— Да ничего я не воровал, мам. Я впервые украл вот сейчас, да и то, только потому, что испугался, что заставят ее вернуться и Малыш погибнет... К тому же за нее это были деньги, вот я и подумал, что пусть будут лучше для нее, чем за нее. Так и сказал ей. А она еще больше разозлилась, сказала, что красть ни для кого и ни по какой причине нельзя, и если к тому же, это деньги герцога, она вообще их ни за что не коснется, даже если бы вы ей сами их предложили. Злая такая стала, глаза сверкают, я и не видел ее такой никогда. Причем на меня за деньги ругалась, а сама спокойно зайцев, что Малыш притаскивал ей, и сама ела и меня угощала, хотя графские они. А когда сказал я ей, в самом начале про то, лишь усмехнулась: Это, — говорит, — честь для графа, если я его зайца съем.
— Ну надо же... — Грегор усмехнулся, — гляди-ка, Рим, а герцогиня-то наша еще с тем характером... и видно с отцом у них действительно коса на камень нашла... А про зайцев, сын, это она правду сказала. Это честь для графа.
— Пап, ты о ком это? И почему это честь для графа, что Алина ела его зайцев?
— А потому, что никакая она тебе не Алина, а Ее Светлость, наследная герцогиня Алина Тодд.
— Пап, ты шутишь? — глаза Арни изумленно распахнулись.
— Нет, не шучу, сынок, ты наследную герцогиню в навоз столкнул и обзывал грязной побирушкой.
— Этого не может быть... — Арни недоверчиво покачал головой.
— Может, Арни, может, — вновь усмехнувшись, кивнул отец. — Только ты лучше помалкивай о том, кто у нас жил, и как ты себя вел с ней, если не хочешь, чтоб герцог велел казнить нас всех или в подвалы свои упечь...
Выслушав рассказ игумена о том, что произошло с Алиной, мать Калерия посоветовала ему ни о чем не расспрашивать ее, раз она не хочет ничего рассказывать, и добавила: — Девочка ни в чем не согрешила, каяться ей не в чем, так что не настаивайте, Отче. Захочет, сама расскажет, а пока ей видно не особо приятно вспоминать об этом.
— Кажется мне, матушка, — покачал головой игумен, — что думает она, что ругать ее буду, что недостойно себя вела она... хоть, на мой взгляд, вела она себя очень достойно...
— Достойно скорее монахини, чем будущей герцогини... Она понимает это, поэтому и молчит. Она не хочет слышать от Вас ни одобрения своим действиям, ни осуждения...
— Почему?
— Одобрив ее поведение, Вы покажите ей, что не воспринимаете ее как будущую герцогиню, а осудив, дадите понять, что для Вас в первую очередь важен ее будущий титул, а не ее душа. Она, видимо, сама не разобралась в своих чувствах, поэтому и Ваше мнение услышать боится. Не торопите ее, и не говорите, что все знаете. Время все расставит по своим местам. Кстати, Отче, теперь, когда Алина вернулась, благословите обет молчания принять. Вы знаете, необходим он мне, чтоб перестать стараться чужие грехи изжить, а сосредоточиться лишь на своих.
— Кто ж тогда сестричество возглавит, матушка?
— Сестра Серафима. Она справится. А Лидия келейницей Вашей станет.
— Что ж, тогда благословляю, — отец-настоятель осенил ее крестным знамением, и мать Калерия отказалась от всяких разговоров на долгие годы.
11
Герцогиня Алина Тодд остановила карету у стен монастыря, вышла, перешла по подъемному мосту к его воротам и постучала.
— Кто там? — в воротах распахнулось маленькое окошечко, и через него кто-то поглядел на герцогиню.
— Герцогиня Алина Тодд. Вот бумаги, подписанные Его Величеством королем, позволяющие мне навещать дочерей, — Алина подала в окошко свернутые в трубочку грамоты.
Бумаги исчезли в окошечке, и оно захлопнулось. Герцогиня осталась ждать у ворот. Ждала она достаточно долго, наконец, в воротах открылась небольшая дверка и выглянувшая невысокая монахиня с очень суровым выражением лица тихо проговорила: — Входите, мать-настоятельница позволила.
Алина прошла в дверку, и другая монахиня, высокая и статная, видимо, стражница, тут же заперла дверь и повернулась к монахине, позвавшей Алину.
— Сестра Бернардина, открывать, чтоб выпустить лишь с Вами или без Вас позволите? — низким грудным голосом спросила она.
— Рот закрой, сама скажу, что нужным посчитаю, — резко ответила та.
Стражница тут же повалилась перед ней на колени.
Сестра Бернардина повернулась к Алине: — Пойдемте.
Она провела герцогиню через длинный коридор в небольшой зал, по периметру которого стояли скамейки, а в углу большое распятие.
Перекрестившись у распятья и поклонившись ему, сестра Бернардина проронила: — Тут ждите, — после чего быстро вышла.
Алина подошла к распятию и опустилась около него на колени:
— Господи, благодарю тебя, что не отверг просьб моих и позволил увидеться с дочерьми, не остави и дальше меня, грешную, вразуми как поступить и как помочь им... Дай сил принять и исполнить волю Твою... пусть на все будет воля Твоя... — проговорила она, после чего стала читать длинную благодарственную молитву.
Вошедшая сестра Бернардина, удивленно взглянув на коленопреклоненную герцогиню, замерла на пороге. Идущие следом за ней две девочки, одетые в темные монашеские одеяния, тоже несмело остановились рядом. Дождавшись, чтобы герцогиня поднялась, она негромко проговорила: — Ваши дочери, Ваша Светлость.
Обернувшаяся Алина лучезарно улыбнулась:
— Как я рада вас видеть, девочки мои дорогие, — она шагнула к ним и, притянув к себе, обняла. — Здравствуйте, мои любимые.
Дочери несмело прижались к ней и еле слышно прошептали: — Здравствуйте, матушка.
Алина подняла голову и пристально посмотрела на монахиню, замершую у порога после чего тихо проговорила:
— Оставьте нас на час, сестра Бернардина. Через час я верну дочерей на Ваше попечение.
— Это невозможно. Общаться с Вами девочки будут лишь в моем присутствии, — не двигаясь с места, проронила та.
— Что ж, если у Вас больше нет никаких дел, можете удовлетворить Ваше любопытство и понаблюдать за нашим общением, — с усмешкой проговорила Алина, а потом склонилась к дочерям, — пойдемте сядем на скамейку, и вы расскажите мне, как вы тут живете.
Кивнув, девочки прошли вместе с ней к одной из скамеек. Алина села, Мария села рядом, а Луиза, осторожно взяв ее за руку, просительно заглянула в глаза и тихо прошептала: — Можно я рядом постою, матушка?
— А что такое? Почему ты не хочешь сесть? — удивилась Алина.
Луиза потупилась.
— Наказали ее утром сильно, — пояснила Мария.
— Вас часто наказывают? — спросила у нее Алина, после чего притянула к себе Луизу, у которой в глазах засверкали слезы, и стала нежно гладить по голове. — Не плачь, маленькая моя, все пройдет.
— Меня нет, совсем почти не наказывают, — покачала головой Мария, — а ее часто. Не слушается она, да и наказаниям перечит, сегодня вот убежать пыталась, а когда сестра Грета, что смотрит за ней, поймала ее, укусила ту и дралась с ней, вот ее и выпороли сильно, да еще в подвал посадили. Ее сестра Грета выпустила лишь потому, что Вы приехали... потом, наверное, обратно посадит.
— Алина, забери меня отсюда, пожалуйста, — Луиза прижалась к герцогине и зарыдала в голос, — там, в подвале такие тараканы страшные и слизняки и мокрицы какие-то, а еще темно там... А сестра Грета сказала, что я там неделю сидеть буду, а если тебе пожалуюсь, то еще дольше... и что еще накажут меня... Забери, пожалуйста... Я слушаться и тебя, и леди Гиз буду... За что нас папа сюда отправил? Я же слушалась всегда...
— Тсс... тихо, моя хорошая... Не бойся. Тараканов бояться не стоит. Они же не кусаются, и слизняки не кусаются, и мокрицы... да и в темноте ничего страшного нет. Ты ведь знаешь молитву "Отче наш"? Так вот, когда ее читаешь, страх проходит и становится понятно, что бояться было нечего. Что в темноте никого нет, и никто тебя не тронет, ни тараканы, ни мокрицы...
— Они такие противные, особенно если в темноте их коснешься...
— Они все Божьи создания, и ничего противного в них нет... а если молитву читать будешь, то поймешь это. С молитвой не тронет тебя никто.
— Алиночка, я все равно их боюсь... ну, пожалуйста, забери меня отсюда...
— К сожалению, пока забрать не могу, моя хорошая... Пока я лишь навещать вас могу.
— Я не хочу, чтоб ты навещала, я хочу, чтоб ты забрала меня домой.
— Я понимаю, но пока это не в моей власти, моя ласточка, — Алина ласково гладила рыдающую Луизу, потом повернулась к тихо сидящей рядом Марии, — Тебе тоже тут плохо, солнышко?
— Не особо... — Мария пожала плечами, — дома, конечно лучше было... тут строго очень все, но все не так ужасно, если исполнять то, что велят... а на службах так вообще хорошо, я в хоре пою...
— Ты умница, моя хорошая... Господь видно близок к тебе, если на службах тебе хорошо... Это замечательно.
— Алина, Алина... — герцогиню за руку подергала Луиза. — Если ты забрать не можешь, тогда скажи им, чтоб в подвал меня не сажали... Ведь это ты можешь?
— Как же я могу, ласточка моя, если провинилась ты так? Разве можно кусаться, драться и наставницу свою не слушаться? Уж коли провинилась, терпи теперь, да молись, чтоб Господь дал сил вынести наказание... А в другой раз больше не поступай так.
— Алина, я не пойду в подвал, не пойду! — заливаясь слезами, проговорила та.
— Луиза, прекрати ты так матушку называть, и перечить прекрати. Хочешь, чтоб еще сильнее наказали? Ведь накажут, — Мария строго взглянула на сестру. — Сказала ведь она уже тебе, что то не в ее власти: ни забрать тебя, ни наказание прервать. Так успокойся и смирись. Хватит сердце и ей, и себе рвать...
Алина удивленно посмотрела на нее, а потом, ласково улыбнувшись, высвободила одну руку, притянула ее к себе и нежно поцеловала: — До чего ты разумна, ласточка моя... я счастлива, что у меня такая дочка... Храни тебя Господь, моя девочка дорогая, — она чуть отстранилась и перекрестила Марию.
— А меня не надо, чтоб он хранил? — Луиза, всхлипывая, обиженно посмотрела на Алину.
— Что ты, мое сокровище... Конечно же, надо, — Алина перекрестила и ее. — Храни тебя Господь, моя маленькая. И дай Господь тебе сил и терпения, все вынести и глубокую веру обрести.
— Тут нельзя ее обрести, они все злые тут... Ты сама говорила, что Господь — это любовь. А тут нет любви. Я не знаю, как у Марии получается слушаться их... Им всем нравится придираться и унижать. Я лишь задумаюсь, а сестра Грета сразу по щеке, и еще заставляет, чтоб я сразу на колени вставала и благодарила ее за это... а если хоть что сразу не сделаю, на коленях заставляет всю службу отстоять или даже всю ночь.
— Маленькая моя, так Господь это не их любовь... Господь это его любовь к тебе и твоя к нему... И чем больше ты ему отдаешь, тем больше в ответ получаешь... Вот о чем ты на службе думаешь? О том, когда она закончится, и что ты после нее делать будешь? А вот если б ты думала о том, как во время ее свою любовь до Господа донести, ты бы и не отвлекалась, и сестра Грета тебя бы не ругала, вместо всего этого, ты бы Его любовь почувствовала. Попробуй, и ты почувствуешь это.
— Так меня на службы теперь долго не пустят... Меня теперь в подвале держать будут... там даже встать нельзя... лишь на коленях стоять можно или лежать... в темноте... с тараканами, — она вновь всхлипнула.
— Вот и помолись там и попробуй свою любовь до Господа донести.
— Из подвала?
— А не все ли равно откуда? Господь везде и все слышит.
— Меня не слышит...
— Это почему же ты решила, что не слышит?
— Я просила его, что б забрали меня отсюда, так просила... так просила... но он не слышит меня.
— Глупенькая моя. Это не он должен выполнять твои желания, а ты исполнять Волю Его. Вот пройдет время, тогда может и поймешь, что то, через что ты прошла, да роптала, что не о том молилась, окажется, было и к общему благу и на пользу тебе...
— Алиночка, ты думаешь, если я попытаюсь любовь свою из подвала к нему донести, мне там легче станет?
— Обязательно станет, ласточка моя...
— Матушка, да скажите Вы ей, чтоб перестала Вас по имени звать, ведь накажут ее за это. Как пить дать накажут, — вмешалась Мария. — За непочтительное даже упоминание о родителях и то наказывают, а уж за такое тем более накажут.
— Мария, ну что ты все цепляешься... ты прям, как все они стала, — раздраженно проговорила Луиза.
— Луиза, Мария права: не стоит тут так обращаться ко мне... Здесь монастырь, и тем, кто здесь живет, необходимо соблюдать и его устав и правила. Раз я по закону твоя мать, не сочти за труд, здесь называть меня именно так.
— Хорошо, матушка, — Луиза глубоко вздохнула, — буду называть так...
— Вот и умница, дочка, — Алина улыбнулась.
В это время к ним подошла сестра Бернардина:
— Служба скоро, Ваша Светлость, Вы должны покинуть монастырь.
— Я, конечно же, отпущу дочерей на службу, но я не покину монастырь, пока не переговорю с настоятельницей.
— Тогда Вам придется ждать конца службы.
— Я подожду, — герцогиня встала.
— Хорошо, — кивнула сестра Бернардина и пристально посмотрела на девочек, — Пойдемте.
Алина перекрестила дочерей: — Идите с Богом, мои хорошие. Я постараюсь еще приехать к вам.
— До свидания, матушка, — проговорили обе, и сестра Бернардина увела их.
Как только они ушли, герцогиня вновь опустилась на колени перед распятьем и стала горячо молиться. Она совсем потеряла счет времени и очень удивилась, когда услышала рядом голос:
— Вы хотели переговорить со мной?
Алина медленно поднялась и обернулась. Рядом с ней стояла высокая и стройная монахиня средних лет с достаточно грубыми чертами лица и очень пронзительным и жестким взглядом.
— Да, матушка, хотела, — чуть склонила голову Алина.
— Не Вам так называть меня, — строго прервала ее она.
— Как же обращаться к Вам позволите? — на губах Алины появилась лукавая улыбка.
— Ваше святейшество игуменья, — холодно проронила та.
— Ваше святейшество игуменья, я очень прошу Вас изменить меру наказания для моей младшей дочери. Я понимаю, она провинилась и вела себя неподобающим образом. Но она ребенок. И я категорически возражаю как против ее телесных наказаний, так и против того, чтобы ее держали в подвале.
— Как же Вы предлагаете ее наказывать?
— Лишите ее прогулок или иных развлечений, пусть читает Библию на коленях.
— Здесь не бывает развлечений, а Библию на коленях она читает и так. Еще есть предложения?
— Она ребенок, а Вы обращаетесь с ней словно с преступницей.
— Ваш супруг знал условия содержания в монастыре, делать для Вашей дочери исключения я не намерена.
— Сделаете. Вам передали приказ короля о том, что я имею право определять условия содержания здесь моих дочерей. И я их определю! Девочек не будут ни бить, ни сажать в подвал!
— Вы собственными руками роете им могилу! Мало того, что сами по уши в дерьме, еще дочерей в такое же дерьмо затащить хотите? У них есть шанс, души свои спасти, а Вы хотите его у них отнять. Злитесь, что у Вас такого нет и их за собой потащить ад пытаетесь?
— Шанс спасти душу есть у всех. Даже разбойник, к кресту пригвожденный, имел его. А потом насильно, с помощью наказаний в рай не ведут. Туда осознанно стремиться надо.
