"На задворках галактики", книга 1

— Почём я знаю? Что услышал, то и говорю.

— Ты теперь, Паш, 'языком' стать опасайся, — пошутил Масканин.

— Да уж как-нибудь... — хохотнул Чергинец.

— Найти-то кадры можно, — озвучил свои мысли Бембетьев, — если для одного корпуса.

— Может и так, — согласился майор. — Но бригадное звено в дивизиях не просто так с бухты-барахты упразднили. В пятьдесят первом это была вынужденная мера, на это пошли из-за некомплекта штабных офицеров. И строевых тоже. Помню в феврале пятьдесят первого, в моём полку всего четыре офицера осталось, а отводить нас на переформирование возможности не было, мы и так тогда затычкой служили, больше у командования резервов не было. Второй бат начоперод штаба бригады принял и в БТРе сгорел на третий день.

— Думаю, Латышев ставит на молодёжь, — предположил Бембетьев и почему-то покосился на Масканина. — А что? Молодёжь растёт. Специальные командирские курсы созданы. Я, например, пока в запасном полку после ранения числился, там по ускоренной программе занимался. Так у нас там не только преподы из кадровых были, но и фронтовики сопливого возраста. Однако не сопляки уже, а грамотные вояки. И прапора опытом делились, и унтера, и младшие чины. Личный опыт нам передавали, а преподы всё это в новые тактические выкладки оформляли... Вот Макса взять, с ротой справляется, а отправь его на курсы и через три месяца, глядишь, батальон потянет.

— Ага, — усмехнулся Масканин, — давай меня ещё на курсы при академии генштаба направь, чтоб я сразу полковником стал.

— Смейся, смейся, — ответил Бембетьев и предложил: — Давайте ещё по одной и возвращаемся, пока нас не хватились.

Чергинец глянул на часы и взял вновь наполненную кружку.

— Мне тоже пора, а то без меня уедут. Эх, натощак, башка потом гудеть будет...

Выпили, запрятали кружки и привели закуток к первозданному бардаку для маскировки.

— Ну, что, Макс, проводишь? — спросил Пашка.

Масканин кивнул и двинулся следом за Чергинцом.

— Ты давай там не долго, — дал напутствие Бембетьев. — Не-то на пистон нарвёшься.

— Покудахтают и перестанут, — отмахнулся Масканин. — Что я, под арестом тут?

Они шли, не обращая внимания на окружающую суету, обмениваясь малозначительными репликами. Приятно было просто потрепаться ни о чём. Рядом кто-то куда-то пробегал или что-то куда-то тащил. Мимо почти цепанув бортом, в направлении КПП проехала порожняя шеститонная 'Тунна', чуть не обрызгав их грязью, пройдясь прямиком по подсыхающей луже посреди испорченного газона. Грузовичок притормозил у шлагбаума, пока бойцы из взвода охраны проверяли документы у шофёров стоявших на той стороне новеньких десятитонников.

— Тебя сюрпризец ждёт, — неожиданно сказал Чергинец.

Масканин хмыкнул, чего-то подобного от Пашки всегда можно было ожидать.

— Что за сюрпризец?

— Хочешь, я стихами намекну? Догадаешься?

— Давай, — вздохнул Максим. — Не поэма хоть? А то я усну.

— Не поэма, не боись. В общем, слушай:

А счастье находилось где-то рядом,

Но он всё не туда смотрел.

Она глядит во след печальным взглядом,

О ней же он и думать не посмел.

— Стихоплёт ты, Паша. И где оно, моё счастье?

— Там, — показал рукой Чергинец, — за КПП.

— Веди.

Через КПП прошли без проблем, на выходящих с территории госпиталя бойцы охраны внимания не обращали. В стороне от дороги на крутоватом бугорочке, прислонившись о дерево, их появления терпеливо ждала Танюша.

Одета она была в свой неизменный застиранный бушлатик, разношенные сапоги, размера на три больше нужного, с заправленными в них солдатскими бриджами. На голове новенькая вольногорская шапка, не иначе как кто-то подогнал ей в благодарность или из душевного расположения. Издали было заметно, что глаза у неё накрашены. И где, интересно, она косметику раздобыла? Масканин впервые увидел Танюшу с подведёнными тушью глазами, ей бы помаду, духи и бальное платье...

Вскоре и она их заприметила и пошла на встречу. Чергинец держался чуть позади, тихо насвистывая мелодию из популярного довоенного фильма. Остановились, встретились взглядами, глаза Танюши заметно расширились. Неожиданно для Масканина, она протянула припрятанный до этого за спиной букетик полевых цветов.

— Не понял... — обалдел Масканин, рассматривая букетик. Цветы были мелкими и невзрачными, такие во множестве распространены в здешних полях. Надо же, скоро декабрь, а они цветут. — Благодарю, Танюша, но... Всё, намёк понял!

Он опустился на одно колено и с видом, будто букет этот собрал лично сам, вручил его девушке. Танюша улыбнулась, благосклонно приняв 'подарок'.

— Ты ведь не знал, что я появлюсь. Жаль, что в это время года пионов нет, очень я пионы люблю...

Он не обманул её ожиданий, шагнул и заключил в объятья. А когда отпустил, Танюша недовольно зыркнула на Пашку.

— Гад ты, Чергинец. Я о чём тебя просила, а? Человеческим языком просила: не жри с Масканиным водку на радостях. Успеешь ещё своё выжрать.

— Так я... — замялся Пашка.

— Он ни причём, Тань, — вступился за него Максим. — Мы уже квасили, когда он появился.

— Оно и видно, — она недовольно покачала головой. — На вот, глотай теперь.

Танюша порылась в медицинской сумке, вытащив шелестящую упаковку каких-то таблеток. Высвободила две штуки и протянула открытую ладонь. Максим отправил таблетки в рот, не спрашивая что это. На вкус кисло-горькие. О назначении таблеток догадаться было не сложно — нечто подстёгивающее усиленную выработку алкогольдегидрогеназы, полезного такого фермента, расщепляющего алкоголь в организме. Масканину приходилось слышать об этих чудо-таблетках, минут десять-пятнадцать и снова трезв, как стёклышко. О таблетках он подумал вскользь, гораздо больше его заинтересовало, с чего вдруг ротный санинструктор, миловидная девушка, рекомая Татьяной, решила его навестить, при этом ведёт себя так, будто заявляет на него права? Что ж, пожалуй, прав, трижды прав Пашка с его дурацкими стишками. Одно плохо, натуральный военно-полевой роман намечается, а их поручик откровенно побаивался. Насмотрелся на них со стороны, как правило, счастливых концов они не имели. Война...

— Я испаряюсь, — сообщил Чергинец с улыбочкой, — хоть и жаль вас бросать без присмотра. Всё у вас никак у людей...

— Иди, Павлик, — махнула рукой Танюша и улыбнулась. — Обойдёмся без присмотра 'взрослых дядей'.

Пожав на прощание руку Масканину и похлопав его по здоровому плечу, Чергинец заспешил к перекрёстку, где его ждала попутка — перегруженная, судя по просадке, 'Тунна', водитель которой нетерпеливо просигналил раз-другой.

— Ты, наверное, голоден?

Хотелось Масканину возразить, но в животе в этот момент предательски забурчало. Он промолчал. Танюша сунула руку в нагрудный карман бушлата и вытащила затёртую мятую упаковку шоколада, точнее то, что было некогда упаковкой.

— Бери, ешь. Настоящий чёрный. Витаминизированный.

Он начал разворачивать полинявшую бумагу и измятую фольгу. От плитки осталось всего четыре кусочка. Видать, берегла шоколад Танюша как сокровище, не каждый день разрешая себе полакомиться. Понять можно, это у лётчиков шоколад в пайке положен, а им, простой инфантерии, и сгущённое молоко не всякий месяц перепадало. А молодому организму сладкого бывает страсть как хочется.

— Жуй, давай, чего застыл?

Масканин отломил кусочек, остальное завернул обратно. Не мог он её без сокровища оставить.

— Ты чего выпендриваешься? Это я тебе приберегла.

— Бери. Хватит с меня и этого, детство вспомнить.

— Съел бы лучше, дурень. А то спиртяку хлебать... — она прильнула к нему, принюхалась. — Точно спирт. Водка так не воняет, если хорошая. Водой разводили, чтоб больше было?

— Угу... Слушай, Тань, давай не будем, а? Пошли лучше по роще прогуляемся.

— Ну, идём. А мин тут нет?

— Нет. Бои эти места стороной обошли, но всё равно проверяли.

— Максим, — она вдруг остановилась, — а когда тебя выпишут?

— Скоро. Плечо зажило, порезы посрастались, а от контузии я за три дня отошёл. Так что скоро.

Она взяла его за руку, потянув за собой, возобновляя прогулку.

— Это хорошо, что я успела. Добиралась сюда и думала, а вдруг вы уже снялись? Ищи потом ваш АПГ. Фронт вон куда ушёл, значит и госпиталь следом должен.

— Если бы не успела, что тогда?

— Тогда не пригласила бы тебя к себе в гости. В общем, приглашаю навестить мой дом, посмотришь как я живу. У меня отдельный вход от родителей. Старики мои тихие, мирные, кроме медицинской науки ни о чём не думают...

Масканин взял протянутый листок с адресом, на котором аккуратным женским почерком было написано: 'город Юрьев, Шелкопрядный переулок, дом 17'. От Вольногорска поездом сутки примерно добираться.

— Я на всякий случай записала, — словно оправдалась Танюша. — Вдруг адрес забудешь. Приедешь?

— Приглашение принимаю, но обещать не буду. Не знаю, что после выписки меня ждёт. Возможность будет, приеду обязательно. Тебе, кстати, сколько отпуска дали?

— Двадцать дней, включая дорогу.

— Может и успею, постараюсь.

Опьянение под действием таблеток прошло, но голова осталась немного тяжёлой. Масканин начал замечать звуки и краски осеннего леса. Ветра здесь не было, деревья от него защищали, отчего казалось будто в лесу теплее, чем на открытом пространстве. Да так оно, по сути, и было.

Дальше идти Танюша не захотела, прислонилась к молодой рябине, зарывшись носом в букетик. Стянула шапку, бросила под ноги, мотнув головой. Волосы у неё немного отросли, такое всегда заметно, когда не видишь человека продолжительное время. Сейчас её причёска больше не походила на мальчишескую, а напоминала каре. Был бы хороший парикмахер под рукой, каре вышло бы натуральное.

Масканин провёл ладонью по её волосам, не отрывая взгляда от её глаз. Она ждала от него первого шага. Танюша и глаза зачем-то вдруг закрыла. В этот момент он впервые поцеловал её, не встретив сопротивления. Напротив, она ответила на поцелуй с таким напором, словно ожил тихо дремавший ураган. Теперь не Максим целовал, а его целовали. Руки Танюши начали расстёгивать пуговицы его бушлата, потом кителя. Следом они проникли под вшивник — старенький протёртый свитер, и, наконец, под майку. Холодные девичьи пальчики прошлись от поясницы к лопаткам, как вдруг Танюша дёрнулась, резко отстранившись.

— Что это?.. Такое... Такое большое.

— Память о драгунской шашке.

— Давно?

— С прошлой осени.

Она вновь прильнула. Поцеловала в щёку.

— Как это случилось?

— Налетели на нас на привале внезапно, рубать начали. Я в гуще оказался, ближайшего с лошади скинул, его шашку взял. Почувствовал, что не зарубят, так затопчут, тогда волком завыл. Лошади перепугались, всадников слушаться перестали. А я отделался всего лишь поломанными рёбрами и этой отметиной.

— Но в Хаконе нет волков и никогда не было. Почему лошади волков испугались?

— Это была велгонская кавалерия. Разведывательный полуэскадрон по тылам нашим шлялся. Волки в Велгоне есть, обитают они, правда, в глухих лесах на северо-востоке. Но это значение не имеет, будь лошади хоть хаконские, хоть островитян. У них ужас перед волками в инстинктах сидит. Это я с детства знаю.

— Обними меня, — попросила она. — Обними крепко-крепко. До вечера ты мой, Масканин. Никуда не денешься.

— Зачем мне куда-то от тебя деваться? Я, может, сейчас впервые тебя другими глазами увидел.

— Созрел, наконец-то...

В их распоряжении оставалось четыре часа до отхода её поезда от станции города Радовнитц. За вычетом часа, необходимого на дорогу до вокзала и неизбежную трату времени на банальности на самом вокзале, у них оставалось целых три часа наедине. Три часа, когда никто в целом мире им не помешает. Уйма времени.

— — — — — — — —

* торракальный — специализирующийся на ранениях грудной полости

Конец первой книги