К сожалению, в этом не было необходимости.
Постепенно люди колонизировали сравнительно просторные помещения корабля. Они расстелили свои вонючие одеяла на полу, спорили из-за того, кто займет кушетки, и даже пытались протащить бедное животное через Восьмую комнату на корабль. Вскоре они развесили свои одеяла, чтобы разделить помещение на ряд отдельных камер.
Корабль значил для них не больше, чем удобная хижина, понял Пол, удивленный и раздраженный одновременно.
Только седовласая женщина проявляла какое-то постоянное любопытство к самому кораблю. Она бродила по стенам, трогая, вглядываясь, изучая. Были панели, на которых были изображены сцены со звездами, но это были не простые окна; они показывали изображения, которые были увеличены, перевернуты или искажены, как если бы они были видны сбоку в отражающем слое льда. Другие панели, более крупные по площади, покрывали нижние стены подобно серебристой краске. А к столу, закрепленному под множеством панелей, были прикреплены устройства, в которых Пол сразу узнал уолдо, приспособленные для человеческих рук. Очевидно, это была система управления кораблем. Со смесью восхищения и страха Пол наблюдал, как женщина приблизилась к странным предметам, похожим на варежки; она осторожно потыкала в них, а один раз даже, казалось, собиралась сунуть руки внутрь. Но затем нервно попятилась и пошла дальше.
Пол со вздохом, эквивалентным волновой функции, смирился с тем, что придется подождать еще немного.
Эрвал провела пальцами по блестящим поверхностям корабля. Она уставилась на панели, странные варежки, фигурные кресла и изо всех сил пыталась понять.
Она стояла перед серебристой настенной панелью. Невыразительный прямоугольник, примерно с нее ростом, отражал усталую, неуверенную в себе женщину. Возможно, она просто не была готова к этому. Если бы только Тил был здесь...
...Она протянула правую руку и просунула ее сквозь серебряную панель, как будто это была лужица какой-то жидкости, невозможно стоявшая дыбом; она не почувствовала никакого дискомфорта, только легкое, смутно приятное покалывание...
Сон испарился. Ее руки были надежно прижаты к бокам. Она поднесла правую руку к лицу и потрогала ее, поворачивая снова и снова; на ней не было никаких повреждений, вплоть до отсутствия знакомого участка обмороженной кожи между костяшками пальцев.
Она обнаружила, что дрожит. Видение, как и первое, было таким же реальным, как жизнь. Казалось, что ее хватка за реальное ослабевает. Она закрыла глаза и стояла там, одна в грязной суете корабля, страстно желая оказаться с Дейменом в теплой, темной безопасности своего вигвама.
Она заставила себя открыть глаза и уставилась на серебряную панель. Та мягко сияла в рассеянном свете. Она неохотно вспомнила, каким полезным оказался первый из ее снов наяву, тот, который показал ей, как попасть на корабль. Возможно, этот последний сон будет таким же ценным...
Если бы у нее хватило смелости выяснить это.
Она протянула дрожащую руку. Кончики ее пальцев коснулись блестящей панели, затем без сопротивления скользнули под поверхность. На ее взгляд, пальцы были словно отрезаны лезвием; но она могла чувствовать их в неизвестном пространстве за панелью и пошевелила ими для эксперимента. Она ничего не ощутила; как будто панель была сделана из воздуха или какой-то теплой жидкости.
Она убрала пальцы. Сопротивления не было. Она внимательно осмотрела свою руку, пощипывая кожу, затем с сомнением посмотрела на панель еще раз.
Почти импульсивно она просунула руку прямо сквозь серебро, погрузив ее до запястья. Она не почувствовала ничего, кроме смутного, глубокого тепла; ее вытянутые пальцы ничего не нашли в скрытом пространстве.
Она снова отдернула руку, изучила ее и согнула пальцы. Она чувствовала себя, во всяком случае, здоровее, чем раньше; когда она двигала суставами, ее не беспокоила скованность, которую она иногда испытывала в костяшках пальцев....
На самом деле, она чувствовала себя намного здоровее. И теперь на ней не было никаких следов. Пятно обморожения между костяшками исчезло.
Новость о чудесном исцелении быстро распространилась. Вскоре сквозь серебряный занавес стали просовывать руки, предплечья и локти; они вернулись освобожденными от порезов, синяков и участков поврежденной льдом кожи. У Арка было небольшое растяжение лодыжки, и он поднял ногу и комично просунул ступню сквозь серебряный занавес. После этого он расхаживал по залу, ухмыляясь, заявляя, что сустав стал крепче, чем когда-либо.
Один пятилетний ребенок страдал от изнурительной инфекции грудной клетки, и в руках своего отца он выглядел немногим лучше, чем неаккуратный мешок с костями. Наконец отец протолкнул ребенка через перегородку. Слезы текли по его лицу, он держал мальчика так, чтобы его не было видно, несколько мгновений.
Когда он вытащил сына обратно, жители деревни столпились вокруг, ожидая чуда, но мальчик казался таким же худым и бледным, как и раньше. Отец храбро улыбнулся ребенку, который взволнованно рассказывал, как там было темно. Жители деревни отвернулись, качая головами.
Эрвал придерживалась своего мнения и наблюдала за мальчиком.
Сначала улучшение было постепенным, но через несколько дней оно не вызывало сомнений: кашель мальчика прекратился, к щекам вернулся румянец, и, наконец, его вес начал увеличиваться. Все были тронуты этим, и была устроена импровизированная вечеринка, на которой в деревянных стаканах с молоком коровы-мамочки поднимали тосты за выздоровление мальчика.
Эрвал тщательно обдумала инцидент и попыталась понять его значение.
В течение следующих нескольких дней ей приснилось еще несколько снов наяву, и постепенно она научилась доверять им. Она открыла еще несколько серебряных панелей и достала еду и питье такого изобилия, какого жители деревни никогда раньше не видели. Это был повод для еще одной вечеринки... Затем она научилась дотрагиваться до пола — просто так, — чтобы часть его открылась, открывая бассейн с теплой, прозрачной водой. Жители деревни никогда не видели столько незамерзшей воды и неуверенно уставились на нее. Дети были первыми, кто попробовал это, и вскоре взрослые поняли, что невозможно удержаться и не присоединиться к их играм. Грязь смылась с тела Эрвал, унося с собой часть груза ответственности, который она несла с тех пор, как покинула деревню. Вскоре бассейн превратился в темную жижу; но как только Эрвал закрыла и снова открыла дно, вода восстановила свою прозрачную чистоту.
Жители деревни отнеслись к этим чудесам спокойно. Когда Эрвал преподносила каждый новый сюрприз, они с любопытством смотрели на нее, один или двое спрашивали, как она догадалась прикасаться к панелям или стенам именно таким образом; но, будучи не в состоянии объяснить сны наяву, которые видела только она, она просто улыбалась и пожимала плечами.
Возможно, на корабле было что-то, что посылало ей сны. В конце концов, панель сновидений была бы не более чудесной, чем панель исцеления...
Но она не могла в это поверить. В видениях был элемент терпения и сочувствия, которые напомнили ей о людях, заботившихся о ней в прошлом: о ее матери, о Тиле, о старой Аллел. Несомненно, за этими видениями стоял человек; и несомненно, он был таким же человеком, как и она сама.
Постепенно она стала думать о своем благодетеле как о Друге.
Она задавалась вопросом, почему он — или она — просто не вошел в дверь корабля и не показался. Она подозревала, что никогда не узнает его имени. Но она убедилась, что он намеревался только помочь ей, и молча поблагодарила его.
Но затем начались новые видения, и вскоре ей захотелось отключить свой разум, как она могла закрыть глаза, заткнуть уши.
В этих новых снах она сидела в одном конце комнаты, за столом, к которому были прикреплены странные мягкие рукавицы. Она просовывала в них руки и распластывала пальцы по столешнице. Само по себе это казалось не таким уж плохим... но затем наступало беспомощное движение, похожее на скольжение по ледяной равнине, и сон превращался в кошмар.
Испуганная, она сопротивлялась снам, но они обрушивались на ее сознание, как снежинки. Даже сон не был спасением. Она чувствовала за снами настойчивость, беспокойство; но там также были терпимость и доброта. Очевидно, Друг очень хотел, чтобы она сунула руки в варежки, подчинилась этому ужасному ощущению падения. Но она чувствовала, что если ей не удастся преодолеть свой ужас, Друг останется и поможет ей заботиться о своих людях, здесь, в Восьми комнатах и на корабле, пока они живы.
Наконец, через несколько дней сны прекратились. Возможно, Друг сделал все, что мог, и теперь ждал, смирившись с любым решением, которое она могла принять. Она стала беспокойной в пределах корабля и комнат, капризной и нетерпеливой со своими товарищами, и плохо спала.
Наконец она подошла к маленькому столику. Двое детей шумно играли у ее ног, почти не замечая этого. Она села и сунула руки в варежки. Она почувствовала миллион крошечных покалываний, как будто перчатки были набиты тонкими иголками, но боли не было.
Корабль задрожал.
У нее перехватило дыхание; трепет, пробежавший по обшивке корабля, был почти сексуальным по своей интенсивности, как будто она прикасалась к любовнику.
Она почувствовала затишье в шуме помещения. Жители деревни почувствовали волну и беспокойно огляделись, их новый дом внезапно снова стал чужим местом.
Она медленно разжала пальцы, повернула руки ладонями вниз и намеренно положила их на столешницу.
Теперь по кораблю снова пробежала дрожь; она представила, как просыпается великан, разминающий огромные мышцы после слишком долгого сна. Ее захлестнул страх; но она держала руки крепко и цеплялась за мысль, что Друг где-то нависает над ней. Конечно, Друг не причинит ей вреда.
Арк ворвался в комнату. Он дико озирался по сторонам, пот блестел на его лысой голове. — Эрвал! Что ты делаешь с кораблем?
Она обернулась. — О чем ты говоришь?
Он жестикулировал, описывая руками широкие дуги. — Ты можешь видеть это из Восьмой комнаты. У корабля выросли крылья! Они, должно быть, в сотню миль длиной, и они черные, как ночь...
Эрвал едва слышала его, потому что ее голова была заполнена новой серией снов, как будто Друг теперь был возбужден сверх всякой меры. Она закрыла глаза, покачала головой; но видения все равно не исчезали. Она могла видеть Восьмую комнату, но снаружи; это была хрустальная игрушка на фоне звезд... и корабль исчез с ее борта.
Она понятия не имела, что означало это видение. Снова и снова оно стучало у нее в голове, как удар ладонью по виску. Наконец, испуганная и сбитая с толку, она... отразила... видение вернулось.
Раздались крики; она услышала, как люди падают, плещутся в бассейне. Затем пришел тот ужасный сон — ощущение скольжения...
С криком она вырвала руки из варежек. На мгновение ее пронзила боль, сожаление, как будто она отвергала возлюбленного. Ощущение движения прекратилось.
Она огляделась. Сбитые с толку жители деревни цеплялись друг за друга, плача. Дверь, которая вела в Восьмую комнату, закрылась сама собой. На одной из стенных панелей она увидела Восьмую комнату... Но, как и во сне, комната уменьшилась в размерах, как будто она рассматривала ее с некоторого расстояния.
Мускул на щеке Арка дрогнул. — Эрвал, что ты наделала?
— Я... — Она обнаружила, что в горле у нее совсем пересохло. Она облизнула губы и попробовала еще раз. — Думаю, я переместила корабль. Но не уверена, как.
Он указал на дверь. — Если бы она не закрылась сама по себе, связь с комнатой могла бы просто разорваться. — Он обвиняюще посмотрел на нее. — Что, если бы кто-то упал? Или что, если бы дверь закрылась за одним из нас, возможно, за ребенком? Они могли быть разрезаны надвое.
Страхи Эрвал утихли, и она обнаружила, что может спокойно сказать: — Арк, не думаю, что это могло произойти. Корабль просто не создан таким образом. Он здесь, чтобы помогать и защищать нас.
Он с любопытством уставился на нее, почесывая затылок. — Ты говоришь об этом так, как будто оно живое.
— Возможно, так оно и есть. — Она дотронулась до варежек и вспомнила волнение, охватившее ее чувства.
— Забери нас обратно. — В голосе Арка слышалась едва сдерживаемая дрожь.
Она посмотрела на стенные панели. Жители Восьмой комнаты беззвучно взывали к кораблю, колотя по хрустальным стенам; они были похожи на насекомых в ящике со льдом, и обитатели корабля оцепенело смотрели на них.
Эрвал кивнула. — Да. Все в порядке. — Она снова сунула руки в варежки; корабль снова задрожал, как будто это было какое-то огромное животное, готовое выполнить ее приказ.
Она почувствовала, что Друг парит рядом.
Она закрыла глаза и — представила — как корабль вернулся на свое место рядом с Восьмой комнатой. Последовало еще одно сбивающее с толку скольжение в пространстве, на этот раз более короткое, и корабль остановился.
Она подняла глаза. Дверь, преграждавшая путь в Восьмую комнату, растворилась; жители деревни на корабле бросились к двери и обняли своих товарищей, как будто их разделяло гораздо больше, чем несколько сотен ярдов и несколько минут.
После этого многие из маленькой группы вернулись в сравнительно знакомые пределы Восьми комнат — некоторые зашли так далеко, что провели несколько ночей снаружи, утопая в холодном, успокаивающем снегу, — и прошло некоторое время, прежде чем они снова стали доверять внутренностям корабля. Некоторое время Эрвал не решалась снова двигать корабль; но когда она сунула руки в рукавицы, это было похоже на ощущение мускулов под густыми волосами на предплечье Деймена.
Пол ликовал.
Люди могли быть неискушенными, но они не были примитивными, Пол ясно видел это. Они были сформированы пребыванием в Галактике на протяжении миллионов лет. Женщина, несмотря на весь свой страх и неуверенность, без труда усвоила основные понятия — что объект, в котором она сидела, был кораблем, который можно было направлять через огромные пространства, — несмотря на тот факт, что подобные вещи были настолько далеки от ее собственного опыта. Это было так, как если бы люди эволюционировали ради космических полетов, как если бы необходимые творческие концепции были заложены в глубоких ментальных мышцах мозга женщины — возможно, атрофированных, но теперь активирующихся заново.
Пол попытался проанализировать свои собственные реакции. Не так давно он был близок к пику своей изощренности, его сознание было мультиплексировано, а чувства охватывали всю Галактику... Теперь он проводил так много времени, запертый в грубой модели самосознания с одной точкой зрения, чтобы общаться с женщиной-пилотом, что ему грозила опасность деградации.
Зачем он это делал? Почему его это волновало?
Он стряхнул с себя самоанализ. Предстояло решить более важные проблемы. Он так долго был сосредоточен на вопросе обучения людей управлению кораблем, что забыл подумать о том, куда они должны были его доставить. Он уже почувствовал, что самая продвинутая из них, женщина-пилот, начинает задавать подобные вопросы.
