— Конечно, не нравится. А чего он так про мою "воронку"? "Весьма сомнительная штучка с непредсказуемо отсыревшей магией", — скривясь, изобразил Тишок Донатиса. — Я ж видал, как у него глаз на нее загорелся. Не хуже моих, когда в темноте.
— Ну, это он тебе, как коллекционер, решил цену заранее сбавить, — успокоила я бесовское самолюбие. Хотя, алант тогда высказывался вполне честно. — Вот, погоди, скоро продать предложит или выменять. Только, не вздумай. Иначе будет вам с Гулей от Абсентуса "гостеприимство". И вообще, мне уже пора — время, — а потом встала с кровати и, бросив на себя в зеркало еще один удивленный взгляд, подхватила подол только что купленного платья. — Тишок.
— Что, Евся? — вскинулся бес.
— Спасибо за прическу. Мне кудри очень нравятся, — на что Хран обреченно покачал головой:
— Такую бы красоту, да пред очи Сивермитиса. Тогда бы... Э-эх... Удачи, дочка. Если что, я — поблизости.......
— Евсения, расслабься. Это — ресторан, а не публичный помост. Здесь, по большому счету, всем друг на друга наплевать.
— Хо-рошо, — вздохнув, глянула я на сидящего напротив мужчину. — А, вдруг, он вообще сюда не придет, этот ваш, Антон Бургман?
— Антонио? Сегодня ж — вечер субботы. И скоро начнется выступление его любимой примы. Обязательно будет. И он и его корзина пошлых розовых роз.
— Ага. Так он, значит, деньги не только гонимым тинаррским талантам отстегивает?
— О-о, его все "любят", — скривился алант, явно, не разделяющий "всеобщего чувства". — кроме собственного отца, давно потерявшего надежду вернуть сыну ум. Хотя, как можно вернуть то, что от природы явно отсутствует?
— Это сейчас ко мне вопрос был?
— Нет, риторический, — усмехнулся мужчина, а потом, вдруг, нагнулся через стол. — Хотя, у меня к тебе, действительно, есть вопрос: кто ж тебя так немилосердно "располовинил"? — кивнул он на скрытый под кружевом, мешочек с камнем. — И что еще интереснее: зачем?
— А вот это — не ваше дело, — подалась и я вперед. — И вообще, давайте лучше о вас поговорим. С чего, вдруг, такой благородный порыв?
— С чего, вдруг, порыв? — откинулся на спинку дивана Донатис. — Да уж точно, не ради уважаемого Макария. И не ради безопасности его молодого Сивермитиса.
Я же удивленно распахнула глаза — ни одна из этих личностей в нашей с Храном версии точно не звучала:
— А причем здесь...
— Макарий?.. Евсения, уравнения, где неизвестных даже не два, я решать давно умею. У меня хорошая школа. И, кстати, общая с тинаррским главой госпорядка — кадетский корпус при Прокурате.
— Ага.
— Ага. Мы с ним — бывшие сокурсники. А ныне упокойный Виктор Шойба — наш учитель. Самый лучший учитель, — замолчал мужчина. Я же растерянно выдохнула:
— Донатис, я вам... соболезную.
— Не надо. Потому что, эмоции мои адресованы совсем не этому досточтимому аланту, — мотнул он головой, а потом, совсем неожиданно оскалился. — Как же ты наивна, девочка. Наивна и... опасна. Такое сочетание может быть лишь в балансии. Тем более, располовиненой.
— Так что там с Макарием?
— С Макарием?.. Я не видел его уже лет тридцать семь. А в последнюю нашу встречу, мы оба пожелали друг другу скорейшей кончины. Это у нас с ним традиция такая "дружеская", еще с кадетских времен. Но, мне она к тому моменту, уже порядком наскучила. Поэтому, я решил процесс ускорить и в ближайшие пять лет озаботился поиском "Кентаврийской Омеги", — оценивая произведенный эффект, замер мужчина. — И я ее нашел. Причем, вытащил из такого места в Джингаре, куда даже... а, впрочем, тебе это знать ни к чему... Так вот, сразу после возвращения в Ладмению, я оповестил о своей добыче Макария и вызвал его на поединок. Никакой рыцарской романтики, одна нудная алантская магия.
— А победителю — Омега?
— Она самая.
— И что Макарий?
— Принял вызов. И мы даже назначили место и время. Но... — нахмурился Донатис. — мне тогда пришлось отлучиться в совсем другое место. На тридцать лет.
— А Омега в результате...
— Досталась тебе, — засмеялся он. — Теперь придется начинать все сначала. Ты, кстати, не знаешь, где у них эта реликвия хранится? — доверительно поинтересовался мужчина. — Или мне придется украсть что-то другое... более ценное, — закончил уже без улыбки. А потом, вдруг, отвел в сторону глаза. — Евсения.
— Да?
— Настраивайся — выступление начинается.
— Где? — развернулась я к сцене, но, Донатис насмешливо хмыкнул:
— Твое личное. Антонио явился.
— Уже, — глянув на свое вино, залпом осушила я бокал...
Известный столичный меценат Антон Бургман, он же, "Антонио", оказался грузным мужчиной лет тридцати пяти. С мясистым носом и капризно поджатыми губками. Сразу от входа, он, по-хозяйски обвел взглядом зал, а затем прошествовал за личный столик в самом его затемненном углу. Я же, оценив "явление", вопросительно уставилась на аланта.
— Не так сразу. Клиент еще не созрел, — придвинул тот свою забытую тарелку с рыбой.
— А в чем эта "зрелость" выражается? — недоуменно скривилась я. На что получила не вполне ясный ответ:
— Сама догадаешься.
— Ага.
— Ага. А почему ты не ешь? И, кстати, давай ко еще по бокалу.
— По бокалу?.. — после первого, выпитого мною залпом и натощак, сие предложение не показалась таким уж сомнительным. — Только, у меня тост.
— Ну, давай, — поставив бутылку, замер со своим Донатис.
А мне, вдруг, словно со стороны представилась наша компания: бывший медведь-убийца из заповедного леса и бывшая "сорная трава" оттуда же, сидящие в столичном ресторане "Сиреневый сумрак" и ведущие светскую беседу. И тост пришел сам собой:
— За упокой души волхва Угоста и ценителя прекрасного, Ольбега Буса.
— Не чокаясь, — торжественно дополнил алант, а потом в полный голос захохотал. И... клиент "созрел".
Первым свершившийся факт прочувствовал на себе мой спутник, к которому Антонио направился с заранее вытянутой рукой:
— Какие здесь сегодня гости неожиданные! А я сразу и не разглядел! — громко пропел мужчина и, поздоровавшись, кивнул на соседнее с Донатисом сиденье. — Позволишь?
— Да, пожалуйста, — гостеприимно скривилась "принимающая сторона". Я же получила второе свое указание. — "Расслабься. И сделай лицо...
— "Еще проще?"
— "Совсем радостное"
— Дон, а ты ведь у нас не любитель ресторанного вокала? — махнув рукой разносчику, затянул в это время свою "светскую беседу" Антонио. — Так, с чего, вдруг и в "Сиреневом сумраке"?
— Родственные обязательства, — пожал плечами алант. — Кстати, знакомьтесь: моя младшая сестра, Ева. Ее и выгуливаю, — после чего меня одарили уже полновесным вниманием:
— О-о... А-а. Антонио, — всплыла под мой нос мужская ладонь, в которую я робко вложила свою:
— Ева.
— Она у меня — не местная. Приехала оглядеться и, возможно, вернется поступать в наш университет. Из Тинарры.
Слово "Тинарра" подействовало на мужчину, так же, как на Тишка словосочетание "Пирога хочешь?":
— Так это же замечательно! — оповестил он половину ресторанного зала.
— "А я тебе что говорил?"
— А я еще сомневаюсь, — капризно не согласилась я. — Здесь все такое... странное, чужое.
— Сейчас — чужое. После — родное, — уверил меня меценат, бдя за выставлением на стол еще бутылок. — Ну, что, друзья мои, за неожиданно украшенный вечер?
— И родственные связи.
— Ой, а можно мне — не до дна?
— Ева, вам сегодня можно все...
Возвращались мы по своим обиталищам уже далеко за полночь и в сопровождении Храна на Перце. Подстывшие лужицы звонко хрустели под колесами кареты, а небо вызвездилось, ну прямо, как зимой — до самой мелкой светящейся на нем точки. И мне все время хотелось распахнуть окно, но Донатис был против. Он вообще, почти всю дорогу молчал. Только сказал два раза: "Я против". И все.
— Вы мною недовольны, сударь, — под конец не выдержала я.
— Евсения, можешь выйти из образа. Он тебе не идет.
— А вы на вопрос не ответили.
— Я тобою доволен. Да и Антонио, думаю, тоже. Завтра он повезет тебя, куда ни попросишь. Он бы и сегодня это сделал, если б не мое "родственное торчание".
— Да-а? — неуверенно протянула я. — А вот его приме я, кажется, не понравилась, — на что алант впервые за дорогу, расплылся:
— Конечно. Мне бы тоже не понравилось, если б во время моих задушевных рулад, мой же мужчина громко и в лицах рассказывал анекдот какой-то юной деве. А та потом еще громче хохотала.
— Вы думаете, она поэтому со сцены ушла?
— Во второй раз, да, — хмыкнул алант.
— О-о...
— Ага. Ты цветы не забудь.
— Какие цветы?.. О-о-о-о...
— Не нравятся розовые розы?
— Преподносить дриаде букеты, значит, выглядеть в ее глазах убийцей, — хмуро отвернулась я к так и не раскрытому окну... Да. Наверное, последние бокалы вина все же, были некстати...
— А что можно дарить дриаде? — тихо спросил Донатис. — Поля? Степи? Мир? О чем ты мечтаешь?.. Послушай, Евсения, у меня к тебе вопрос.
— Спрашивайте.
— Есть один вариант. Он заметно повышает риск, но, вместе с ним и шанс на успех всего дела. Ты готова рискнуть по-настоящему?.. — да... наверное, пить вообще сегодня не стоило:
— Я очень хочу поймать эту сволочь. Во что бы то ни стало...
Весна в столице обосновалась вольготно. Будто город этот, действительно, жил отдельной от остальной Ладмении, жизнью. Наверное, поэтому, название его, "Куполград", мне сейчас напомнило большой стеклянный парник в огороде Любониной тетки — в нем тоже все растет, зреет и благоухает по своим внутренним законам. Только вот, насчет последнего...
— О, Антонио, скажите, а где мы сейчас находимся? — сморщив свой дриадский нос, с пристрастием огляделась я по сторонам. — Уж больно здесь...
— Воняет помойкой? — скривился мужчина. Хотя, судя по его уверенному виду и тому, что с задника нашей кареты тут же началась разгрузка привезенных ящиков, в этих трущобах меценат, если не живет, то уж точно, гость частый. — Ева, звезда моя, я ведь вам предлагал и Королевскую оперу, и Театр эльфийских цветов, но, вы сами захотели лично познакомиться со своим знаменитым бывшим соотечественником.
— Конечно, — согласно кивнула я. И правда — сама ж... жаждала. — Только, — взяла я мужчину под подставленный локоть. — он точно здесь сегодня выступает?
Антонио уверенно оскалился:
— Точно. Где ж ему еще выступать с его-то репутацией? — и также уверенно повел меня по дощатой дорожке вдоль куцых рядов сирени.
Деревянный дом на другом конце сей "аллеи", казался предком раритетного алхимического жилища Абсентуса (да что ж меня все в Медянск то сносит?). И большого желания в него войти точно так же не вызывал. Однако внешняя убогость, особо сейчас живописная в пасмурных сумерках, щедро компенсировалась ярко горящими, на обоих этажах, окнами.
— Будто древний старец с буйным помешательством в глазах...
— Ева, вы что-то сказали? — Антонио и смуглый мужчина, открывший нам дверь, с одинаковым интересом глазели на мою растерянную физиономию.
— Место это уже само по себе поэтические образы вызывает, — шагнула я вовнутрь, услышав за спиной понятливый смешок. А тот знакомый по пратику запах, что щедро обдал сразу от входа... Да, действительно. Им еще и не такие "образы" могут "вызываться".
Внутри полулегальный столичный клуб "Черный конь", как ни странно, выглядел "надежнее" своих обитателей — из всей кучи их "дырявых" от возлияний Жабьим нектаром свечений, я бы и одну половую тряпку не собрала. Однако, внешне (на человеческий взгляд), собравшаяся публика вела себя очень даже "живенько". Неестественно оживленно. Нас с Антонио сразу от двери провели в каминный угол, где имелся вполне приличный диван и чистый столик перед ним. Который тут же сервировали вазой с фруктами и початой коробкой конфет. Потом, правда, Антонио скривился и коробку заменили на еще одну вазу, поменьше. Но, что там, в ней, мне было не интересно. Гораздо интереснее было пялиться по сторонам. Особенно, когда курсирующая по залу меж деревянных опор, богема, вдруг, сначала замерла, а затем разродилась громкими восторженными аплодисментами. И на обитую бархатом сцену вышел... кентавр.
— Химерон Страстный, дамы и господа! — оповестил сбоку от него лысый мужичок и взмахнул рукой в сторону застывшего в поклоне поэта. — Прошу вас! Прошу вас.
— А вот это он и есть, — на всякий случай, уточнил мне на ухо меценат. — Ева, звезда моя, давайте выпьем этот изумительный медовый ликер за высокое искусство, — и когда только бутылку принесли? А, хотя...
Я на секунду сунула нос в узкий бокальчик, а потом качнула головой:
— Почему бы и нет, Антонио?
— Да, напиток богов.
— И пастухов, — щелкнула моя пустая посудина по дереву столешницы. — В Тинарре пастухи из восточных провинций "греются" им от сильного степного ветра. Медянск ведь рядом. Так что, с поставками и ценами — полный... восторг. О, Антонио, а почему вы выразились про "репутацию" Химерона Страстного? Что с ней не так?
— С его репутацией? — расслабленно откинулся на диван мужчина. — В свое время, шесть лет назад, он позволил себе присоединиться к одному... Ева, вам это, действительно, интересно?
— Нет. Просто, если его стихи не про любовь, они мне вряд ли понравятся, — душевно расплылась я меценату. — Вот сейчас и послушаю, — и я послушала...
Поначалу наборы из коротких слов, сложенных в короткие же, рубленые фразы мне показались мало усваиваемыми мозгом. А когда оный почти отключился... пришло полное понимание. Апофеозом его стало вдохновенное лицо самого автора, который, почему-то, высился передними копытами на нашем диване, и через Антонио, "доносил до меня" свою поэзию:
— Пропаду в тебе,
Как волна в земле.
Заражусь тобой,
Как дитя чумой.
Полыхну тобой,
Как пожар лесной.
И умру тобой,
Под лавиной злой!
— Браво, — выдохнув в полном восхищении, заскочила и я на диван с другой от Антонио стороны. — Маэстро, а что-нибудь про... про бусы?
— Про бусы?.. Прекрасная дева, у меня много стихов. И я их все вам обязательно прочту. Но, для начала нашего знакомства, позвольте пригласить вас на лунную прогулку?.. В качестве моей наездницы?
— Э-э, Ева, звезда моя, а не пора ли нам отсюда? У нас столик заказан.
— Да ей уже давно пора. Только, в другое место. Я провожу, — совершенно незнакомым мне мужским голосом... Конец поэтическому вечеру...
Вода капала, капала и капала. И что казалось самым раздражающе неприятным — с совершенно разными интервалами: то, раз, два... три, то, раз... два, три. И это раздражало ужасно. А потом к капанью присоединился такой же противный писк. Однако сейчас можно было, хоть, что-то другое послушать...
— Да пошли вы! — крысы, до этого с интересом обсуждавшие мою, "смутно знакомую" персону (а что с городских то взять?), нехотя разбежались по сырым темным углам. Осталась торчать лишь одна, самая крупная и лопоухая. С зажатым в зубах пузырьком. — А ты — всё с тем же?
— У-у... Фу-у. Сама-то как?
— Жду продолжения вечера. Надеюсь, в прозе. А то у меня от поэзии... — дернула я связанными за спиной руками. На что Тишок, вновь ухватив зубами склянку, шустро посеменил к моему стулу. — Ты куда? А, вдруг...
