— Король Горджа, — ответил он наконец. — До недавнего времени я не предполагал возможности вашего визита сюда, в Теллесберг.
— Ах, да, ваше величество. — Горджа выпрямился и деликатно кашлянул. — Не думаю, что кто-то из нас ожидал увидеть друг друга снова так скоро.
— О, я ожидал, что навещу вас очень скоро, — заверил его Кэйлеб с подчеркнутой улыбкой, и выражение лица Горджи на мгновение дрогнуло. Затем он расправил плечи и кивнул.
— Полагаю, я это заслужил, — сказал он с тем, что Кэйлеб про себя считал восхитительным спокойствием. — И не буду притворяться, что мне понравился бы тот визит, который вы имели в виду, ваше величество, хотя сомневаюсь, что какой-либо разумный человек мог бы усомниться в вашей мотивации.
— Вероятно, нет, — согласился Кэйлеб, откидываясь на спинку своего трона и желая, чтобы Шарлиэн была на пустом троне рядом с ним, а не растянулась на диване в своих апартаментах в Мэнчире, ухаживая за сломанными ребрами.
— Но сейчас вы здесь, — продолжал он, — и было бы глупо обращаться с вами неучтиво. Или, если уж на то пошло, притвориться, что у вас был большой выбор, когда храмовая четверка послала вам приказы о походе. В конце концов, — он протянул руку и коснулся подлокотника пустого трона, — даже королева Шарлиэн не видела способа отказаться от требований "рыцарей земель Храма". Важно настоящее и будущее, а не прошлое. — Он кивнул туда, где стоял и наблюдал Нарман Бейц с золотой цепью имперского советника на шее. — Что сделано, то сделано, и прошлая вражда — то, чего никто из нас не может себе позволить перед лицом угрозы, с которой мы все сталкиваемся.
— Согласен, ваше величество. — Горджа спокойно встретил его пристальный взгляд. — Хотя я не притворяюсь и не буду притворяться, что мысль об открытом неповиновении Матери-Церкви не пугает. Оставляя в стороне духовные аспекты всего этого, власти Церкви в мире смертных достаточно, чтобы заставить любого задуматься. Но я видел другую сторону, так сказать, изнутри чрева зверя. — Он покачал головой с мрачным выражением лица, и Кэйлеб не увидел в его карих глазах ничего, кроме искренности. — Если бы я когда-либо сомневался, что Клинтан сумасшедший, его чистки, казни и его аутодафе доказали, что он именно таков. Что бы он ни думал, когда начинал это, к настоящему времени он убежден, что любой, кто не полностью подчинен ему — ему, а не Матери-Церкви или Богу, — не имеет права даже на существование. Столкновения с кем-то, кто так думает и контролирует всю власть инквизиции, достаточно, чтобы напугать любого, но мысль о том, во что превратится этот мир, если победит кто-то вроде него, еще более ужасна.
Кэйлеб молча оглянулся на него, позволив его словам разойтись по углам тронного зала. Он думал, что таротиец был искренен, хотя он также знал, что Горджа, мягко говоря, не очень доволен нынешним поворотом событий. Это правда, что он не мог реально сопротивляться требованию храмовой четверки, когда он предал Чарис, но в равной степени верно и то, что у него даже не возникло соблазна попробовать. Он всегда возмущался этим договором, тем, как, по его мнению, он поставил Таро в зависимость от королевства Чарис. И теперь он оказался вынужден официально подчиниться, превратить свое королевство в простую провинцию империи Чарис. Это должно было застрять у него в горле, как рыбья кость, и, возможно, это была самая подходящая для него месть за его "предательство". Тем более, что от шага, который он собирался сделать, не было никакого возможного пути назад, пока дышала храмовая четверка.
— В таком случае, король Горджа, — сказал он, — полагаю, нам следует продолжить.
— Конечно, ваше величество.
Горджа снова поклонился, затем подождал, пока паж положит искусно вышитую подушку на верхнюю ступеньку помоста перед троном Кэйлеба. Паж поклонился ему и отошел от трона, а Горджа грациозно опустился на колени. Архиепископ Мейкел выступил вперед справа от Кэйлеба и протянул копию Священного Писания, украшенную золотом и драгоценными камнями, и король поцеловал книгу, затем положил на нее правую руку и посмотрел на Кэйлеба.
— Я, Горджа Эйликсандар Нью, клянусь в верности и преданности императору Кэйлебу и императрице Шарлиэн из Чариса, — сказал он, его голос был непоколебимым, если не радостным, — быть их настоящим мужчиной, сердцем, волей, телом и мечом. Сделать все возможное, чтобы выполнить свои обязательства и долг перед ними, перед их коронами и перед их Домом всеми способами, какими Бог даст мне возможность и ум для этого. Я приношу эту клятву без умственных или моральных оговорок и подчиняюсь суду императора и императрицы и самого Бога за верность, с которой я чту и выполняю обязательства, принимаемые мной на себя сейчас перед Богом и этой компанией.
Кэйлеб протянул руку, положил свою правую руку поверх руки Горджи и спокойно посмотрел в глаза коленопреклоненному королю.
— И мы, Кэйлеб Жан Хааралд Брайан Армак, от своего имени и от имени Шарлиэн Адел Эйланы Армак [ранее — Шарлиэн Тейт Армак], принимаем твою клятву. Мы обеспечим защиту от всех врагов, верность за верность, справедливость за справедливость, преданность за преданность и наказание за нарушение клятвы. Пусть Бог судит нас и наших, как Он судит вас и ваших.
Они оставались так несколько секунд, руки соприкасались, глаза встретились, а затем Кэйлеб убрал руку и кивнул.
— И это все, — сказал он с рассеянной улыбкой. — Итак, теперь, когда мы покончили с этим, — он встал, махнув рукой в знак приглашения своему новому вассалу, когда начал спускаться с помоста, — почему бы нам не приступить к работе... и позвольте мне выбраться из этого проклятого наряда?
.XI.
Набережная корабля "Чэндлер", город Мэнчир, княжество Корисанда
Это было совсем не похоже на ее прибытие, — подумала Шарлиэн Армак, когда карета катила по проспекту князя Фронза к набережной корабля "Чэндлер" в сопровождении корисандской кавалерии. — Тогда радостные возгласы были, несомненно, робкими — достаточно громкими, но неуверенными. Юго-восточная часть Корисанды несколько месяцев назад утвердилась в твердой лояльности к регентскому совету и признала, что оккупационные силы Чариса действительно делают все возможное, чтобы быть не более репрессивными, чем должны. Но слишком многие умы все еще возлагали на Дом Армак кровавую вину за убийство Гектора Дейкина, и весь мир знал, как сильно Шарлиэн из Чисхолма ненавидела этого человека и, как следствие, княжество, которое она обвиняла в смерти своего отца.
Эти приветственные возгласы исходили от людей, которые были благодарны за восстановление порядка и стабильности и относительную мягкость чарисийской оккупации... по крайней мере, до сих пор. Это было далеко не то же самое, что смириться с постоянным господством чарисийцев или стать их лояльными подданными, но это отражало их готовность, по крайней мере, подождать и посмотреть.
В то же время, был несомненный страх перед тем, что она могла иметь в виду для их княжества как самый смертельный враг покойного князя Гектора, поскольку он сам был уже вне ее мести. В свете ее репутации и еще больше в свете того, как пропагандисты Гектора подчеркивали ее враждебность к его подданным, неудивительно, что жители Корисанды надеялись, даже молились, чтобы император Кэйлеб имел в виду свои обещания, что не будет насильственных действий, ненужных или случайных репрессий, и что будет соблюдаться верховенство закона. И, если уж на то пошло, что Шарлиэн будет считать себя связанной всем, что мог пообещать Кэйлеб. В конце концов, она была его соправительницей, и никто в Корисанде не мог точно знать, как они оба думали, что это работает. Она и Кэйлеб говорили все правильно, но все же...
Тот факт, что обвиняемые в государственной измене предстали перед судом Корисанды, перед пэрами и духовенством Корисанды, а не перед оккупационным судом Чариса, вселял надежду, но все, кто стоял за этими приветственными криками и вывешенными знаменами, чтобы приветствовать ее, знали, что Шарлиэн Армак могла бы решить любую судьбу по своему выбору, если бы захотела.
И это было то, что отличало сегодняшние аплодисменты. Она могла бы распорядиться любой судьбой, которую выбрала... и она решила соблюдать закон, как и поклялся ее муж перед Чарисом. Никаких тайных арестов, никаких осуждений на основе признаний под пытками, никаких тайных обвинителей, которым никогда не приходилось сталкиваться с обвиняемыми, публичные судебные процессы и открытые приговоры, вынесенные открыто. Правда, практически все эти вердикты были обвинительными, но даже в этом случае все было по-другому, потому что доказательства — доказательства — были ошеломляющими и совершенно изобличающими. Никто ни на мгновение не сомневался, что любой, обвиненный в измене князю Гектору, также был бы признан виновным, но никто также не сомневался, что Гектор не видел бы особых причин беспокоиться о таких вещах, как свидетельства и доказательства.
Правда, она отменила некоторые из этих приговоров, но, в отличие от Гектора, это было сделано не для того, чтобы осудить тех, кто был оправдан. Вместо этого почти четверть тех, кто был осужден, были помилованы. Не потому, что был какой-то вопрос об их вине, а потому, что она решила простить их. Это была даже не общая амнистия, освобождающая от тюрем, которую некоторые правители провозгласили в качестве грандиозного жеста при вступлении на престол, или по случаю свадьбы, или по случаю рождения наследника. Нет, она помиловала конкретных людей, и в каждом случае лично перечисляла причины, по которым решила проявить милосердие.
И она продолжала делать это, несмотря на попытку убить ее на самом троне.
Корисанда к этому не привыкла. Если уж на то пошло, практически ни одно государство Сэйфхолда не привыкло к этому, и Корисанда все еще не знала, что с этим делать. Но Корисанда знала одно — Шарлиэн Армак, заклятый враг и главный ненавистник Корисанды, сильно отличалась от кого-то вроде Жэспара Клинтана или даже Гектора Дейкина. Возможно, она все еще была — по крайней мере, технически — врагом, и, конечно, она оставалась одной из иностранных властительниц, которые завоевали их собственное княжество, но она также завоевала кое-что еще во время своего визита в Мэнчир.
Она покорила их сердца.
* * *
— Я бы не поверил в это, если бы не видел собственными глазами, ваше величество, — сказал генерал Хоуил Чермин, выглядывая из окна кареты. Он хотел сопровождать Шарлиэн верхом в составе охраны, но она настояла на том, чтобы он вместо этого присоединился к ней в экипаже. Теперь он покачал головой и махнул рукой ликующей толпе, которая выстроилась вдоль улиц на всем пути от дворца до набережной. — Помню, какими были эти люди сразу после убийства Гектора. Я бы не дал и харчонгского медяка за вашу жизнь, если бы вы тогда приехали в Мэнчир.
Выражение обветренного лица морского пехотинца было мрачным, и Шарлиэн нежно улыбнулась ему. На лице Чермина появились морщины, которых не было до того, как Кэйлеб назначил его вице-королем империи здесь, в Корисанде. Его темные волосы также полностью поседели за время пребывания здесь, а густые усы тоже были почти полностью седыми. И все же его карие глаза были такими же настороженными, как всегда, а его массивное, мускулистое тело все еще выглядело бесспорно крепким, — подумала она. — И так и должно быть, потому что если бы ей пришлось выбрать одно-единственное слово, чтобы описать Хоуила Чермина, это было бы "твердый".
— Что ж, судя по всем сообщениям, которые я видела, мы многим обязаны вам, генерал, — сказала она, затем поморщилась, когда карета ударилась о неровную брусчатку и послала укол боли в ее все еще несросшиеся ребра.
— И если бы я выполнил свою работу немного лучше, ваше величество, — прорычал он, очевидно, не пропустив ее вздрагивания, — я бы убил этого ублюдка Хейнри — прошу прощения за выражение — прежде, чем он был так близок к тому, чтобы убить вас. — Его лицо на мгновение стало таким же железным, как и цвет его волос. — Его величество никогда бы не простил меня за то, что я позволил чему-то подобному случиться!
— Вы имеете в виду, что никогда бы себе этого не простили, — сказала Шарлиэн, наклоняясь вперед, чтобы похлопать его по колену, когда они сидели лицом друг к другу. — Что было бы глупо с вашей стороны, поскольку никто не смог бы выполнить работу лучше, чем та, которую вы проделали, но это бы ничего не изменило, не так ли? — настала ее очередь покачать головой. — Вы не совсем разумный человек, когда дело касается вашего собственного долга, генерал.
— В любом случае, хорошо, что вы так сказали, ваше величество, — сказал Чермин, — но вы слишком добры. Отпустили меня тоже слишком легко, если уж на то пошло. Если бы не сейджин Мерлин, убийца был бы удачливее. По правде говоря, я сначала подумал, что он попал в вас, как и почти все остальные, насколько я понимаю.
— Кэйлеб и я оба многим обязаны Мерлину, — согласилась Шарлиэн. — Тоже не тот долг, который вы действительно можете заплатить.
— Не тот долг, который вы должны платить, ваше величество, — ответил Чермин. — В этом суть долга. Единственный способ, которым вы можете "отплатить" за такого рода услугу — единственную услугу, которая действительно имеет значение, если вы простите меня за это, — быть достойным ее. И я бы сказал, — он посмотрел прямо ей в глаза, — что до сих пор вы и его величество проделали довольно впечатляющую работу в этом направлении.
— Что вам ответить, генерал. Хорошо, что вы так говорите, — скромно сказала Шарлиэн и смотрела, как его губы кривятся в подобии улыбки под нависшими усами.
Шарлиэн снова выглянула в окно. Наконец они приблизились к набережной корабля "Чэндлер", и она увидела КЕВ "Доун стар", пришвартованный через кранцы. Она действительно предпочла бы отправиться на свой галеон на лодке — почему-то это казалось правильным "чарисийским" способом ведения дел, — но Мерлин, Сихэмпер и Сейрей Халмин категорически отказались рассматривать это. Как и генерал Чермин, если уж на то пошло, хотя неодобрение простого вице-короля генерала едва ли имело значение по сравнению с объединенным фронтом этой троицы! Как указывали Мерлин и сержант Сихэмпер, поездка на без сомнения качающемся баркасе, за которой последовало бы путешествие на борт корабля, даже в кресле боцмана, несла бы риск новых повреждений ребер, которые все еще требовали более чем небольшого заживления. И, как бессовестно вмешалась Сейрей, для наследной принцессы Эйланы было бы гораздо безопаснее, если бы ее вынесли из экипажа на красивую, прочную каменную набережную и подняли по прочному трапу, чем подвергать ребенка всем рискам, связанным с прогулкой на лодке.
Полагаю, что кто-то, кто раньше был вашей медсестрой, действительно знает все рычаги, за которые нужно дергать, — размышляла теперь Шарлиэн. — И с ее стороны чертовски коварно, что в этом она также была права!
Она потянулась к люльке на коленях Сейрей и коснулась невероятно мягкой щечки своей дочери. Глаза Эйланы были яркими и широко раскрытыми, и она радостно потянулась к руке матери. Она была таким хорошим ребенком — во всяком случае, большую часть времени — и спокойно переносила поездку в коляске. Конечно, она, вероятно, собиралась громко заявить о своем чувстве оскорбленного предательства, как только "Доун стар" попадет в полосу плохой погоды во время поездки в Теллесберг.
