Николаич, сопя, выдает и ПМ с горсткой патронов.
Немного повеселевший Михин отец начинает снаряжаться.
Остается на месте Серега и Ильяс. Беречь джипы и амфибию. Вообще-то я бы лучше их с собой видел, как-то спокойнее было бы. Вот то, что оставили Надежду — это хорошо.
Влезаем в жидковатый лесок, разделившись на две ударные тройки и обоз. Слева — глубже в лес — идут Николаич с новобранцем, да Дмитрий, в правой тройке — Саша, Вовка да я, а обоз остается на берегу.
Одновременно останавливаемся — впереди и левее дикий голос начинает орать 'ау!'. Ага, уже легче. Стараемся не шуметь, идя на голос. Мужик орет от души. В другое время — не выдержали бы, расхохотались. Но тут собачки... не смешно. Ни разу не смешно.
Мужик недалеко ушел — пройдя меньше двух сотен метров, левая тройка останавливается. Кустов тут совсем мало — даже я вижу здоровенный нарост на достаточно тонком дереве. Сварщик, словно мартовский кот, сидит метрах в трех над землей и жалобно вопит. С чувством. Как Козловский...
А вот собак я что-то не вижу. Вовка вроде тоже — слишком головой крутит. Зато Николаич и новичок недвусмысленно прицеливаются. Они же и начинают стрелять первыми. Тут же начинает молотить и Вовка, но не в сторону сидящего на дереве — а вправо. В сторону дорожки. Я цель к своему стыду не вижу. Краем глаза замечаю, что правая тройка лупит теперь куда-то влево и опер тоже сует в ту сторону короткие очереди.
Ладно. Зато я все это время бдительно охранял наше воинство с задней полусферы — и ни единый враг с моей зоны ответственности не прорвался. Так и запишем.
Пальба прекратилась, все спешно заряжаются. Мужик, невзирая на эту суматоху, продолжает аукать как нанятый. Подходим к нему под дерево. Внизу валяется довольно приличных размеров дворняга. Еще одна — практически такая же — метрах в пяти. Больше псов не вижу.
— Эй, на мачте! Землю видно? — громко спрашивает Николаич.
— Ау! А? — сварщик прекращает свой концерт.
— Мадам! Извольте слезть! — это Вовка.
— А, да конечно, слава богу, я уж думал, что тут сдохну!
Понятно, теперь полчаса у него будет словесный понос, а потом не удивлюсь, если уснет, как вырубится. Стресс-то у него был изрядный. И реакция будет изрядной.
— Где бросили ППШ?
— А? ППШ? Автомат? Где-то тут вот. Сейчас. Сейчас найду, конечно. Мигом!
— Стойте, сами найдем. Откуда бежали.
— Вроде оттуда. По-моему. Мне так кажется... Я практически уверен...
— Не — он оттуда бежал — заявляет Михин батя, осмотрев ствол дерева — видно ж как карабкался. Отсюда начал — значит вот так бежал.
Действительно с указанного им направления очень быстро получается результат — метрах в 15 лежал ППШ. С пустым, к слову сказать, диском.
Николаич смиренно вздыхает. Я смотрю на трясущиеся руки-ноги перепуганного сварщика и тоже смиренно вздыхаю. Надо бы ему дать седативных — так глядишь уснет. А нам надо, чтоб он сперва УАЗы усилил.
Возвращаемся тем же порядком. Но нас никто не преследует.
В обозе за время нашего отсутствия ничего не произошло.
Посмотрев на очумелого сварщика, решаем немного изменить план — сначала доехать до лодочных гаражей, принять семьи и уже там сварщик, придя немного в себя (я надеюсь) — сможет нормально наварить сетки.
Вылезать на Санкт-Петербургское шоссе совсем не хочется.
Михин батя — мы, наконец таки, с ним познакомились и он оказался Семен Семеновичем — причем я сначала не понял, почему он немного застеснялся и почему ухмыльнулся Николаич — потом дошло — так звали героя 'Бриллиантовой руки'.
— Вот, и вам смешно. А у меня и супруга от кинематографа пострадала так же.
— Как?
— Ее Ларисой Ивановной зовут.
— И?
— Да 'Мимино' это дурацкое! 'Ларысу Ивановну хочу!' Еще в студентках надоело.
— Ясненько, учтем. Так как поедем?
— А вот — по Нижней дороге. Или по совсем Нижней — то есть по берегу. Здесь вроде бы никаких целей нет — можем и по бездорожью. Тут кроме джипов сейчас никто и не проберется. А мы аккуратненько — шмыг — и на месте.
Знаю я эту дорогу — она идет по-над берегом залива — и действительно достаточно раздолбана и безлюдна. На более — менее целых участках еще видно старое покрытие — из дореволюционной щебенки. Видно для гостей — совсем рядом с нами огрызки дачи Николая Второго — тут его сын Алексей как раз родился... На погибель Империи... Красивая была дача — с пятиэтажной башней и сделана на совесть — при Хрущеве взорвали... А мы тут пикники раньше устраивали. Четко — каждое 9 мая... И самовар с собой привозили. Красиво тут. И людей немного было.
От этих воспоминаний отвлекает голос Николаича:
— У кого есть что сказать важного?
— У меня.
— Потерпит до того момента — когда сварщик сетки начнет ставить?
— Потерпит.
— Тогда по машинам — командует Николаич — головной УАЗ — первая тройка, ведет хозяин, второй УАЗ Володя, вторая тройка, Доктор снимаете как можно больше всю дорогу... И знаете что... Поменяйтесь — ка местами с Дмитрием. Лучше, чтоб Вам можно было по дороге указания давать, что обязательно снять. Так, теперь трофей... В трофее — группа тяжелого оружия и медсестра. Сейчас ведет Сережа. К слову — Сережа — возьми себе на ближний случай один из 'Кедров'. Племянничек СВД в салоне поухватистее будет.
— Я тоже умею — отзывается Надежда. — Умею вести машину.
— С автоматом ездили? С автоматической коробкой передач?
— Откуда? Но если негритянки пожилые управляются — думаю, что и я справлюсь.
— Ладно, тогда сейчас и проверим. Все, поехали. Амфибия — сопровождаете параллельно дороге, метрах в четырехстах.
— Мне куда? — пискает сварщик.
— В 'жип широкий'. И Надежда Николаевна — сообщите, когда мастер будет готов работать.
— Я уже могу.
— Вытяните руки. Нет, лучше уберемся отсюда, заодно и у вас руки трястись перестанут...
Трогаемся. Семен Семеныч — видно, что профи. Ведет так легко, что кажется — как бывает всегда, когда смотришь на работу мастера — неважно гимнаста или хирурга — что это сущий пустяк и я бы сделал так же играючи...
Попутно водила начинает негромко мурлыкать под нос какую-то песенку:
В гареме нежится султан, да, султан,
Ему счастливый жребий дан, жребий дан:
Он может девушек любить.
И я б хотел султаном быть.
Но он несчастный человек, человек —
Вина не знает целый век, целый век.
Так повелел ему Коран.
Вот почему я не султан.
А в Риме папе сладко жить, сладко жить:
Вино, как воду, можно пить, можно пить,
Он может утонуть в вине.
Вот если б папой быть и мне!
Но он несчастный человек, человек —
Любви не знает целый век, целый век.
Так повелел ему закон.
Пускай же папой будет он!
А я различий не терплю, не терплю:
Вино и девушек люблю, да, люблю.
Чтобы все это совместить,
Простым студентом надо быть.
В одной руке держу бокал, да, бокал,
Да так держу, чтоб не упал, не упал,
Другою обнял нежный стан —
Теперь я папа и султан!
Твой поцелуй, душа моя, душа моя,
Султаном делает меня, эх, меня!
Когда же водки я напьюсь,
То папой римским становлюсь!
— Ого! — восклицает Николаич — сто лет не слыхал!
— Что? Эту песенку?
— Ага. Я уж думал ее и не помнит никто.
— Ну отчего ж. Мы с Валеркой — это сосед мой — всегда распевали, как поддадим.
Мы ж дальнобойщики — едешь да поешь всякое — и не уснешь и ехать веселее. Грузы-то ценные, 'грачей' нынче брать опасно. Может, вместе грянем?
— Обязательно. Только бы нам найти место поспокойнее — и чтоб 'Хивус' смог подойти. Мне как-то с сетками спокойнее. А то любая зомбака не ровен час в окно прыгнет.
— Э, спокойных мест тут полно — сейчас заберемся к водокачке — там и обустроимся.
— Нам бы глянуть, что там в Знаменке.
— Это можно, конечно, только там выезжать я бы не стал. Лучше через Шуваловку.
— Почему?
— Дорогу там перекрыть — раз плюнуть. Пара ублюдков с автоматами в сторожку — и копец нам. И не развернешься. А задом под огнем корячится — удовольствие малое.
— Ладно, обойдемся без Знаменки.
— Можем встать, в бинокль аккуратно глянуть.
— Хорошо. Нам вообще-то сама Знаменка ровнофиолетова. Кронштадтским может быть интересна.
— Здесь как место? Подходит для ремонта? Я к слову — тоже немного варить умею, так что если что — сетку-то прихватить смогу.
— Годится место. Вполне. Встаем.
Местечко и впрямь вполне себе подходящее — от берега прикрывают деревья и тростники, от трассы — опять же деревья. В сотне метров — какое-то полуразрушенное краснокирпичное здание, но за ветками его видно плохо. Явно нежилое, так что вряд ли там сидит засада. На всякий случай Николаич и Семен Семеныч осматривают в бинокли окружающие пейзажи и остаются довольны.
Располагаемся под прикрытием машин. С подошедшего 'Хивуса' вытаскиваются баллоны, шланги. Куски разномастных сеток и решеток. Михин батя напару с немного пришедшим в себя сварщиком начинают примеряться к работе. Ильяс с Сережей растопыриваются, беря в прицел окрестности. Остальные собираются кучкой и приседают на корточки.
— Ну, что там надо было сообщить команде медицинского? Токо Доктор — вкратце.
— Ясно. Сейчас наша команда оказывала помощь раненым. В целом — все отлично, но в наложении жгутов были грубые ошибки. Опасные. Поэтому — без деталей и упреков:
Первое: Жгут накладывать ТОЛЬКО при артериальном кровотечении. Причем сильном. Таком, которое реально угрожает смертью. Девчонке при травме пальца жгут накладывать не надо было — максимум из нее выльется стакан крови, это она переживет. А от наложенного жгута может и с пальчиками попрощаться.
Второе: Если накладываете жгут — не тяните со всей дури — надо пережать всего-навсего артерию, а не разминать в хлам мышцы, нервы и сосуды. Не перекрывайте кровоток уже первым туром жгута — нервы попортите. И не себе, а раненому.
Третье: Если все же накладываете жгут — надо перетягивать артерии. Не вены! У девчонки жгут был наложен слабо — словно ей внутривенный укол собирались делать. Это плохо — артерии продолжают качать кровь как ни в чем ни бывало — а вот венозный отток вы перекрыли — кровотечение от такого жгута только сильнее. Рука со жгутом должна быть белой — и без пульса, а не синей и с пульсом.
Четвертое: У мента жгут наложен был правильно — но записки с временем наложения я не видел.
— Я писал — обиженно говорит Вовка.
— Вова — я не упрекаю! Сделал — молодец! Но я записки не видел — значит и в госпитале не увидят. А срок у наложенного жгута — полчаса — час — потом ручку нахрен отрезать придется.
— Глупости это, с бумажками — встревает Надежда — пишите на лбу у раненого.
— Во, человек дело говорит! Наконец — последнее — пятое — жгут очень серьезное мероприятие, небезразличное раненым. Поэтому — не частите. Чем меньше наложено жгутов — тем лучше.
— Понятно — отвечает опер. — Ну и как мы узнаем — артериальное это кровотечение или венозное?
— Дык артерии идут в глубине конечностей — под прикрытием мышц и костей. Вены — поверхностнее — обеспечивают отток. Артериальная — светлая, алая, венозная — темная.
— Позвольте, я добавлю — хмыкает Надежда Николаевна.
— Валяйте!
— Валяю! Все просто — артериальное кровотечение — как молодецкая эякуляция стреляет струями, прерывисто, мощно. Из сонной — аж на три метра может прыскать. Венозное — как старческое мочеиспускание — вялая струйка с убогими потугами на пульсацию... Так понятно?
— Понятно...
— Раз понятно — мы с Ильясом сейчас сходим глянем на Знаменку. Доктор с камерой — держитесь сзади, мало ли, снять будет что. Остальным — по расписанию боевого дежурства.
Элегантный особняк Знаменка гордо стоит на холме — и глядя на него Николаич тихонько присвистывает.
— Красиво люди жили. Тут если все расчистить — загляденье.
— А сейчас как насчет живых?
— Сейчас живых не видать. Зомби вижу. Немного.
— Ну. Уже легче. Я боялся, что у этих тварей тут основная база.
— Да, их гнездо искать придется. Неизвестно, что они там задумали.
— Я бы их гнездо лучше бы с броней искал. Как-то не воодушевляют меня джипы.
— Меня тоже. Но кто ж знал... То есть бандиты должны быть — и первое время их должно быть густо. Однако вот такого — не ожидал...
— Я панораму снял. И на приближении — тоже.
— Тогда возвращаемся.
И мы возвращаемся.
Пока мы ходили, ребята вытащили из амфибии жратву и термоса — и сидят закусывают. Только мастер-сварщик старательно что-то налаживает и колдует над оборудованием, остальные обжигаясь хлебают чай и жуют, что бог послал. Я видел, что тащили две коробки — одну 'от Дарьи', другую с сухпайком на сутки. Сухпай получили от Крепости. И Ильяс успел уже отметить, что в этом сухпае — все те же хлебцы, мясорастительные консервы — проще говоря, перловая и гречневая каши с мясом, ну и еще правда сахар добавлен. Это НЗ — на всякие непредвиденные. От Дарьи же вещи куда вкуснее — немножко уже подчерствевшие хлеб и булка, что для многих обитателей Крепости уже лакомство, масло, плавленый сыр в коробочках, вакуумные упаковки с ветчиной, несколько банок с пресервами — в основном селедкой. Привет от минисупермаркета, в который уже черт знает как давно мы ходили с Сергеем...
Семен Семеныч орудует ложкой и вилкой — я то с чего-то взял, что он голый и босый, совершенно упустив тот момент — что вот он — его джип, а у охотника в джипе много чего откопать можно, не только ложку-вилку.
Жалею, что Дарья не видит как он ест. Нормальной женщине вкусно и со смаком жрущий ее стряпню мужчина тож доставляет удовольствие. Одним видом. Видно, что Семен Семеныч знает толк в житейских радостях. И ест с аппетитом. Тоже наш человек — бергинизатор.
Присоединяемся. Этакий пикничок получился. Жаль только, что совсем недалеко такое, что даже мне вспоминать неохота, чтоб аппетит не портить.
— Мужики, а горяченького спроворить не получится? Роллтона какого или еще что? — просительно говорит Семен Семеныч.
— Вот кашу, например можно подогреть. Пойдет?
— Конечно, пойдет. Паяльная лампа есть в хозяйстве?
— Лампы нет, сварка есть.
— Отлично. А где банка?
— Держи.
Радует, что, получив банку, Михин отец тут же ее вскрывает. Дурни, взявшиеся разогревать не открытые банки, получают массу удовольствия, когда консервы начинают рваться в костре с энтузиазмом ручных гранат...
Потом он отправляется к сварщику, минут несколько они колдуют вдвоем — и Михин батя возвращается с шипящей и аппетитно пахнущей жестянкой в которой пузырится гречка с тушенкой.
— Не подумайте, что жалею — но вы особенно не напирайтесь в один присест. Все ж таки постились несколько дней.
Семен Семеныч смотрит на Надежду с жалостью.
— Милая девушка, я отлично все понимаю, спасибо. Только это для меня не напираться, это так — легкая закусь. Не хотите каши? Горячая, с поджаристостью!
— Не откажусь.
И мне кажется, что железная Надя, как ее втихомолку окрестил смешливый Серега, разрумянилась сильнее от этого видно непривычного 'милая девушка' обращения и ласкового тона. Мужики — то к ней клеились, раз она была в военном, судя по всему коллективе, а вот так — получилось очень по-домашнему.
