала цирюльница.
Дверь распахнулась, но тесная комната не осветилась.
— Что здесь происходит? — раздался холодный голос Веймы. А после из темноты послышалось волчье рычание, да такое, что у Врени душа ушла в пятки.
— Я Вир, шателен Ордулы, — холодно представился оборотень. — Отвечай, кто ты и что здесь делаешь?
— Моя... — растерянно отозвался нагбарец, — моя Мюр, оруженосец рыцаря Френга, что защищает... защищал славного Сайолтакка, великого тана Каолина, что в Нагбарии. Моя пришёл к своя невеста.
— Ночью?! — прошипела Вейма. — Ты пришёл ночью в наш дом без приглашения?! Кто тебя пустил?!
— Моя... я... к Марил...
— Это я ему показала! — обрадовано выкрикнула Марила.
В комнате воцарилась напряжённая тишина.
— Я его не чувствовала, — сказала Вейма после долгого молчания.
— Моя не хотеть ничего дурного! — заверил Мюр. Врени подумала, что, может, в этом всё дело. А, может, и нет. Кто знает, может, такие наивные дураки имеют такую же защиту, как и святые.
— Я тоже... — медленно произнёс Вир. — Я... понял, что здесь чужой, только когда он уже был в доме.
— Я дала ему твою рубашку! — радостно пояснила сумасшедшая. — Стащила и принесла ему!
Тишина стала давящей.
— Марила... — с какой-то почти что приторной ласковостью начала вампирша, — а ты кому-нибудь ещё показывала, как сюда попасть?
— Не-а! — отозвалась сумасшедшая.
— Может быть, говорила?
— Не-а!
— Вспомни... может, человечку какому забавному?
— Зачем ты так говоришь?! — обиделась Марила. — Никому я ничего не говорила! Я только дружочку показала! Потому что он скучает без меня! Я же знаю, что нас убивать придут! Что я, совсем дура, что ли?!
