Я — вытянулся, стал докладывать. Он меня остановил, махнул рукой, типа — пустое, не заморачивайся. Показал на кресло-качалку за столом. Налил мне красного вина из глиняного кувшина.
— Голоден?
— Есть такое.
— Ешь. Пей. Насладись моментом покоя.
И это — верно. Поел. Приготовлено — вкусно. Вино — отличное. Насыщенное, густое, с долгим послевкусием. Не крепкое, как доложил Бася. Насытившись, откинулся на спинку кресла, глубоко вздохнул. "Насладись моментом покоя". Моментом. Судьба!
— Тяжко? — спросил Сталин.
— Никто не обещал, что будет легко, — ответил я.
— Не жалеешь?
— Уже нет. Переболел. Перегорел.
— Ещё нет, — сказал Сталин, — ещё будешь вспоминать этот момент и говорить: "То — были не проблемы. То — была не усталость. Вот, сейчас...! Настоящий ...!"
Не ожидал услышать мат от Такого человека.
— Соглашусь. Вам — виднее.
— Ты знаешь, зачем ты здесь?
— Здесь — это где, товарищ Сталин? — я поставил недопитое вино на стол.
— Именно здесь. Зачем я тебя вызвал? — смотрит в мои белые глаза пристальным, пронзительным взглядом.
— Сделать предложение, от которого я не смогу отказаться? — вздохнул я.
— Растёшь, — усмехнулся в усы Сталин, — я знаком с этим выражением. И спрошу таким же, крылатым: каким будет твой единственно верный, положительный ответ?
— Отрицательным, товарищ Сталин.
Я встал перед ним, вытянувшись, как на плацу.
— Сядь, что ты прыгаешь, — поморщился Сталин.
Я сел. Он помолчал, поковырял вилкой еду, долил вина, пригубил.
— Ты — верно понял — о чём речь?
— О Кольце Всевластия.
Сталин покачал головой.
— Эти твои метафоры...
Но, не поправил меня. Он стал ломать папиросы, набивать трубку, раскуривать. Смотрел на весь этот ритуал с интересом. Бася, как обычно, вел запись. Этот Железный Дровосек, оказывается — всё пишет. Надо как-нибудь перевести в плёнку, людям показать. Не, не этот момент. Это — "секретно", "сжечь" и т.п.
— Второй раз тебя спрашиваю — ты хорошо подумал?
— Хорошо подумал.
— Мы тебе не оставим выбора.
— Вам — не удастся припереть меня к стене. Семьёй и детьми вы шантажировать не станете, да и не сможете. У меня всегда будет выбор. Я всегда, в любой момент могу выбрать смерть.
— Даже так?
— Даже так, товарищ Сталин.
— Почему? Боишься? Что не справишься? Или что? Страха, лени, нерешительности — за тобой не было замечено.
— Не боюсь. Не имею права. Я — чужак. Не мне решать судьбу Мира.
— Вот как? Думал, на жалость будешь давить. На здоровье. Ещё плохо тебя знаем. Или твои политическо-религиозные установки? Ты же так и не подал заявление на кандидата в партию.
— Не подал. И не подам. И — это тоже, отчасти.
— Почему?
— Тот строй, что носит имя коммунистическим — тупиковый.
Сталин усмехнулся:
— Как ты смеешь говорить это мне в лицо — секретарю Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза?
— Как смею? Вот так! Вы же меня проверяете. Не смею врать Вам. А правду — скажу. А там — решайте. Мне — всё одно. Двум смертям — не бывать. А у меня — уже не одна. И не — две.
Горло пересохло. Отпил вина, поставил бокал, говорю:
— Страшно, если честно. И если бы не контроль Баси — голос мой бы дрожал и срывался, по спине бы бежал холодный пот, а руки — тряслись.
Глаза Сталина пробежали по моему телу, заключённому в плен "кощеевой шкуры", отвел глаза. Тут я понял, что пытались надеть костюм на Вождя. Судя по тому, что костюм сейчас на мне — неудачно. А Бася — молчит, как партизан.
— Объяснись, — глухо требует Сталин.
Вздохнул. Отвернулся от стола — не могу говорить то, что должен сказать, глядя в эти глаза. Говорю:
— Коммунистическая идея несёт в себе много положительного. Но есть и врождённый дефект. Самим своим происхождением марксистским, масонским. Поэтому, для меня есть коммунисты и коммунисты. То, что делаете вы — я ничего не пожалею для помощи ВАМ. Но есть — коммунисты. И они сделают то, что уже сделали. Хотя помню об этом только я. И это — свежо в памяти. Для меня и тех несчастных из моего времени. Они же, эти уроды — тоже коммунисты. После Вас, товарищ Сталин, коммунисты под коммунистическими лозунгами и цитатами из Ленина и Маркса, проклянут Вас и демонтируют все ваши достижения. Опорочат Ваше имя и все ваши мечты и чаяния. Тоже — коммунисты. Но, вы даже не параллельны. Вы — противоположные векторы. Взаимоисключающие. Мне в какую Компартию вступать? В Вашу — я уже вступил. В их — ни ногой! Вот так, как-то. Простите мне мой костный язык. Лучше, понятнее — не получается.
Бася мне показывает Сталина. Мне, теперь — не надо головой крутить, чтобы что-то увидеть. Сталин смотрит на красный отсвет зашедшего Солнца. Взгляд его — отсутствующий. Мне почуялось, что сейчас он мне расскажет такое, что я — полностью стану Его. Но, нет. Прошло наваждение. Он мне стал рассказывать про революционную борьбу, про гений Ленина. Не сложилось. А — жаль. Будучи искренним, вывернув душу, рассчитывал на ответную искренность. Но...
Не могу его осудить. У него — ответственность за Человечество. Кто я, чтобы он передо мной раскрылся? Момент — не настал. Может — не настанет. И никогда я так и не узнаю — КТО ТЫ, СТАЛИН?
Вежливо слушаю про Ленина. Интересно, конечно. В информацию для развлечения. На досуге — пересмотрим. То-то с "ленинцами" у тебя заруба была не на жизнь, а насмерть.
Сталин резко прервался. Почувствовал, наверное, что мне — не интересно. Опять наблюдаю ритуал с трубкой. А ведь он в темноте видит не хуже меня! Тигриные глаза, говоришь? Никто же даже не шелохнулся с наступлением темноты. Никто из скрытой обслуги. Я бы их не увидел. Но, Басю — не проведёшь. Свет — не нужен.
— Вот и помоги мне, — вдруг сказал Сталин.
Унял мгновенный душевный порыв — согласиться. Ответил осторожно:
— Всем чем могу. Кроме одного. Не решение это! Не решение! Я — не вариант. На что я обреку страну? Я же буду вычищать Землю от нелюдей. Океан крови! На что Ты меня толкаешь? А? Во мне нет ни капли Тебя! Я — не смогу быть мудрым и хитрым! Я — паладин и палач. Я — не правитель! Я — не смогу изменить систему изнутри. Я — всё, к чертям, взорву! К вящей радости недругов! И мне не удастся отстроить нужного стоя общественного. Нет у меня понимания. Кто я? Что Ты вообще говоришь? Я — Пустота! Я — пустышка. Твои же люди слепили из меня то, что есть. Но, это — не то, что нужно! Что Ты пристал? А? Искушаешь меня? Не нужно мне это! Не нужно Тебе это! Не нужно Ему это! Никому не нужно! Тогда — зачем? Третий раз Тебе говорю — нет! Никогда!
Я вскочил, собрался бежать, но меня остановил спокойный и властный голос:
— Сядь. Насильно мил — не будешь. Нет — так нет. Тогда — вот тебе задание. Летишь в САСШ. Там нашему фильму, вашему фильму "Брестская Крепость" какую-то награду дают. Будешь представлять СССР. Надо по полной мере использовать этот шанс. Как у вас говорят — информационная война. Вот, возглавь наступление. Да, и денег заработать не мешает. Валюта нам нужна.
Шокированный, откинулся на спинку кресла. Дошло понимание:
— Проверяли меня? Да?
Он — только улыбнулся. Вот же ж, змей-искуситель!
— Все деньги, собранные с проката, наша доля — в твоём полном распоряжении. Тратить волен — как пожелаешь. Без ограничений. Кроме ограничения самой суммы. Больше чем есть — не потратишь. Но, учти — это — тоже проверка. За тобой будет постоянный контроль. Мешать тебе не будут. Можешь даже переметнуться на сторону пендосов. Правильно я назвал? Если потребует этого от тебя твоё чутьё. Или к англичанам. Тебе не будут препятствовать. МОИ люди. Всех проконтролировать — невозможно. Мир полон дилетантов. Действуй. Тебя отвезут.
Иду к машине. Я — в шоке. Просто — пипец! Так хочется порвать кого-нибудь на сотню кусочков! Чтоб кровь — в лицо и с головы до ног! Бойцы охраны зябко мнутся во тьме. Такой ужас от меня идёт. Но, долг не позволяет им сбежать. Бася, прекрати пугать мальчиков!
В норме, я, в норме! Развел меня Сталин, как пацана! У-у, монстр! Деспот! Тиран! Кровавый диктатор! Ха-ха!
Отступление.
— Как прошло?
— По плану.
— Не купился?
— Почти. Грубить стал.
— Это он может. Теперь проверим его большими деньгами?
— Начинай проект "Сумрак".
— Сразу?
— Он — не купится деньгами.
— Он до сих пор не знает, как наши деньги выглядят. В руках не держал. Как повлияет соблазн Больших Денег?
— Совсем равнодушен. Его накачивали деньгами — авторские, наградные. Куда он их дел?
— Может, прокушал нас?
— Прокушал, но — позже. Он меня чуть на чистую воду не вывел, представляешь? Для него деньги не цель. Запускай Сумрак.
— Слушаюсь! А какая его цель?
— Вот и спроси его в лицо. В открытую. Когда с ним — открыто — другой человек. Без этих своих "придурей".
Последняя
Везут меня в мою квартиру. Да-да. У меня — квартира в Москве. Нежданно-негаданно. Элитный дом — сталинская высотка. Как выжила? Ах, это — новая? Точная копия старой? Круто. И быстро.
Всё богато, как во дворце. Лифт — как в президентском отеле. Швейцар в мундире. Позолота, хрусталь и бархат. Закидоны. Для слабых душ. Мне — пох! Я — сильная душа или пофигист?
Захожу в хоромы. Потолки — как в ангаре — где-то там. Дорогая мебель. Ну-ка! Точно — инвентарные номера. Прям, полегчало. Не моё. Государево. Казённое.
Холл, кабинет, две спальни. Гардеробная. Столовая и кухня. Это — разные комнаты. Готовиться в одной — поедается в другой. Раздельный санузел. Да это не санузел, а баня общественная. По размерам. Не по чистоте. Тут — чисто. За этой квадратурой должен быть уход. Персонал. Самому мне это убирать? Тогда я лучше — опять в самолёте буду спать. Или в клоповниках заводских общаг.
В холле — стол огромный. Банкетный, наверное. Весь такой элитный-элитный. Трогать боюсь — испачкаю. Блестит полированными поверхностями. На столе — приказ. И газета. Что пишут? Что полковник Кузьмин произведён в генерал-майоры? Бывает. Логично — оскаров генералу солиднее получать. А газета? За повышение обороноспособности страны — Герой СоцТруда? И орден Трудового Красного Знамени? Вздыхаю — у меня объёма груди скоро не хватит. Буду, как бровеносец в потёмках, доспехом из наград укрыт. На спинке стула — мундир. Генеральский. Егерский. Новые штаны, сапоги. Эх, мне бы эти сапоги полгода назад. Теперь — без надобности.
Сел на стул. Кручу головой. Правильно сказал классик: когда всего достигнешь — больше всего выть хочется.
Смотрю на большие напольные часы. В 6.00 — самолёт. Надо помыться в этом мраморном бассейне, поспать на этой огромной бесполезной кровати. И — в бой.
Немцев — победим. Пора наносить превентивные контрудары по массовому сознанию американского обывателя. Эта война не кончилась ещё — начинается новая. Не мы её начали. Но, мы знаем, как она пойдёт. Гитлеру не удалось покорить мою страну. Амеры поставят нас на четвереньки. Порвут страну на куски. Не дам!
6.00. Пилоты и диспетчера — психуют. Перетопчитесь! Чую я, что ждать надо. Ждём.
Как в песне — стою у трапа самолёта. Мой техноспецназ — уже там. Те, кто "выездные". Я — в генеральской форме. В имитации мундира. Напяливать на Басю что-то — глупость. Да, напяливал. Так и Бася молчал, что так вот может. И лимит у нас был по энергии. Теперь — на хер, лимиты!
Чую — вот то, чего ждал. Бася приблизил наездом визора. Бежит, рукой отмахивает, чисто по-женски. Бегу навстречу. Жена. Я — рад. Бегу, подхватываю на руки, какие, к черту, цветы? Мне? На хер! Кружу её на руках, целую.
Я убрал шлем-маску, чтобы поцеловать её. Вижу её лицо. Вспоминаю о своём уродстве. Маска возвращается на место. Ставлю жену на ноги.
— Я был ранен, ослеп. Позвоночник — перебит. Ты медик, знаешь, что это. Ничего, что ниже пупка — не работает. Ничего. Я уже — не мужик. Я — дам тебе развод.
Она реветь. Горько так. Кинулась мне на грудь. Откидывается с надеждой:
— Ты — жив. Ты — ходишь, ты — видишь.
— Это мой новый доспех. Вот он — ходит, видит. Супружеский долг — он не выполняет.
Она бьёт меня в броню на груди кулаком:
— Что ты пристал? Разве это — главное? Ты — жив! Не бросай меня! Не бросай! Я тебя — уже схоронила, нашла, я не переживу развод!
— Ты — золото. Какая жизнь у нас будет? Я буду мотаться по всей стране и всему миру, а ты — ждать? Месяцами, годами? Такой жизни ты хочешь? Какая это семья? Не лучше ли — найти другого генерала, домашнего.
— Мне — не нужен другой. Ты — мой. Только мой. Пусть, мотайся! Знай — дома тебя ждёт семья и дети.
— Дети? — улыбнулся я растеряно.
— Миша, Федя, и ещё тридцать сирот. Так что, мне — не скучно. У нас — суворовское училище для беспризорников. Пока, только место определили. Ничего больше. Но, Лаврентий Павлович — обещал всё устроить. И все твои ко мне стекаются. Не знаю — почему. Полный набор — сапожник, портниха, вор, повар, лесник с дочкой, сироты, какой-то дед, что терема строить будет.
Смеюсь:
— Так вот про каких детей этот дед мне всё талдычил! А ты его не узнала? Это тот дед, что медведя шкурил.
— Того медведя, что чуть вас всех не задрал?
— Не задрал же. Про Мишу — слышала? Скоро генералом станет. Как раз — на совершеннолетие.
Смеётся тоже, уткнулась мне в грудь лицом:
— Хорошо с тобой. Это тебя самолёт ждёт?
— Меня. В Америку лечу.
— В Америку? А зачем? Секрет, наверное.
— Да, нет. Кино еду смотреть. На людей посмотреть, себя показать.
— Врешь!
— Вот те крест. Тебе привезти чего?
— Мне? — она даже растерялась, так мило! Это она — такая немеркантильная или это время такое?
— Тебе, — говорю ей, — цветочек аленький привезти? Или шубу?
— Всё шуточки твои! Убери ЭТО с лица. Дай на тебя глянуть.
Маска-шлем сползла с головы в шею. Смотрит на меня. В глазах — ужас. Закусила зубами пальцы. Сквозь них — сдавленный вой. Слёзы — ниагарским водопадом. Костюм стёк со здоровой кисти, провожу пальцами по её лицу.
— Мне — пора. Не будем прощаться, — говорю.
— Вернись! — кричит она, — вернись! Я тебя жду!
Бегу к самолёту, рычащему моторами. Белые, слепые глаза текут слезами.
Убегает под крылом самолёта земля. Русская земля. Ждёт меня Полуночная Сторона. Чужбина американская. И шпионские игры. А пошли они все! Больше врагам я — не дамся. Не дамся! Наигрался. Меня — дети ждут.
Дети — будущее. Каким я им Мир оставлю? Кому я Мир оставлю? Зависит от меня. И с каждым днём — всё больше.
Работаем!
Заключение
Перед вами — мой Путь. Я, со всей возможной откровенностью, со всем видением происходящего из того момента, рассказал вам — как я его прошёл, что я испытывал, какие эмоции меня обуревали, какие ошибки совершил и как я стал тем, кто я есть.
Сейчас, когда поднимается истерия шакалов, что пинают мёртвого льва — я хочу показать вам, как делаются Герои. Как Сталинисты создавали Победу. Из какого материала лепили Победителей.
Написал для того, чтобы вы поняли — героями не рождаются. Ими становятся, преодолев себя. Пройдя бедами и муками.
