Тут, вообще-то, царит махровый такой патриархат и место женщины в дальнем углу под лавкой. В целом. Но есть нюансы. Вот, например, в случаях встречи с незнакомой женщиной на её территории, если только он не собирается предложить ей потрахаться (языком трубадуров, конечно), что его немедленно оправдывает, особенно ночью в её спальне, пока она мужа не позвала, мужчина должен ждать, пока первой с ним не заговорит она. Если захочет.
— Кто вы и что это значит? — Маша девушка неглупая, заговорила только оглядев мужчину, сделала выводы, и речь выбрала сообразно моменту.
— Моё имя Бокка дельи Абати, и я пришёл, чтобы освободить вас... — тут он покосился на меня и поправился, — мы пришли. С Ружеро. Рад сообщить вам, что отныне свободны.
В тусклом свете я, как мог разглядывал девчонок. Одежда на месте, крови нет, на лицах синяков не видно. Вот только Паола не просто держится за руку тётки. По-моему, ей трудно стоять.
Да и кидания на шею спасителям что-то не случилось. Ну, Маше, понятно, не по чину мне на шею вешаться. Паола тоже ко мне кидаться не стала бы, типаж не тот. Она такая вся мягкая, как бы чуть сонная всегда, хотя она из тех самых омутов, в которых даже черти тонут с концами. Но вот от Лоренцы я как-то этого ожидал. Но она тоже только глазками блестит и жмётся к тётке. А Паола точно заплаканная, теперь-то уж вижу.
— Я благодарна вам за наше освобождение, — в голосе Маши звучит грусть. Только я знаю, что она прекрасно может говорить без вот этого всего, без манерности. И грусть — это совсем не её эмоция. Не её богини стиль. Диана любит не грустных, Диана любит сильных, злопамятных, и мстительных. — Но что же нам с нею делать, со свободой? Нам некуда пойти и любой может вернуть нас сюда, как только увидит. Свобода не подарит нам спасения, мессер. Хотя ваш поступок и выдаёт вас как благородного человека, но, боюсь, всё напрасно, и нам не избежать нашей участи.
Это, кстати, действительно скользкий момент. К Фаринате я их отведу, это да. Даже, думаю, сумею убедить их там оставить до утра. Или даже до завтра. Но что потом? Однако Маша не зря разыгрывала свой спектакль.
— Не стоит беспокоиться, донна, — Бокке, как мужчине... нет, как благородному мужчине, не оставили выбора и он, естественно, резво встал на проложенные ему рельсы и поехал, куда проложили путь. — Под моим кровом вы найдёте и защиту, и безопасность. Никто не сможет причинить вам и малейшего вреда, и в том порукой моё слово, слово дельи Абати.
Ну, вот и славно. На первое время проблема решена, а там посмотрим.
— Даже и не знаю, мессер, — Маша в сомнении качает головой, а я понимаю, что торопить их сейчас бесполезно. Сцена должна быть доиграна по всем правилам. Иначе нельзя. — Будет ли это прилично? Беззащитная женщина, с молодыми девушками, в доме незнакомого мужчины... О, я верю вам, ваши помыслы чисты, как утренняя роса, но что скажут люди? Да хотя бы ваши слуги? Уже завтра о вас и о нас будут судачить. И если мужчине в том нет большого горя, то нам будет не выйти на улицу, чтобы не быть осмеянными.
— Не стоит беспокоиться, донна Мария. Никаких пересудов не будет. Я женат и моя жена будет счастлива оказать вам такое же гостеприимство, какое желаю оказать вам я. А слугам мы скажем, что вы наша дальняя родня.
— Ну, если так... Что ж, мы будем рады такому обороту.
Пока взрослые играли в свои игры, Лоренца медленно подошла ко мне. Вот у неё действительно в глазах застыла отрешённая печаль и стеклянный страх. Она шла ко мне, губы подрагивали, словно она сдерживала плач, и я думал, она скажет мне что-то типа "где же ты был так долго", ну, типа, по закону жанра. И, как бы, мы обнимемся. Я даже шагнул ей навстречу. И она подошла ко мне почти вплотную, только шага не хватило, и, не останавливаясь ни на миг, залепила мне с правой пощёчину. Да так, что я чуть с копыт не слетел.
xxiii
[Год 1263. Август, 19; Третий час]
— Но это факт?
— Нет, это не факт.
— Это не факт?!
— Нет, это не факт. Это гораздо больше, чем факт. Так оно и было на самом деле.
— — — "Тот самый Мюнхгаузен".
-Ты болван! — кричал мессер Уберти. Да что там кричал, он прямо бесновался. — Кто дал тебе право распоряжаться у меня в доме? — это да, не подумал. То есть, подумал, но не продумал. Частная собственность тут — всё. Вопрос "моё-не моё" — есть самый первостепенный и кардинальный, и выясняется в первую очередь. Защита своего, своей собственности — первейший приоритет. Ради этого тут всё и делается. Любовь, не считая внезапно вспыхивающей в пламени тестостерона страсти, существует пока только в балладах и песнях, являясь прерогативой благородных рыцарей, непорочных дев, фей, и прочих вымышленных персонажей. Дружба, за редким исключением, в основном вокруг общих дел и пока есть выгода. Верность, лояльность, преданность — эфемерны, поскольку покупаются и продаются и никого это не напрягает. Бескорыстная честность — туда же, в баллады. Требовать награды за любое одолжение — норма поведения, другое только вызовет подозрение. Всё, что есть у нормальных, реальных людей, это их собственность. Она охраняется свято. Покуситься на чьё-то право — смертельное оскорбление. А я не только покусился, но и распоряжался в его доме. Если бы не острая нужда во мне, ей-бо убил бы он меня.
— Ты посмел ввалиться в мой дом ночью, без спроса! Ты посмел отдавать приказы моим слугам так, будто они твои слуги! — перечислял он мои смертные грехи. И ведь это ещё Бокка оставил девчонок у себя, а так бы я и их сюда приволок. Ой, что бы тогда было...
— Это мой дом! Это мои слуги! — шла уже тринадцатая минута воплей, а я, между прочим, вторую ночь толком не спал, и забыл, когда ел последний раз. В том смысле, что более продуктивно было бы меня сначала накормить, напоить, дать выспаться, и только потом орать. Но этот-то, матюгальник самозаводный, сам сытый и выспавшийся, чего бы и не поорать. Хотя ничего такого, если разобраться, я не совершил: нормально пришёл домой, уже светало, так что подъём слугам я устроил не совсем ранний, кто-то и так уже не спал. Тем более — в городе кипеш и пожар в разгаре. Да, сказал никому из дому до особого распоряжения не выходить, было дело, так ведь и распоряжение должно было ж от него быть, не от меня. Только добавил, что гонца надо в контадо отправить, к Тавольи, а то он глупостей наделает. Этим озадачил фаринатовых вояк, высунувшихся во двор на шум. Себе попросил — а не приказал! — принести пожрать. Вот и всё. А, да! Доложить хозяину, как проснётся. Всё! Ну? Чего истерика?
— Где ты вообще был? — ага, где шлялся всю ночь. — Ты вообще должен быть где?
— Прошу меня простить, мессер, — вот так, глазки в пол, ручки к бочкам, поза кающийся Ружеро. — В тюрьме.
— Что? — Фарината поперхнулся очередной порцией воплей. — В какой тюрьме?
— В Стинке.
— В Стинке? Но... Постой, как — в Стинке? — уже не орёт. Удивил я его. — Что ты там делал?
— Освобождал донну Марию и её племянниц. Вы помните, мессер, та, что...
— Да помню я прекрасно! Ещё бы мне не помнить, если ты только позавчера мне все уши прожужжал об этом! — надо же, подумал я, только позавчера, а по мне как будто полгода прошло. — Нет, ты действительно болван. Я же сказал тебе, что займусь этим сам! Этим утром бы, скорее всего, их уже отпустили. — К сожалению, мой дорогой мессер, это только вы так считаете. А вот дочка верховной богини придерживается другой точки зрения. И я её словам доверяю больше. Тем более, что Паоле уже досталось по полной.
— Увы, мессер, это не так, — грубовато, конечно, но... Какого хрена? Или я ему нужен, и тогда надо очерчивать и свои территории тоже, или не нужен, тогда... пусть он мне их мне очертит, и я буду знать где и что. По крайней мере не буду рассчитывать на него там, где надо действовать самому, не теряя времени.
— Что значит "не так"? — Фарината недовольно хмурит брови.
— То, что одну из девиц уже пытали, а к этому времени, как мы с вами ведём беседу, мессер, донна Мария была бы уже казнена.
— Вот как... — он кажется смутился. Как ни крути, а получается, что слова он не сдержал. — Не ожидал я, что всё будет так быстро. Я собирался сам навестить Капитана этим утром и не думал, что... Ты сказал, их уже пытали?
— Да. Одну из девочек, Паолу, — я постарался, чтобы мой тон оставался ровным. Всё же Фарината мне нужнее, чем я ему. Даже с учётом Единорога. — Её сажали на "колыбель иуды".
— О Господи Исусе! Бедная девочка... сколько ей лет?
— Четырнадцать.
— Боже милосердный, бедное дитя... — он отвернулся и подошёл к окну. — Я не мог заняться этим делом раньше.
— Я понимаю, — говорю я, хотя я нихрена не собираюсь его понимать, не хочу и не буду. Мне просто некуда от него деваться. Но если раньше у меня были какие-то иллюзии, то теперь всё.
Паолу пришлось нести до дома Бокки на руках. Ему пришлось, конечно, не мне. Я вообще плёлся как оплеванный. Когда, после перевода в Стинке, девочку забрали из камеры, Мария места себе не находила, хотя их общая дальнейшая судьба была ясна с самого ареста. Через пару часов Паолу привели обратно. Тащили её не слишком грубо, но и без особой заботы. Опустили на солому. Ни стоять, ни сидеть девочка не могла. Подол задрался, на внутренней поверхности ног коркой застыла ссохшаяся кровь.
— Тётушка, прости! — Мария пыталась прижать к груди рыдающую племянницу, но та отворачивалась. — Прости, я не смогла...
— Успокойся, моя милая, успокойся...
— Я... — Паола плакала не от боли. — Я всё сказала, всё... даже больше... чего не было никогда... тётушка... прости, я предала тебя, я тебя оговорила... прости, прости... я не смогла... я всех... и себя, и сестру.... тётушка, очень больно, я не смогла, прости... очень больно...
Лоренца, до этой самой минуты не понимавшая всей серьёзности случившегося с ними, застыла фарфоровой статуэткой с выражением безмерного ужаса на белом лице.
— Не вини себя, малышка, — Мария поцеловала Паолу в лоб, ощутив солёный вкус испарины. — Тебе не за что просить прощения.
— Тётушка, я всех предала...
— Ну что ты, милая, что ты... Они для того и пытают. Никого ты не предавала. Под пытками никто не выдерживает, никто. И я бы всех оговорила, и тебя бы оговорила, и Лоренцу бы оговорила, а ты ведь знаешь, как я вас люблю? Знаешь? — Девочка прижалась к обнимавшей её женщине и молча закивала. — Наоборот, ты очень сильная, очень... Ты должна была сразу всё рассказать, на всё соглашаться...
— Они... они называли это колыбелью Иуды — Паола вновь разрыдалась в голос.
— Маленькая моя... Маленькая... — Мария губами подхватывала её слёзы.
— Теперь нас убьют? — голос Лоренцы был такой же безжизненный, как и она сама. Мария теснее прижала к себе старшую племянницу и спрятала лицо в её волосах. Она не знала, как ответить на вопрос младшей, глядя в огромные, неподвижные глаза. Самой захотелось заплакать.
— Я понимаю, — сказал я Фаринате, глядя тому в спину. — Вы должны были встретиться с герцогом Новелло.
— Да... Ты знаешь? Откуда? Тебя ведь не было здесь?
— Во дворе слышал, — пожал я плечами. — Ещё позавчера.
— От кого?
— Не знаю, — не стал я сдавать солдатика. — Я только голос слышал.
— Ну что ж, — мессер Уберти вернулся от окна и сел в кресло. — Только ты, вероятно, не знаешь зачем.
— Не знаю, — согласился я. Да мне это и не важно, поскольку что бы ту встречу ни вызвало, для меня это не оправдание и веры тебе больше никогда не будет.
— Надвигается война, — открыл он мне огромный такой секрет. — И у нас не самое лучшее положение сейчас, поэтому крайне нужны союзники. Я отправил своего сына в Сиену, там он, даст Бог, заручится поддержкой нескольких сильных фамилий. Хорошо бы, он получил от них слово... М-да. Но этого будет всё равно мало. Войск у знатных родов и даже городов не так много, они, в основном, полагаются на ополчение, которое не так просто поднять нам на помощь.
— У герцога есть свои войска?
— Есть, конечно, но не в этом дело.
Он пожевал губы, явно раздумывая, стоит ли мне что-то рассказывать.
— От него многое зависит. — Решил-таки со мной поделиться. — И многие. Если он скажет в нашу пользу, получить поддержку будет гораздо проще. Тем более, что за Новелло стоит Манфред. Но и Его Величеству тоже надо знать, на что он может с нами рассчитывать и есть ли смысл нам помогать...
— Или напротив, — усмехнулся я. — Придержать войска при себе, готовясь воевать самому, если мы, как союзник, ничего из себя не представляем.
— Именно так, — вздохнул Фарината. — И его нельзя за это упрекать.
Ну понятно. Герцога надо ублажать всячески и показывать товар лицом. Поэтому тут разве что траву не красят.
— Три года назад Его Величество не был так осторожен с помощью, — заметил я.
— Тогда на нас не шёл Анжуец, — это, я думаю, он сам себя убеждает. — И он ничем не рисковал. Одолей нас гвельфы — просто ничего не изменилось бы. А с нашей победой он получил многое.
— Мы платим ему?
— Пф. Нет конечно. У него много сильных врагов, а сильных союзников почти нет. Плохо то, что наши территории не соединены, это делает нас уязвимыми и удара франков мы без Манфреда не выдержим. Но зато мы — его сильный довод в противостоянии со святым престолом...
Стук в дверь прервал его излияния. В кабинет, мрачный донельзя, вошёл Симоне.
— Что там? — недовольно спросил Фарината.
— В городе неспокойно, мессер, — доложил секретарь. — Я только что с площади. Горят кварталы Санта Кроче, ветер несёт огонь на Борго Пинти. Нас пожар скорее всего минует, но из города лучше уехать.
— Почему?
— Как я сказал, мессер, в городе неспокойно. Горожане волнуются. Ходят упорные слухи, что пожар был неспроста и что ещё было нападение то ли на Барджелло, то ли на дворец Капитана народа, то ли на подеста. Никто толком ничего не знает, но это только усиливает слухи. Многие считают, что гибеллины что-то готовят. Опять же, никто не знает, что именно, но такое неведение пугает народ. Уже начали говорить, что подеста и капитан убиты гибеллинами, а власть хочет захватить дельи Уберти а всех гвельфов будут либо высылать, либо убивать. Всё это очень плохо, мессер. Это может вылиться в бунт и погромы. Подеста и капитан, кстати, заперлись у себя, приоры на месте но успокаивать народ не спешат.
— Консулы?
— Не знаю, мессер. О них ничего нет. Наверняка, как обычно, выжидают. Разве что подеста созовёт совет, но, как я сказал, он заперся у себя и не показывается. Надо уходить, мессер. Наших сил в городе, как вы знаете, сейчас почти нет. Если начнётся свара с гвельфами, не уверен, что мы одолеем.
— Дьявольщина! — Фарината вскочил с кресла и забегал по кабинету. — Как же это не вовремя!
Ну извините, блин! Как мог. Надо было самому раньше шевелиться! А у меня как получилось, так и получилось.
— Нет, — решил Фарината. — Покидать город нельзя. Иначе точно придётся опять воевать. Симоне, созывай консортерию. Пошли к... Кто у нас есть? Строцци и Альберти, к ним в первую очередь. Пусть собирают людей. Пять — шесть десятков у них должно быть. Надо сейчас же показать силу, иначе будет поздно. Остальные пусть тоже подходят по готовности. Отсиживаться по домам нам нельзя. Кто-то мутит воду. А ты, — это уже мне. — Сейчас же отправляешься в Трамонтану... Чёрт! Ещё тебе кого-то выделять... Где Матиро?
