Гении неба

— Ты знаешь, что я знаю, где находится Дэвид, — начала Юри, — Ну так вот, он уже близко. Я никогда не ставила никаких особых условий за то, что ты найдешь его. Потому, что раньше это было преждевременно.

— Теперь настало время? — поднял бровь я, сел и похлопал по карманам. Валькирия подала зажженную сигарету и пепельницу.

— Да. Теперь настало время обсудить оплату моих скромных услуг и главное — моего ангельского терпения, — чуть улыбнулась она, — Ты готов?

— Разумеется, готов, мой высокооплачиваемый коршианский друг, — хмыкнул я, неприятно удивленный ее практичностью. Вспышки цветов ее волос и кожи стали болезненными для глаз, выдавая дикий накал страстей, который она испытывала.

— Ты уверен, что в форме для такого разговора? — поинтересовалась она.

— Да, конечно, — кивнул я.

— Ты выполнишь все, что я попрошу, чтобы выручить своего напарника?

— Разумеется! — я пожал плечами, — Юри, к чему долгие предисловия?

— Ну хорошо, — судорожно вздохнула она, — Ты ответил согласием. Допустим, но я спрашиваю еще раз — есть ли что-либо, чего ты не станешь делать, чтобы вытащить своего напарника?

— Я сделаю все возможное и попытаюясь сделать невозможное тоже, — сказал я, — Как всегда, Юри. Чего ты от меня хочешь?

— Тебя, — сказала она.

— Что?!

— Подожди меня там, где ты сейчас. Я скоро прийду. И не вмешивайся! — Юри, лучась ослепительными оттенками плавящегося золота, открыла машинное отделение и исчезла в люке. Ее не было минут десять, я успел выпить пару чашечек кофе и выкурить несколько сигарет. Я уже привык не терзаться предположениями по ее адресу, поэтому лениво размышлял обо всем и ни о чем, пока не услышал шелест закрывающегося люка моторного отсека. Юри изменилась. Она стала старше лет на пять, превратившись в юную девушку. Она шла, нисколько не стесняясь своей наготы. Когда она приблизилась, остолбенение у меня постепенно прошло.

— Ну, — сказала она, поглаживая острую, набухающую грудь, — Условие понятно?

— Надеюсь, что это не шутка, — тяжело сказал я и встал, — Боюсь, моего чувства юмора бы не хватило оценить такой юмор.

— Шутки кончились, — сказала Юри, — Если это так уж тебе неприятно, то чего тянуть? В конце концов, это просто формальность.

— Ложись, — сказал я. Мне хотелось орать от горя и удрать куда-нибудь подальше. Юри заставила-таки меня переступить через собственный запрет. Тем не менее, если честно, я сразу уловил и оценил разницу между консенсором и обыкновенной женщиной. Достатчно было где-то на грани зознания мелькнуть какой-либо фантазии, как Юри исполняла задуманное. Я неожиданно ощутил гораздо большее удовольствие, чем мог ожидать. "Просто формальность" оказалась совсем не формальностью, секс захватил меня. И уже после всего, когда я отпал от ее юного, упругого тела, в голове мелькнула чисто терранская, грязная мысль. И Юри, конечно, подчинилась, приподнялась надо мной и вновь начиная медленно склоняться, лаская грудью мой плоский живот, поглаживая бедра. Я отодвинулся:

— Не нужно, прошу тебя. Довольно.

— Но почему? — взмолилась она, — Ну почему, чудовище? Ну отчего ты не хочешь принять то, мимо чего все равно не пройти? Ну какая разница — годом раньше или позже?

— Вот именно, какая разница? — приподнял брови я, — отчего это надо было ВОТ ТАК изменить наши отношения?

— Не понимаю, — тяжело вздохнула Юри, поднимаясь на колени, — Все равно я стала бы твоей. Ведь я же нравлюсь тебе, возбуждаю тебя, так зачем ты воюешь с самим собой, отказываясь принять само собой разумеющееся и заставляя нас обоих терять нервы и силы в этой нелепой войне?

Юри неожиданно наморщила нос и всхлипнула:

— Еще и упрекаешь меня. Чем? Тем, что заставила тебя выкупать своего напарника? Я ненавижу вас обоих, как я вас ненавижу!

Она разревелась, вскочила и угловато пошла к машинному отделению. Я пошевелился:

— Стой! Вернись. Будь рядом со мной. Только оденься. Кажется, у нас есть что сказать друг другу.

— Не хочу с тобой говорить, — устало сказала она, но все-таки подошла. Вздохнула:

— Ладно. Ты многого не понимаешь, настала пора кое-что объяснить. Только словами это будет долго, путано и неубедительно, поэтому принимай мое пси. Я буду вести трансляцию своей памяти на тебя, чтобы ты сам все прочувствовал как следует своей дубленой шкурой!

— Хорошо, — пожал полечами я, глядя, как она укладывается рядом.

— Язвишь? — хмуро спросила она, и тут я ощутил себя через нее, через ее восприятие. Через обманувшую меня при помощи кораблей Юри, сохраняющей свой дар. Вот она ушла на Драйвер, вот я подошел к Эве, начал разговор, и мягкое томление во мне, и в ней — это странное ожидание, и каждый мой взгляд, скользящий по породистой фигуре Эвы, и все мои быстро летящие мысли, и все фантазии, возникающие на грани сознания, и чуть щекотное шебуршание в моем сознании работающих программ, словно ползанье сытых ленивых червей, и медленно, как в старом ядерном реакторе, разгорающееся тепло, тепло мужского желания, и непрерывные, по военному четкие циклы охранной программы Тари, оберегающей мое сознание от тайного вмешательства день и ночь, и какая-то невнятная, пренебрежительная мысль по отношению к ней, Юри, мгновенно отозвавшаяся болью в сознании коршианки, и горькая ее радость ("Вот, я все вынесу ради того, чтобы тебе было хорошо, стерплю и вида не подам, я сильная, я сильней вас всех!"), и то, как я взял в руки мокрое лицо Эвы... Так мысль за мыслью, прикосновение за прикосновением, поступок за поступком — все это входило в меня, как тупой осиновый кол в упыря, а когда я вспомнил, что Юри чувствует сейчас, переживая весь этот кошмар вторично, вместе со мной — тут меня просто вывернуло назнанку, на миг в несуществующем веере цветных теней психообмена возникло безумие, и тут словно разорвалось огромное бешенно бьющееся сердце — канал пси между нашими сознаниями прервал трансляцию.

Я увидел, что слабо копошусь на полу и совершенно не похожу на свои коршианские парадные портреты, да и просто на разумное существо. Какие-то жилы натянулись струнами от паха до подбородка, и сумашедший смычок совести выводил на них гаммы боли. Юри во время трансляции вырвало, и она лежала рядом со мной, перепачканная рвотой, не в силах пошевелиться, разве что от напряжения по-стариковски тряслась ее голова.

— Пощады... — прохрипел я, — Я же не знал! Нельзя же так...

Цвета эмоций сейчас почти не окрашивали кожу Юри — лишь в ее глазищах были горечь, и торжество, и страдание, о которые можно было обжечься. Она еще не могла говорить, только хватала, как выловленная рыба, ртом воздух. Прошло несколько минут, прежде чем она смогла сказать:

— Нет, все испытаешь. Все! — она закашлялась, и продолжила мысленно, — "чтобы никогда твои извилины не повернулись упрекнуть меня!"

И снова начался трехмесячный ад, нечущийся через наши черепа с небольшими передышками для восстановления сил...

Мы не свихнулись. Может быть, я был на расстоянии волоса от безумия, но оно пощадило меня, однако ни я, ни Юри уже не могли остаться собой прежними. Мы изменились, как меняется белая глина в багровом аде печи, становясь императорским фарфором. Глина там просто не может остаться собой.

Больше я никогда не усомнился в Юри, потому, что твердо понял — скорее я сам изменю себе, предам себя, чем это сделает она.

И я признал ее власть над собой, и лег перед ней на лице свое, и счел себя недостойным целовать следы ее ног в пыли, и признал свою безграничную вину, и раскаянье, и стыд. И призывая в свидетели Валькирию, и мечи свои, сказал — вот моя госпожа, и нет госпожи прежде нее. И любое ее слово приказал выполнять прежде своего.

И был возле нее некто, чей голос и все сказанное приказала забыть. И когда он ушел неведомо как, то похвалила, говоря: хорошо исполнил, что было приказано. И приказала подняться, пойти и убить приходившего, и взять в его покоях диск, от которого сияние, и исполнил это, и приказала госпожа все забыть...

... Я лежал плашмя, судорожно прижимая к лицу две маленькие ноги, вцепившись в них так, что побелели пальцы. Ни сил, ни мыслей не было. Меня заполняла сосущая тревожная пустота, Ноги попробовали освободиться, я услышал печальный голос Юри:

— Пожалуйста, отпусти меня, а то мне больно. Я никуда не денусь, ты же знаешь. Отпусти, а?

Она подождала ответа, грустно вздохнула:

— Ну хоть не дави так сильно. Ну же, дурачок... — она наклонилась, шевельнула мои волосы, положила свои руки поверх моих:

— Давай вместе. Раз, два, три, разжали.

Мои руки, управляемые ее волей, медленно ослабили судорожную хватку. На щиколотках остались жирные красные отпечатки моих рук. Я медленно повернул кисти рук к себе — красные. Мои руки были вымазаны красной терранской кровью.

— " И скрепили они кровью договор..." — нараспев сказала сверху Юри.

— О господи, что это было?! — выдохнул я и попробовал пошевелиться. Тело отозвалось привычной уже волной боли и запустило процедуры саморемонта, — Опять мы выясняли отношения со Светкой?! У меня стерта память!

— Да ничего такого, — тяжко вздохнула Юри, — Просто ты стукнул себя кулаком по лицу, и размазал кровь из носу по всей физиономии, вот и все, кровожадный ты мой. Ну и вид у нас с тобой. Давай-ка приводить себя в порядок.

Мы молча нырнули в теплый, ласковый бассейн, а когда чистая синевато-зеленая вода смыла с нас недавнее прошлое, я подплыл к ней и обнял. Я хотел ее и уже не сопротивлялся своему желанию, и мы взлетали к взрывающимся звездам, и погружались друг в друга, как в мрачные океанские бездны, и снова выныривали из мрака к звездам, и летели, летели...

— Видишь, какая я! — шептала она мне, — Никто на целом свете не сравнится со мной! Теперь ты видишь это?

— Да! Ни одна женщина на свете не стоит и твоего ноготка, — шептал я ей в ответ, и ослепительный золотой свет, исходящий от ее кожи, становился нестерпимым.

— Скажи мне, что ты меня хочешь! — просила она.

— Как никого никогда не хотел.

— Так на, я твоя, вся, мечтами и мыслями, телом и душой, я твоя вся без остатка, и теперь ты можешь сколько угодно любить Эву, да хоть всех прочих, никто из них не будет тебе так, как я. Я твоя?

— Ты моя. Ты мой ангел-хранитель. Ты моя женщина.

... Она была ненасытна и изобретательна, я открывал для себя новые ощущения и спешил загладить ее боль, так что это продолжалось долго, но в конце концов даже такая парочка, как мы с Юри, утомилась. Она положила голову на мое бедро, провела кончиками пальцев по животу:

— Даже жалко. Так много и так мало за это время... Эва бы...

— К черту Эву! — выдохнул я, — Тебя нельзя с кем-нибудь ровнять. У Эвы другое на первом месте — родить сына. Тебя можно сравнивать только с тобой же. Ты сейчас как огонь свечи.

— А ты — как мягкая, теплая постель, — поделилась она , медленно перенося руку с моего живота к центру ее интересов, точней — любопытства, задумчиво исследуя сокровенное кончиками пальцев, проворковала:

— А еще ты сейчас похож на сытого, большого, прирученного хищника. Ты уютный. И тебе нравятся мои ласки. А я боялась, что ты возненавидишь нас обоих. Ты удивительный. И я — для тебя тоже... — она замолчала, но не потому, что ей нечего было сказать. И сейчас то, что она делала, уже не казалось мне грязным. Она была как огонь, как продолжение моего тела, поэтому ее не приходилось учить ничему, ведь мои желания становились ее желаниями. И исполнение моих желаний приносило ей даже большее удовольствие, чем мне. Эве я говорил "Мне хорошо с тобой", а Юри не говорил ничего — ведь она знала все сама. А потом, после неимоверного наслаждения, подаренного ей, мне вдруг стало в блаженной истоме жаль Эву: ведь сенсорами Юри я узнал, насколько это несопоставимо: булавочный укол Эвы и взрыв галактик Юри, скорлупа от грецкого ореха — и вселенная...

В конце концов мы проголодались. То есть Юри. Хотя и я тоже. Мы расслабленно пожелали стол с основательным угощением, сервирванный Валькирией без промедления:

— Не знаю уж, кто тут из вас кого приручил, но надеюсь, что хоть между собой перестанете собачиться!

В меня капсула швырнула новой одежонкой:

— Драйвер на подходе, прикрой срам! Да, Юри, Эва сообщила, что миссия выполнена.

— Пусть приходят к столу, — отреагировала Юри, натягивая свои бермуды и бросая на меня таинственные взгляды. В капсуле возникли усталые, потные, задерганные Эва и Светка.

— Угощение кстати, — сказала Эва и утомленно уселась за стол, — С грузом неприятности, но, как заверил Драйвер, поправимые.

— Главное, что взяли, — облегченно вздохнула Юри, — Сильно попорчен?

— Кошмарно, на мой взгляд, — мрачно сказала Эва, махнула Светке на ее место за столом и стала жадно есть. Через некоторое время, утолив первый голод, она устало-вежливо спросила, — Ну а как тут?

— Мы чертовски насыщенно провели время, — ухмыльнулась Юри, — Хочешь сенсацию?

— Ох, мне сейчас не до сенсаций, — зевнула Эва, — Поспать бы пятичасовую норму, а потом я может и смогла бы ее оценить. Но сначала, конечно, доесть.

— Спи хоть десять часов, — милостиво кивнула Юри, — Теперь все будет легче, потому, что мы добыли Крылья Дракона и силы у нас с Эн Ди стали почти божественными.

— Десять часов сна после всех передряг — действительно божественно, — согласилась Эва, — А про все остальное лучше утром. Если будет желание рассказывать.

— Идет, — кивнула Юри, — Насыщайтесь и спите. Ну что, дракон Эн Ди, по чаше бразелонского и на Драйвер?

— Как скажешь, — благодушно улыбнулся я, — Ты так старательно пытаешься создать загадочность вокруг Эвиной командировки и груза, что можно считать меня заинтригованным. Эва, не клюй носом, падай спать.

Эва подставила губы для поцелуя, заметила:

— Заработанный. А теперь — удачи.

Валькирия слегка пригасила освещение, в приятном полумраке мы с Юри допили вино, бросили яшмовые чаши в утилизатор и перешли на Драйвер.

Посреди обитаемого отсека висел кокон, сквозь энергетическую оболочку сочилось зеленое свечение парализующего поля. Юри вскинула лицо к визору:

— Стандартное время?

— Четырнадцать девтнадцать, — отозвался Драйвер. Она удовлетворенно прикрыла веки:

— Неплохо. Опусти его. Операционное поле. Медкомплекс. Сервис — комплекс, в режиме соответствий. Замедление?

— Предельное, двести пятьдесят, — отозвался корабль.

— Великолепно! Передай управление Валькирии, одолжи у нее ее медицинского робота и приступаем. Понадобятся ВСЕ наличные мозги.