— Я беспокоюсь о семье, — сухо замечает супруга, явно раздраженная моей вспышкой, — Иметь в клане осужденного преступника — безусловно, позорно, но оставить преступление без воздаяния — страшней. Говоришь, что он невиновен? Пусть найдет хоть что-то, что перевесит доказательства его вины. Что-то, — она коротко усмехается, — кроме защиты влюбленного в него мужчины.
— Против Эрика нет ни одного серьезного доказательства, если не брать во внимание мечты Лероя о том, чтобы виноват оказался именно он, — роняю я. — Лица нападавшего мой сын не видел, зато всерьез собирается свести счеты с ненавистным родственником. По-твоему, это нормально?Я перевожу дух и добавляю уже спокойнее.— Остальные так называемые улики яйца выеденного не стоят. Полиция и не намерена искать настоящего преступника, поэтому я буду искать его сам.
Кинти качает головой, выслушав меня. Лицо у нее бледное, напряженное и расстроенное.— Ты для всех нашел обвинения, муж? Для всех, кто не хочет выгораживать твоего... барраярца? — перед "барраярцем" крошечная пауза: то ли подбирается подходящее слово, то ли набирается для возмущенного выдоха воздух. — Полиция ленива, я не умею мыслить здраво, а Лерой тебе лжет... У тебя хватило бессердечия упрекать мальчика, когда он чудом спасся?
Я подхожу и обнимаю утонченную статуэтку горя, в которую превратилась моя жена. — Не сердись на меня, — прошу. — Я должен быть рассудочен, а уж когда речь идет о том, что кто-то из моих любимых людей может оказаться убийцей, а кто-то — беспомощным перед тьмой в себе человеком — должен быть осторожен и рассудителен вдвойне.
— Любимых людей? Как ты можешь так ставить родного сына наравне с пришлым варваром? — В голосе жены слышится изумление и отчаяние. — Свою кровь, свое воспитание, свое будущее — и... этого? Неужели наша семья прославится тем, что ты поссорился с сыном и наследником, — она умолкает, мучительно отыскивая слова, — из-за юноши для постельных утех? Любовники приходят и исчезают, но семья остается.
— Он мой деверь, — что-то в этом разговоре есть от фехтования. — Даже если мы расстанемся, он — член семьи, о которой ты и я так беспокоимся.Эмоции подождут; я не могу себе позволить сейчас удариться в горестные размышления о превратностях судьбы и непонимании ближних.
— Тебе никто не запрещает свидетельствовать в его пользу на суде, — заявляет Кинти, — но прятать его от ареста в своей спальне... или где он сейчас?
А вот это уже не фехтование — это оплеуха. И я готов скрежетать зубами, несмотря на все благие намерения. Лишь усилием воли я сдерживаюсь.— Этот спор бесполезен, — отрезаю. — Подождем с обвинениями хотя бы до того, как прояснятся нестыковки официальной версии. А пока отдыхай, дражайшая. Я сделаю, что должно.
Царящий снаружи день пасмурен и тем соответствует настроению. Как моя семья, оплот и поддержка, может в один день так разойтись по швам? Самое смешное, что по большому счету вера нашла на веру, как коса на камень. От Лероя этого можно было ожидать — молодость, все же, глупое время; но Кинти? Я должен быть в ужасе от того, насколько единым фронтом они выступили, но у меня нет времени ужасаться. Как и сил надеяться на то, что сломанное сегодня доверие когда-либо срастется.Глава 24. Эрик.
Ночь едва успевает превратиться в серое утро, еще не решившее толком, пасмурное оно или солнечное, как нас будит жужжание комма. Поспать мы успели — что касается меня, тяжелым сном, просыпаясь поминутно, и вряд ли Иллуми было лучше. Тошнотворное ощущение падения и, самое поганое, не знаешь, что на дне пропасти — пуховая перина или заостренные колья.
Я чувствую, как держащие меня руки размыкаются и Иллуми встает с постели, но не открываю глаз. И слышу сквозь дрему: адвокат. Приедет прямо сейчас. Поэтому скорый подъем, душ, кофе... Несколько капель стимулятора в чашку — "безвредно", говорит Иллуми, и я не спорю. Нет времени даже остановиться и подумать — потому что, чтобы думать, нужно иметь хоть какую-то исходную информацию. Сейчас мы ее получим.
Иллуми приветствует стряпчего вежливо и чуть нетерпеливо. Даже извиняется за то, что поднял в такую рань — но:— ... увы, мэтр Деррес, беды не выбирают времени. Чудовищное стечение обстоятельств, покушение на моего ребенка и лень полицейских, не желающих делать свою работу как должно.Он излагает вкратце суть дела — включая и резюме тех разговоров с полицией, которые я до того не слышал, — и заканчивает фразой:— Происхождение моего деверя автоматически рассматривается как повод объявить его основным подозреваемым и разойтись по домам. Что меня не устраивает. Я желаю правильного ведения дела и обоснованного беспристрастного приговора, кому бы он ни был вынесен. Надеюсь, слуги порядка не столь беспечны, чтобы, сразу получив барраярца в качестве сладкой добычи, всю остальную отпустить, не заметив?
— Полицейские уже допрашивают слуг дома, и дело это долгое, — сообщает Деррес со злорадством человека, которому самому не удалось выспаться и он доволен, что другим повезло не больше. — Пока ничего сенсационного не обнаружено, или это умело от меня скрывают. Он разворачивает документы на своем портативном органайзере — маленькое техническое чудо вместо старомодной папки с бумагами. — Я бы хотел прояснить для себя статус господина Форберга, раз уж он оказался в центре этого дела.
— Он мой деверь, — пожимает плечами Иллуми так, словно это все объясняет. — Дееспособный, в пределах семейных обязательств.
Адвокат кивает, делая пометку. — И лорда-наследника это положение дел не устраивало?
— Лорд-наследник не был поражен в правах, — спокойно комментирует Иллуми. — Вряд ли у него были формальные причины для недовольства.
Деррес разводит ладони. — Щекотливость ситуации в том, что истец находится под вашей опекой, а ответчик — под вашим покровительством. Это ставит вас в очевидное для всех положение конфликта интересов.
— Дело не в моей пристрастности. В невиновности Эрика я убежден, — твердо говорит Иллуми. — Чего, увы, не скажешь о полиции. Каковы наши шансы добиться смены следователя? Я не люблю, — кривится он, — когда мне обещают вытрясти признание из моего же родича.
М-да. Похоже, он всерьез уверен, что здешняя полиция стала бы выколачивать из меня признание в убийстве шоковыми дубинками. И это немного неуютно.
Адвокат пожимает плечами. — Полиция действует по совокупности улик, а не на основании знания о человеческой душе, милорд. Все известные им факты, о которых вы рассказали, говорят не в пользу вашего родственника. Он просто идеально подходит в пустую рамку под портрет неизвестного преступника: мотив, повод и возможность. Деррес делает паузу и осторожно уточняет: — И все же этот неизвестный — не мистер Форберг? Я буду отстаивать невиновность клиента в любом случае, но я должен знать правду.
— Он невиновен, — повторяет Иллуми упрямо. — А эти так называемые улики не стоят ни кредита именно потому, что их чересчур много. Эта картина сложена кем-то специально, чтобы полиции осталось лишь дорисовать лицо. Лицо человека, которому я верю.
Адвокат тщательно подбирает слова. — Милорд, я надеюсь, вы не оскорбитесь, если я скажу, что ваше доверие к новому родственнику... беспрецедентно?
— Будь он коренным цетагандийцем, я бы верил ему не больше и не меньше ни на йоту, — отрезает Иллуми. — Хотя, возможно, он бы меньше нуждался в моей защите, и полиция не была бы против него с самого начала предубеждена.
Адвокат задумчиво хмурится. — Трудно назвать предубеждением улики и результаты экспертизы, против которых есть только слово мистера Форберга.
Иллуми презрительно фыркает. — В уликах слишком много несообразностей. Оружие с отпечатками даже не спрятано, а брошено прямо на месте преступления. Разве хоть один здравомыслящий человек станет оставлять возле жертвы предмет, полностью его уличающий? И если бы нападавший хотел убить Лероя, ему бы хватило еще одного удара ножом. Что за странная метода — озаботиться оружием, подстеречь жертву, но оставить ее истекать кровью в людном месте?Он качает головой.— Похоже, у сына или у моей семьи в целом есть враг, пытающийся таким образом добиться своей цели. Как только мы поймем, что это за цель, уверен, злоумышленник будет найден.
— Милорд Иллуми, — терпеливо поправляет адвокат, молча выслушавший всю эту лекцию, — ваш сын — очень везучий человек. — Он делает машинальный жест, который я по здравом размышлении считаю охранительным знаком. — Люди отправлялись к предкам и после меньшего.
— Не думаю, что везение или невезение моего сына — доказуемая вещь, — возражает Иллуми. — А мотивы — вполне. Какой мотив приписывают Эрику?
— Месть, я полагаю, — пожимает плечами адвокат. — Ответ на оскорбление.
Иллуми невесело усмехается. — Я знаю, в чем состояла ссора: мой сын хотел, чтобы Эрик уехал, и ради исполнения этого желания был готов на все — от увещеваний и просьб до денег и угроз. Он и мне не преминул сказать, что считает мой выбор неподобающим. Но Лерой не волен был в сложившейся ситуации, и в его в распоряжении не было ничего кроме слов. Вряд ли они показались моему деверю столь опасными, что на них следовало отвечать ударом ножа, не так ли?
— Угроза от наследника Дома — повод серьезно задуматься — Деррес пожимает плечами. — И обратиться к Старшему. Мистер Форберг, почему вы не сделали этого немедля?
Две пары глаз сосредотачиваются на мне, до того успешно изображавшем собой мебель в этом фантасмагорическом спектакле.
— Да не хотел я ничего говорить, — сообщаю я досадливо и глуповато. — Иллуми расстраивать и... не из-за чего. Я был уверен, что Лерой сам остынет.
Иллуми разводит руками. — Вот видите. У Эрика не было оснований идти на крайности, тем более, покушаться на жизнь моего сына. Это, по меньшей мере, глупо.
Адвокат пожимает плечами — Если я стану строить защиту на том, что ваш Младший не способен совершить глупости, мы с вами проиграем дело. Его соотечественники не славятся среди нас особым здравомыслием и взвешенностью поступков.
— Что-то я не припомню в своде законов автоматического объявления всех барраярцев невменяемыми маньяками, — язвит Иллуми. — Неужели заключенный брак и трехмесячная успешная адаптация к Цетаганде не значат ничего?
— И окружающие согласятся с тем, что он... удачно адаптирован? — уточняет адвокат осторожно.
— Включая моего покровителя, — победно усмехается Иллуми. Похоже, тот визит к его патрону пошел на пользу. — Милорд Нару беседовал с Эриком и остался более чем доволен его успехами. За исключением Лероя, никто из моей семьи не был настроен против барраярца. Эрик нашел общий язык с несколькими из моих друзей. Я не вижу поводов объявлять его дикарем, не способным мыслить и держать себя в руках.
— Это хороший довод, — адвокат кивает и держит паузу, явно колеблясь, прежде чем задать еще один вопрос: — У вас в благополучии мистера Форберга личная заинтересованность, лорд Иллуми?Наблюдательный стряпчий наверняка ухватил цепким взглядом то, что я расположился в личных комнатах Старшего и одет в домашнее. Но обученный окольным выражениям язык профессионального юриста явно не может выговорить сакраментальную фразу про общую подушку.Иллуми поводит плечами и признается просто:— Да. Но дело не только в наших отношениях. Близок мне Эрик или нет, он член моей семьи и заслуживает всей моей опеки и заботы.
— Ну что же, — адвокат, кивнув, щелкает органайзером. — Я узнал все, что хотел, и даже немного сверх того. Если милорду будет угодно отдать мне какие-то распоряжения, я к его услугам.
Иллуми сосредотачивается и начинает методично перечислять, загибая пальцы. — Тогда так. Мне нужен человек, способный заново провести расследование и разыскать недостающую информацию. Дополнительный осмотр места происшествия, полный список гостей. Официальный запрос на повторную экспертизу и ее результаты.Трет лицо, припоминая.— Относительно залога — что же, это смешно, но давайте его заплатим и обеспечим Эрику домашнее заключение. Помимо того... Нужен запрос на отстранение следователя и замену его другим, более вменяемым и беспристрастным. Моих показаний относительно угроз подследственному будет достаточно, я полагаю. Документы и законодательные акты относительно статуса Эрика я оставляю на ваше усмотрение. Если есть хоть какой-то шанс затянуть дело — давайте его затянем, пока ситуация не прояснится хоть немного. В деньгах я вас не ограничиваю. Пожалуй, все.
Адвокат фиксирует все по пунктам и, наконец, откланивается.
Мы остаемся в гостиной — я, с ощущением разыгрываемого прямо здесь театра абсурда, и Иллуми, опустошенный вспышкой активности. Впрочем, я-то почти все время молчал, это он развил такую бурную деятельность, что даже после кофе я чувствую себя на его фоне отупевшим от недосыпа идиотом. Зеваю — от нервов или недосыпа, сам понять не могу.
— Вот когда все это закончится, я лягу и буду спать неделю, — обещает Иллуми, глядя на мой зевок и мужественно давя собственный. — Но сегодня мне еще придется побегать.Он машинально глядит на комм — но нет, новых сообщений от врачей там не находится. Вздыхает.— Пойдем, полежим.
В спальне холодно. Остается только прижаться друг к другу посильнее. И так и лежать, обхватив друг друга руками и ногами, в иллюзии тепла и надежности. Иллуми улыбается в ответ на мои утешения, но держит меня так, словно какие-то гипотетические злодеи должны ворваться прямо в спальню и вытащить меня из постели.
За десять лет войны я так превосходно научился терять все, чем дорожу: уверенность в завтрашнем дне, друзей, обжитое место, жизнь... Когда я успел утратить это полезное бесчувствие? В атмосфере жалости и страха тяжко. И утешающее прикосновение губ так хочется хоть на мгновение превратить в горячее и настоящее, привычное, сладкое... Тут Иллуми отстраняется.— Прости, — говорит он покаянно.
— За что? — в первую секунду только сердито шиплю, прижавшись покрепче и запустив пальцы в расплетенные волосы. Тут до меня доходит: за отсутствие интереса. Ему не до любовных игр сейчас. — Ох. Я дурак. Ну конечно, не буду. — Разжимаю руки и пытаюсь отодвинуться на допустимое приличием расстояние, Но тут меня дергают к себе, резко и с отчаянной жадностью.
Ох, похоже, мы испугались пришедшей в голову мысли одновременно и теперь тщательно пытаемся заглушить сигнал тревоги в глубине сознания поцелуями. И довольно успешно.
Мы хватаем друг друга так, словно нас сейчас начнут растаскивать. Или до срока окончания мира осталось несколько минут, и нужно успеть, обязательно, непременно успеть. Не урвать последний клочок наслаждения — заново создать другой, прекрасный мир, и провалиться в него с головой.Последний раз мы были вместе... господи боже мой, меньше суток назад, вчера перед обедом. С тех пор прошла вечность. Геологическая эпоха. Наступил ледниковый период, и все, что мы можем сделать — это согреть друг друга теплом, пока лед не поглотил нас...
И не иначе, как благосклонностью ангела-хранителя, покровительствующего влюбленным и дуракам, жужжание комма раздается лишь тогда, когда мы уже лежим бок о бок, и я разглядываю лицо своего любовника — запрокинутое, взмокшее, с полузакрытыми глазами и совершенно сумасшедшей бессмысленной улыбкой, о которой он, должно быть, даже не подозревает. Кто-нибудь пробовал из состояния растекшейся в блаженном бездумье протоплазмы в секунду-полторы перейти в полную боевую готовность? Отвратительная затея.Иллуми вскакивает, как змея на хвост, хватая жужжащий приборчик.
