Дальше войско не шло — ползло. Хотя союзники и жаждали поскорее выбраться из леса, но теперь двигались во всеоружии, держались настороже. В сумерках разбили лагерь со всеми возможными предосторожностями, после чего военачальники собрались в царской палатке на совет.

Князья феспротов и долопов сразу же заявили, что надо возвращаться домой. Хаоны, поколебавшись, примкнули к ним. Молоссы прятали глаза, боясь встречаться взглядами с Александром. И только македоняне пытались возражать, доказывая, что до Гераклеи уже рукой подать и надо сделать последний рывок.

Воины окружили шатёр, в волнении ожидая решения царя. Эпироты роптали и на все лады повторяли одну и ту же мысль: надо возвращаться.

Александр молчал, глядя на сухо потрескивающую лучину. Полиперхонт и Кратер, едва не сорвав голос, убедили князей, что надо идти в Гераклею. Царь подтвердил приказ. До города оставалось три перехода, но уже на следующей днёвке стало понятно, что царю хуже.

На привале Александр попросил, чтобы ему помогли сойти с неудобной телеги, которая растрясла ему все кости. Хотелось просто посидеть на земле. С помощью воинов он привалился спиной к замшелому валуну. Царь смотрел в небо. В боку и ключице пульсировала боль. Начался жар.

"Защитник мужей, что занял трон не по праву, падёт..."

Снова боги посмеялись над глупостью смертных.

"Это не Линкестиец. Это я, тот Защитник мужей, что занял трон незаконно. По прихоти Филиппа... Править должен был Эакид. Править должен был сын царя Ариббы, а не его племянник".

К Александру подошли полководцы.

— Царь, — сказал Эвмен, — феспроты ушли. Они сказали, что в Гераклее нас всех ждёт смерть. Линкестиец готовит засаду.

Александр сжал зубы.

— Долопы готовы последовать за ними.

— Эвмен, — слабым голосом позвал Александр, — ближе...

Кардиец наклонился к царю. Тот слабой рукой сгрёб его за хитон, притянул лицо к своему.

— Эвмен... Бросай все и скачи в Эпир... Это ловушка, Эвмен... И мы в неё угодили... Я угодил... Воистину... если боги хотят наказать... они лишают разума... Предупреди Эакида... Он был прав насчёт афинян... Он всегда прав... Предупреди его... Спаси... моего сына... и Клеопатру...

— Я клянусь тебе, царь, что отдам за них свою жизнь.

Эвмен отступил в сторону. Приблизился Кратер.

— Что нам делать, государь?

— Идти... в Гераклею... Только там, за стенами... Спасение... Станем отступать... Ударят в спину...

Кратер кивнул.

Эвмен кликнул трёх человек из числа македонян, тех, кого хорошо знал и доверял.

— Неандр, ты тоже со мной.

Друг Андроклида, хорошо державшийся на лошади, состоял теперь в рядах гетайров, которых Александру недоставало.

Услышав волю царя, долопы и хаоны принялись кричать, что дальше не пойдут.

— А я не отступлю! — рявкнул Полиперхонт.

— И я! — шагнул вперёд Кратер.

— Вернётесь, Эакид вам снимет головы! — добавил князь Тимфеи, — за то, что вы бросили своего царя.

Молоссы кидали друг на друга многозначительные взгляды, мялись, но все же высказались за продолжение похода. Хаоны пошумели и тоже решили остаться. Пока. Долопы ушли.

Эвмен, обогнав их, во весь опор мчался в Эпир.

Войско продолжило свой путь и вошло в Гераклею. Воинов противника там действительно не было. Через два дня все высоты вокруг города заняли агриане. Среди них было немало тех, кто побывал в бесславном походе на восток. Их князья по-прежнему блюли союзнический договор с тем царём, что сидел в Пелле.

Многие лазутчики македонян попали варварам в руки, но двое смогли прорваться к своим и донести весть, что Линкестиец на подходе. С ним двадцать тысяч воинов. От рати, покинувшей Эпир, к тому времени оставалось менее десяти тысяч и воевать желали совсем немногие.

— Тут мы все и сложим головы, — сказал Филота, — я вас предупреждал.

— Злорадствуешь? — бросил Кратер, — думаешь, тебя пощадят?

— В отличие от некоторых, я не питаю иллюзий на сей счёт.

— Не продержаться нам тут до зимы, — мрачно бросил Полиперхонт, — эпироты разбегутся. Даже если и нет — Линкестиец нас всё равно сожрёт.

— Что ты предлагаешь? — спросил Кратер.

— Идём на прорыв.

Кратер скрипнул зубами.

— Добрая будет потеха! — усмехнулся Филота, — красная!

Эпир

Сменить лошадей было негде, Эвмен и его спутники больше всего боялись загнать их до смерти. Приходилось давать отдых. В такие минуты сердце кардийца готово было выскочить из груди. Он боялся опоздать. Воображение рисовало картины вторжения афинян, одну страшнее другой. Вот уж, воистину: "Не спеши, но поторапливайся".

Видать, богам было очень интересно наблюдать за кардийцем, иначе трудно объяснить его везение. Без приключений он довольно быстро, как только мог, добрался до границ Эпира. Там, наконец, удалось получить свежих лошадей, и в Додону македоняне с кардийцем буквально влетели.

Эакид принял Эвмена сразу же, в главном зале дворца, в присутствии князей-старейшин. Кардиец рассказал о случившемся без утайки. Сын Ариббы побледнел, посмотрел на Аэропа, обвёл взглядом собравшихся.

— Я услышал тебя, доблестный Эвмен. Отдохни с дороги, нам нужно хорошо обдумать принесённые тобой сведения.

— Я не устал, — попробовал возразить кардиец, но хилиарх был настойчив в своём предложении.

Эвмен не стал сопротивляться, торопился увидеть Клеопатру. Когда он, кивнув стоявшему у дверей Андроклиду, вошёл в гинекей, Неоптолем сладко посапывал в своей колыбельке. Эвмен остановился возле неё на минуту, рассматривая годовалого малыша, который только-только начал делать свои первые шаги. Кардиец хотел что-то сказать, но нянька Дейпила вытолкала его прочь.

— Тихо ты, дурень. Разбудишь.

Эвмен вздохнул и направился к царице. Через несколько минут Андроклид услышал в гинекее вскрик и, схватившись за меч, бросился на выручку.

Клеопатра лежала на полу в обмороке, Эвмен бил её по щекам, пытаясь привести в чувство. Увидев телохранителя, кардиец объяснил:

— Царь тяжело ранен.

Андроклид похолодел.

Появился Гиппий, выяснил, что случилось.

— Пришлю врача.

Ночью Эвмен плохо спал, ворочался, вставал и открывал ставни. Со стороны мегарона доносились голоса. Кардиец мог поклясться, что и Эакид в эту ночь не сомкнул глаз. А наутро Андроклид огорошил Эвмена заявлением:

— Что-то наш хилиарх мутит.

— В каком смысле? — не понял Эвмен.

— Кабы знать...

Прибыл раб, один из доверенных слуг Эакида.

— Хилиарх зовёт тебя, господин.

Идя тёмными коридорами к царским покоям, Эвмен отметил, что во дворце слишком много стражи.

Эакид стоял у распахнутого окна, сложив руки на груди, и смотрел на далёкую священную рощу Зевса Додонского.

Эвмен вошёл неслышно, но хилиарх безошибочно распознал его присутствие.

— Это ты, кардиец? — не поворачиваясь, спросил Эакид.

— Да, — ответил Эвмен, удивившись обращению всегда вежливого сына Ариббы.

Эакид вздохнул.

— Видят боги, я не хотел этого...

Он повернулся к Эвмену и сказал:

— Александр в своей слепоте и гордыне привёл государство к краю бездны. Ещё летом я встречался с афинянином Ликургом и тот объявил мне, что если Александр попытается напасть на союзную Афинам Македонию, те немедленно начнут вторжение в Эпир.

— Почему ты ничего не рассказал об этом царю? — спросил Эвмен.

— Боги свидетели! — вспыхнул Эакид, — я пытался отговорить его, как только мог! Но он не слушал меня, поддавшись змеиным чарам Олимпиады!

Это имя, нелюбимое эпиротами, на устах Эакида, прежде называвшего двоюродную сестру не иначе, как Мирталой, заставило Эвмена сжать зубы. Он начал понимать, что происходит.

"Что ты творишь, Эакид..."

— Но ты не открылся ему. Не сказал всей правды, умолчал о встрече с Ликургом. Почему?

Эакид молчал.

"Потому что ты — сын царя Ариббы. Престол, отнятый Филиппом, вот, что они тебе пообещали".

Эвмен почувствовал затылком чьё-то присутствие, обернулся. Так и есть: за спиной стояли четверо вооружённых людей. Эакид заговорил:

— Ты сказал, что Александр тяжело ранен, он умирает. Вот и Эпир стоит на грани гибели. Я не допущу этого, кардиец. Не допущу, чтобы враги топтали землю моих предков. Ты знаешь, что три дня назад, накануне твоего прибытия, афинский флот вошёл в Амбракийский залив? Ещё ранее они вторглись на Керкиру. Лучшие наши силы ушли с Александром, мы не в состоянии сопротивляться. Мы, молоссы. Вожди феспротов уже перебежали на сторону афинян. В сложившейся ситуации мне остаётся только одно... Боги видят, я не желал зла своему брату и его семье! Я был ему предан и не искал престола, хотя тот мой по праву, — Эакид повысил голос, — да, по праву рождения! Я не хотел этого, я несколько месяцев уговаривал его не ввязываться в эту драку. У меня не было выбора...

"Скажи это ещё десять раз и сам поверишь в свою искренность", — подумал кардиец.

Вслух спросил:

— Что ты намерен делать?

— Я уже объявил афинским послам, что Эпир отказывается от всех обязательств, данных македонянам. Царь Александр низложен.

— И ты думаешь, они уйдут?

— Из Амбракия — да.

— А с Керкиры?

Эакид не ответил.

— Гость пришёл, чтобы остаться?

— Керкира — не эпирская вотчина, — резко ответил Эакид, — она нам не принадлежала.

Эвмен промолчал.

— Я позвал тебя, кардиец, не для того, чтобы объяснять происходящее. Ты умён, верен. Ты не только хороший дипломат, но и смелый воин. Я знаю, македоняне недооценивали тебя. Ты мог бы принести пользу Эпиру.

— Хочешь, чтобы я тебе присягнул?

— Да.

Эвмен не задержался с ответом. Раздумывать тут нечего.

— Я клялся в верности не Эпиру, а сыну Александра Молосского. Через клятву я не преступлю. Как ты намерен поступить с Неоптолемом и Клеопатрой?

Эакид поджал губы. Похоже, разочарование хилиарха было искренним, он действительно надеялся, что кардиец перейдёт на его сторону.

— Увести его и запереть.

Эвмен повернулся.

— Не сопротивляйся, — сказал ему один из воинов, — я не хочу повредить тебе.

Кардиец кивнул.

Его заперли в той самой комнате, где он жил все эти месяцы с момента появления в Додоне зимой. Не темница, домашний арест.

Весь день он мерял комнату кругами, лихорадочно думая, что делать, что предпринять. Он ни разу не прилёг, и даже ночью о сне не могло быть и речи.

Из головы не шли слова Эакида:

"Я не желал зла своему брату и его семье. Не желал зла..."

Около полуночи у двери раздались голоса, потом странный всхлип. Задвигался засов. Эвмен напрягся.

"Решил избавиться от меня втихую..."

Он приготовился к драке.

Дверь отворилась. На пороге стоял Неандр. Возле его ног дремал стражник. Похоже, вечным сном.

В ответ на невысказанный вопрос Эвмена Неандр пояснил:

— Убили двух князей, которые отказались присягнуть Эакиду. Весь дворец занят людьми Аэропа, но уйти можно. Нас ждут лошади.

— Что с Клеопатрой и Неоптолемом? — нетерпеливо спросил Эвмен.

— С мальчиком Андроклид и Дейпила. Олимпиаду и Клеопатру увели к Эакиду. Где они сейчас, мне неизвестно.

— Надо найти их.

Неандр протянул Эвмену меч. В коридоре неподалёку обнаружился Гиппий и ещё четверо стражников. Телохранитель царицы милосердия к ним не проявил.

— Я только что узнал, — сказал Гиппий, вытирая клинок одеждой одного из покойников, — госпожу и царицу-мать заперли в гинекее, уже после того, как Андроклид унёс царевича оттуда. Нянька Дейпила тоже с ним. Наверное, мальчика уже хватились, надо спешить.

Возле мегарона послышался лязг и звон стали.

— Ну что же ты, какой неуклюжий-то! — гремел голос Андроклида, — и где вас только набрали, таких олухов!

Сразу три человека пытались танцевать в узком коридоре... Уже два. Пытались танцевать, бестолково отбиваясь от хромого телохранителя. Ещё пятеро нетерпеливо переминались с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди. Половина противников Андроклида была вооружена короткими копьями, но это не помогло: подвижность калеки им, здоровым мордоворотам, могла только сниться.

— Следующий! — скомандовал Андроклид, когда ещё один из нападавших (по правде сказать, нападал-то, как раз, телохранитель), хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег, впечатался спиной в стену и медленно сполз на пол, украсив штукатурку багровой полосой.

Гиппий, выросший за спинами аэроповых людей, не говоря ни слова, прыгнул вперёд и, схватив за шеи сразу двоих, треснул их головами друг о друга. Ещё одного заколол Неандр, с остальными быстро расправился Андроклид.

— Надо уходить, — приказал Эвмен, — мы шумели, как толпа афинских голодранцев на Пниксе. Сейчас тут вся Додона будет.

— Куда уходить? А Клеопатра? — воскликнул Андроклид, — я не могу её бросить.

Эвмен заскрипел зубами.

"Спаси... моего сына... и Клеопатру..."

Спасать царицу — сложить голову, ничего не добившись. Тогда и мальчик останется в руках Эакида. Какую судьбу сын Ариббы измыслил для него?

Кардиец не знал, что одним из ликурговых условий оставления Эпира в покое было "пресечение рода македонского ублюдка".

— Дабы ни одна тварь в будущем не могла заявить, что в жилах её течёт кровь Аргеадов, — наставлял сына Ариббы Ликург.

Эвмен не знал и того, что в эту самую минуту Эакид, дабы унять дрожь в руках, допивал четвёртый кувшин вина (отчего руки дрожали ещё сильнее) и разговаривал сам с собой, повторяя одни и те же слова: "не хотел, не оставили выбора".

Аэроп жёг усадьбы верных Александру знатных молоссов и отсутствовал в Додоне. Только поэтому беглецы были ещё живы.

Неоптолем, сидевший на руках у Дейпилы, испуганно ревел. Дейпила гладила его по голове, пыталась что-то говорить, даже напевать, но у неё самой стучали зубы от страха.

— Мы не сможем спасти обоих. Мальчик важнее, — сказал Эвмен.

Семь слов. Семь ножей в сердце.

— Идите! — распорядился Андроклид, — я попробую вызволить царицу.

— Нет! — резко возразил Гиппий, — я пока ещё старший телохранитель!

С этими словами он повернулся и побежал прочь, на женскую половину дворца.

— Уходим, — приказал Эвмен, — Неандр, понесёшь мальчика. Андроклид, поможешь кормилице.

— Куда? — буркнул Андроклид, — какой дурак в этом мире приютит Неоптолема?

— Дураки всегда найдутся, — возразил Эвмен, — нам бы только до Апса добраться.

— В Иллирию? — удивлённо спросил Неандр.

Эвмен кивнул.

— Где щенок?!

Эакид напоминал сейчас пьяного сатира. Лицо его раскраснелось, борода топорщилась, волосы спутаны, а дорогой хитон измят. Сына Ариббы изрядно штормило.