— Хорошо, как только мы закончим здесь, у нас будет возможность отдохнуть. Мои поиски…не настолько срочны…
— Кажется, мне уже легче, — за разговором я действительно забыл о боли и теперь любопытство снова проснулось и властно заявило о себе. — Давай откроем ящик и узнаем, что нашли.
— Давно пора, мастер, — Соу ловко вставила в щель под крышкой ножницы и поддела ее, ломая скобы и гвозди, — Открывай. Это твое.
— Спасибо, Соу, — и я сдвинул крышку, прикрывая от слепящего света глаза.
Когда сияние немного рассеялось, я осторожно погрузил руки в острую мерцающую пыль, чувствуя гладкие формы внутри и нежно, словно новорожденного, поднял из тяжелой стеклянной гробницы хранившийся в ней сосуд.
Тонкого прозрачно-зеленого стекла алембик, старый, но чистый и отлично сохранившийся, с притертым горлышком и изящной трубкой лежал в кровоточащих ладонях, источая призрачное сияние.
— Прими его, мастер, верни в себя.
— Кажется, я понимаю. — ответил я, завороженно любуясь идеальной вещью, а затем, повинуясь какому-то наитию, приложил его к груди.
Алембик провалился внутрь, словно мое тело было из воздуха. Перед глазами пронеслись воспоминания — маленький мальчик за толстой энциклопедией, он же, подросший, читающий с фонариком под одеялом, подросток с распечатками книг алхимиков перед грубым лабораторным оборудованием в сарае, парень за столом в полутьме, окруженный свалкой журналов и книг, в мерцающем свете монитора…
— Это твоя любознательность, мастер. Твоя жажда новых знаний, преследовавшая тебя от рождения. Величайший дар и в то же время проклятие.
— Постой, но разве она куда-то пропадала? Почему я нашел ее здесь, в пыли и забвении?
— А когда ты прочел последнюю книгу? Это не обвинение, не обижайся, но в этом мире ничего не бывает постоянным, если его не поддерживать.
— И что же теперь?
— Когда настанет время Opus Magnus, ею ты уловишь все, что должен, и направишь далее. И кстати, это ты должен мне обьяснять такие вещи — не у меня в голове заперта специфическая библиотека.
— Тогда откуда ты знаешь, Соу?
— Потому что людям свойственно скрывать истину за аллегориями. А мне знаком тот же процесс — только описанный и увиденный иначе.
— Соу, я думал об этом еще до того, как…хм, попасть сюда. Как ты считаешь, Отец прошел тем же путем?
— Думаю, да. Быть может, одна из прочтенных тобою книг написана именно им…
— Тогда она может стать зацепкой для наших поисков, Соу. Пожалуй, мне стоит внимательнее отнестись к ним.
— Зацепкой? Даже если ты как-то поймешь, что он писал именно эту книгу, что это нам даст?
— Временной период как минимум. Начало его жизни — и возможно, биографию.
— Но он не мог открыто жить до наших дней…
— Зато если после его «смерти» в другой стране вдруг появился кто-то не менее яркий, можно присмотреться и проследить его следы до нашего времени.
— В этом есть логика, мастер. Хотя мне кажется, что это все же ложный след.
— Попытка не пытка. Если не получится, мы ничего не теряем, верно? К тому же, разве тебе не интересно, как он жил все это время?
— Конечно, интересно!
— Тогда я буду делиться с тобой мыслями и идеями по этому поводу. Ты, пожалуй, лучше сможешь оценить, кто из людей мог быть Отцом.
— Интересно будет послушать твою версию, да и замечания найдутся — я все же немало пожила на свете и медиумы у меня были разные, очень разные. Но чтобы мы выбрались отсюда живыми, тебе стоит быть внимательней. Как только нечто покажется тебе необычным, остановись и прислушайся к себе. Нам еще немало предстоит собрать в этом огромном лабиринте и пока что приходится полагаться только на удачу.
— Пока что? А что изменится, Соу?
— Сны только кажутся хаотичными и бессистемными. В них есть свой внутренний порядок, и поняв его, мы поймем, где искать все, что нам нужно. Вы называете это самоосознанием.
Легко сказать — прислушивайся, когда вокруг творится эдакий хаос. Сон все же не самое обычное место и отделить нечто особое в нем — задача не из простых, особенно когда в голове попутно крутятся заумно аллегоричные тексты, из которых следует извлечь искусно скрытые зерна истины.
Но теперь я начал понимать их несколько иначе — как и предполагали не которые исследователи, их инструкции были рассчитаны на работу не столько с веществами материального мира, сколько с душой и сном самого алхимика, но рассчитаны особым образом — не имея возможности погрузиться в себя напрямую, они достигали нужных эффектов работой в лабораториях, когда операции внешнего мира и внутреннего начинали протекать в гармоничном согласии, изменяя друг друга.
За этими размышлениями я чуть было не пропустил угрожающего вида дыру в бетонных перекрытиях и остановился только из-за предостерегающего окрика Соусейсеки.
Мы находились в каком-то странном переплетении коридоров, которые незаметно переходили с уровня на уровень, сбивая путешественника с толку. Именно сюда бежала Хинаичиго — или ее призрак? — и я успел пожалеть, что мы отправились за нею следом.
В очередном тупике Соу остановилась, задумавшись.
— Что скажешь, мастер?
— Нас завели в лабиринт, вот что я скажу. И быть может, не стоит ориентироваться по цифрам на стенах, если их писали не мы сами.
— Не о том речь. У всего здесь есть предназначение, нет ничего случайного. Думай, почему возникло это место, мастер.
— Кажется, этот вопрос не легче вопроса о смысле жизни. Я не вижу системы, находясь внутри нее.
— Быть может, тебе будет проще, если я ее нарисую?
— Ты помнишь весь лабиринт, Соу? Это же невозможно!
— Я провела во снах немало времени, будучи ограничена двадцатью минутами. Как думаешь, мог ли Отец допустить, чтобы я страдала топографическим кретинизмом?
— Охотно верю, — засмеялся я, — Тогда нарисуй его, и быть может, я скажу, зачем он нужен.
Антракс
Музы незримо спускались на землю и, склонив голову на плечо, завороженно слушали, как пел Лемаршаль. Я и Суок молча внимали ему, сидя на постели. Совершенен. Воистину la voix d’un ange. Когда он скончался в больнице несколько лет назад, мы с друзьями месяц носили траур — точнее, просто черную одежду, кое-как похожую на траур. Над нами смеялись, нам было пофиг. После смерти Виктора Цоя его фанаты стаями летели из окон, вскрывались полями кроваво-красных цветов. После смерти Грегори любители его мягкого, светлого голоса только укрепились в воле к жизни. Виноват ли Цой? Хотел ли он этого? Разумеется, «нет» два раза. Но все же подумайте над этим. Просто подумайте. Забавы ради.
Суок легонько шевелила губами на припевах, покачиваясь взад-вперед. Кажется, она была со мной вполне солидарна, хотя вряд ли вообще понимала смысл песни. Французским языком я отродясь не владел, а уж она тем более. Но все же оценила красоту. У девочки хороший вкус. Но это мне сейчас помочь никак не могло.
— Не увлекайся, дочь, — я коснулся ее плеча, заставив удивленно повернуться ко мне. — Красотой песни ты сможешь насладиться потом. Сейчас же слушай ее смысл. Внимай ему.
— Хорошо, Отец… Но я не понимаю этих слов. Что такое «онволе муа»?
— Это другой язык, Суок, французский. На нем это означает «отпусти меня». Люди, которые живут далеко от нас, называют вещи по-другому и не так произносят слова. Так уж сложилось.
— А почему так?
— Много причин… Главным образом, потому, что редко или вообще никогда с нами не встречались, жили на чужих землях, где все было иным, непохожим на то, что здесь. Им приходилось придумывать новые слова для обозначения вещей. Со временем они начинали произносить старые немного иначе… Сейчас же, чтобы люди разных народов поняли друг друга, им приходится изучать речь друг друга.
— Как странно… Но как же тогда я пойму, о чем поет этот мальчик?
— Сердцем, Суок. Забудь о том, что не понимаешь его речи. Язык — просто форма, мешанина закорючек на бумаге и звуков, издаваемых горлом. Ощути то, что он хочет донести до тебя. Тем более, что основные два слова ты уже знаешь… Ну вот, надо заново.
— Прости, Отец…
— Ты-то тут при чем? — пожал плечами я, отщелкивая трек на начало и ставя на повтор. — Это ведь я тебя заболтал. Начинаем. И помни: слышь красоту, но не позволяй ей одолеть смысл. Он — главное для тебя ныне.
Вновь усевшись на постель, я устроился поудобнее и застегнул рот на пуговицу, смотря, как она сосредоточенно вслушивается в слова вечно молодого певца.
То, что работенка мне предстоит титаническая, стало для меня очевидно еще вчера утром. Впрочем, это можно было предсказать после первых же минут. Глупо надеяться, что существо, не умеющее даже ходить, обладает какими-то сверхъестественными способностями, подобными силам Rozen Maiden. Если даже они и были — хотя в успехе своего предприятия по созданию Розы я не сомневался, — то находились в потенциальном, зачаточном состоянии, вывести из которого их было невероятно трудно. Как обучить колдовским манипуляциям дитя, не подозревающее, что это такое? Как вообще объяснить ей, чего я от нее хочу? Ох, блин. Столько дел и так мало времени.
Роль профессора Дамблдора мне не подходила — несмотря на красивое метание янтаря и более-менее сносное обращение со снами, в чудесах я, надо признаться, по-прежнему разбирался лишь немногим больше, чем известное животное в известных цитрусах. Я ничему не мог ее обучить, не зная ни механики, ни принципов действия даже собственного колдовства. Не учить же было тоже нельзя — Роза Мистика не должна оставаться пустой к тому времени, когда… хм… когда все будет завершено. Она должна прийтись по вкусу Суигинто. Возможно, тогда я смогу наконец находиться рядом с ней.
Интересно, знают ли сами куклы, каким образом творят магию? Или это своего рода «видовая особенность», вроде едкой пальбы жука-бомбардира? Какая разница, в сущности. Я-то не кукла. Да и узнать у них истинное положение вещей не представлялось возможным. С тех пор, как я выбрался из Реки, мне ни разу не удалось не то что их найти, но даже приблизиться, даже просто обнаружить в Н-поле следы какой-либо из Сестер. Порой я рыскал часами, бороздя холодную тишину, но все было напрасно. Координаты чудес будто вымерли.
Кого же подыскать в учителя для Суок? Лаплас? Нафиг. Расплачиваться нечем, да и кадр тот еще — больше вреда, чем пользы, принесет: не удивлюсь, если и за духа он в свое время что-нибудь с меня слупит. Энджу? Вернусь без куклы и со штихелем в глазу. Если не вообще без головы. Не следовало себя переоценивать. Прошлая победа досталась мне обманом, во второй раз этот номер не пройдет. Если бы он каким-то чудом сумел тогда уклониться, вашего покорного слугу с вероятностью 80 % действительно пришлось бы собирать по кусочкам — если, конечно, кому-нибудь вообще пришла бы в голову подобная идея. Мой левый резец до сих пор пошатывался после его пинка.
Была и еще одна причина, по которой не стоило обращаться к Анжею: мне не нужна была очередная недоделка. Хотя он каким-то образом научил Бару аметистовым чарам, я не припоминал, чтобы она проявляла еще какие-нибудь таланты. Ущербная копия, остро отточенный карманный ножик с одним лезвием — рядом с многофункциональными швейцарскими изделиями, способными быть и отверткой, и ножом, и даже рацией. Rozen Maiden отличались от куклы Энджу, как медведь от коалы, все они владели сложным и многогранным колдовством, на порядок выше тупой силы сиреневых кристаллов. И мне нужно было нечто подобное. Только лучшее отдают богам. Да.
Следовательно, опять оставался только я сам. Порочный круг какой-то. Хотя, с другой стороны, кому, как не отцу, позаботиться об образовании своей дочери? Особенно если все школы в городе сгорели, а последний частный преподаватель «скоропостижно переехал» как раз вчера… Ох, братишка, страсть к аналогиям тебя когда-нибудь убьет. Холера ты, холера, язва сибирская… М-да. Не всякого слона может свалить вирус. Чрезвычайно печально, что к данному штамму у моего кровника оказался иммунитет. Ничего. Мутирую.
В сущности, к настоящему моменту «план занятий» у меня уже сложился. Однако реализовать его в плотном мире, где у меня не было никакой власти над окружающей обстановкой, было невозможно. Н-поле, нейтральная территория, тоже не подходило — предпочитаю действовать на своей. Суок же не умела выходить ни в Н-поле, ни в мир снов, и если в первое я еще мог протащить ее за собой, то во второй проникнуть было куда труднее. Часто ли людям снятся одинаковые сны? Ох, редко. Почти никогда.
Но я все-таки придумал способ. Собственно говоря, его воплощением мы в настоящий момент и занимались.
— Отец, я, кажется, поняла, — прервала ход моих мыслей Суок. — Этот юноша… Он поет чужие слова, но с его губ они срываются, как его собственные. Его что-то удерживает, а он рвется на волю и приказывает своим цепям распасться… И они распадаются. Кто он? Где он живет?
— Он умер, дочь. Его источила смертельная болезнь, от которой его не успели спасти.
— Что такое «умер»?
— Умер — это значит перестал быть, Суок. Со всеми это происходит рано или поздно. Тебе не стоит задумываться об этом. Я знаю как минимум одного человека, который сумел обмануть смерть. Юноше, песню которого ты слышала, это не удалось. Но жизнь вечна, а в вечности смерти нет. Об этом помни всегда.
— Я запомню, Отец, — серьезно кивнула она.
— Ты поняла, о чем он пел?
— Да, поняла.
— Тогда дай мне руку.
Мне уже не нужно было ни готовить твердую плоскость, ни туманить сознание палочками: Черное Облако было прочно связано со мной якорем моего убежища, черным посохом, запустившим острые когти в плоть моего сна. Тем более все это не нужно было ей. Я просто прикрыл глаза и начал нараспев читать мантру.
Ом. Суок удивленно посмотрела на меня, но промолчала.
Ма. Звон колокольчиков Сансары наполнил мироздание. Я ощутил вращение Земли и услышал боевые песни ашуров, вечно сражающихся друг с другом в Серебряном Облаке. Стихиали вершили свой танец в ночном небе, ведомые западной королевой. Коснувшись разумом мыслей Суок, я воспринял ее чувства. Чувства ко мне. Я приказал себе забыть о них.
Ни. Я вплелся в ее мысли и чуть подтолкнул последние воспоминания. Ты слышишь меня, дочь? Да, Отец, дорогой, любимый Отец. Как ты так говоришь — молча? Ты все узнаешь — со временем. Теперь же запоминай. Поняла ли ты песню? Да. Помнишь ли ты ее смысл? Да. Пой.
