за отцом.
Аннипада втолкнули в опочивальню, затворили за ним дверь, и
дядя запер ее снаружи, опасаясь, что Аннипад ночью сбежит.
Раскачиваясь на заплетающихся ногах, муж подошел к
раскинувшейся под покрывалом молодой жене, в нетерпении
ожидавшей начала сладостного пира Инанны, и еле ворочающимся
языком попросил: "Подвинься, сестра. Мне все надоело, я очень
устал и хочу спать". Затем, не раздеваясь и не снимая сандалий, повалился на постель и сразу уснул.
И тут красавица Нинмизи впервые в жизни зарыдала горькими, горючими, неуемными слезами, уткнувшись в изголовье ложа, ибо свою брачную ночь она представляла иначе. Выплакавшись, она погасила светильник и, глядя в небо через окно, долго молилась Инанне, прося у богини хоть немного счастья в любви.
С трудом переворачивая обмякшее тело мужа, молодая женщина раздела его, затем присела рядом, обхватив колени, и сокрушенно
уставилась невидящими глазами в бесчувственного, храпящего
супруга. Наконец, Нинмизи собралась с духом и, еще раз попросив
помощи у владычицы плотской любви, решилась все-таки взять
свое. Она боязливо погладила своей ароматной рукой его пахнущую
пивом бритую голову, потом робко коснулась тела мужа. А затем
все смелее и смелее осыпала его ласками, воспылав сама. Аннипад
зашевелился, обнял ее, что-то пробормотал и радостно засмеялся.
И лоно ее приняло семя Аннипада.
Утром, протрезвев, Аннипад проснулся в прекрасном
настроении, ибо ему снилось, что всю ночь он обнимал свою
Пэаби. Услыхав рядом чье-то тихое, мерное дыхание, он удивился
и, повернув голову, узнал при свете народившегося дня спящую
Нинмизи. Аннипад соскочил с ложа, как ужаленный, но увидев пятна
на постели и свою одежду, валявшуюся рядом, все понял и, со
стоном упав на колени, стал биться головой о ложе, сотрясая его.
Нинмизи проснулась, сбросила покрывало и томно позвала его.
— Иди ко мне, мой милый, обними меня снова, вдохни сладость
в чресла мои, — и оплела его шею гибкими, нежными руками.
У Аннипада из глаз выступили слезы.
— О Владыка судьбы! О отец мой милосердный, скажи, неужели
все это нужно тебе? Дай знак, пошли знамение! — Солнце,
поднимаясь все выше и выше, в этот миг ярко озарило
опочивальню.
— Ну что же, — успокоился Аннипад, — если так, я готов послужить
и здесь. — И он возлег с Нинмизи.
Когда молодые, очистившись омовением, вышли к родичам,
Тизхур, поцеловав Нинмизи и вглядевшись в ее умиротворенные
глаза, сказал эну: "Все в порядке, брат мой. Наследник будет". У
эна отлегло от сердца, и он на радостях щедро одарил отца и мать
Нинмизи. Три дня Аннипад прилежно и не без удовольствия
исполнял волю Энки, трудясь на ниве Инанны. Упругое, податливое,
неробкое тело Нинмизи, лобзающие прикосновения ее матовой,
гладкой кожи возбуждали его чувственность, унося куда-то вдаль
и размывая образ Пэаби.
Однако в перерывах Нинмизи так усердно занимала беседой своего мужа, что ему, наконец, стало невмоготу. У нее была
привычка рассказывать, набив полный рот финиками, и щелкать
измазанными медом пальцами. Раздражало Аннипада также и
то, что она беспрерывно говорила о самой себе, поверяя мужу
мелкие подробности своей девичьей жизни. И тогда энси счел
за благо прекратить сожительство с Нинмизи, сказавшись нездоровым.
Дабы не возбуждаться и оставаться холодным, снять
внутренний жар, Аннипад каждый вечер натирал тело бла-
гоухающим благовонием из шафрана и сандалового дерева. От
посещения родственников Аннипаду удалось уклониться благодаря
тому, что за время его отсутствия на стройке произошло два
несчастных случая, вынудивших его срочно приступить к своим
обязанностям: молодой каменщик свалился с башни и сломал
себе ребра, да один землекоп слег из-за того, что на его тень кто-
то навалил кирпичи.
Нинмизи, весьма недовольная ранним выходом мужа на работу,
лишившим ее приятного времяпрепровождения в гостях, где бы
она могла поболтать вволю и покрасоваться в новых нарядах и
украшениях, дулась на мужа, отчетливо давая понять, что не придет
к нему в опочивальню, если даже он позовет ее, ибо для любящего мужа
жена должна быть важнее любого дела.
Снисходительно посмеиваясь, покладистый энси все же
оправдывался, ссылаясь на необходимость как можно скорее
закончить строительство дома Энлиля, ибо грозный бог может
потерять терпение, пока они копошатся тут, на земле, а гнев Энлиля
ужасен для всего живого. Однако эти доводы мало убеждали
Нинмизи, совершенно уверенную в том, что и бог, имея такую жену,
как она, позабыл бы про свой промысел, наслаждаясь ею, пока
она молода и прелестна. Сам Наннар собирался взять ее в супруги,
но почему-то в последний момент передумал и теперь, возможно,
жалеет об этом.
Через две недели у Пэаби заканчивался срок послеродовой
нечистоты, и Аннипад считал дни, готовясь к встрече со своей
любимой женой. Через Гишани он распорядился, чтобы в дом
Мешды регулярно, каждую неделю, доставляли четыре кувшина коровьего молока и привезли его, энси, очередное вознаграждение
за службу в храме. Он также договорился с горшечником Мешдой,
что тот, втайне от Пэаби, примет и спрячет ее приданое, дареные
одежды и украшения, оставленные в доме эна.
Когда Мешда узнал от Аннипада, какой удел ожидает его дочь,
он пожалел, что не выдал ее замуж за Энметена, который любил
ее, наверное, не менее горячо, чем энси. С Энметеном она бы
жила во всяком случае спокойно, простой, обыкновенной жизнью,
в трудах и заботах о детях и доме. Энметен — порядочный человек,
и она бы в конце концов полюбила его, а энси забыла. "Мне,
недалекому, распустившему перья, как глупый павлин, отцу, —
казнился Мешда, — ни на мгновение не следовало забывать, что
моя дочь — не шумерка. И ведь было послано мне предчувствие,
что их брак не может хорошо сложиться! Ослушался я, грешный,
своего духа-хранителя и наказан за это".-
Шеми же восприняла новость не столь трагично. — То, что Пэаби не судьба жить в доме эна, далеком ей, как бездна Абзу, быть может, и к лучшему, ибо человек трудно привыкает к чуждому ему месту, а постоянное безделье портит, да и старит женщину прежде времени, — вспомнила она Нинтур. — Лишь бы Аннипад не оставил дочь нашу, дабы не пришло к нам настоящее горе, ибо душа Пэаби в нем. День и ночь надо молить пресветлую Инанну, чтобы их любовь не увяла. Пусть живут в нашем доме, и да будут здесь счастливы и здоровы. — Шеми встала на колени и вознесла к звездному, летнему небу чистую и святую
материнскую мольбу о благополучии своего детища. — А эту
Нинмизи я видела с ним у круга Инанны. Она — воистину красивая
женщина. Еще тогда мне в душу закралась неприязнь к ней, но
обвинять ее в чем-либо, или, тем более, Аннипада, мы не вправе,
ибо такова воля Владыки судеб.
— Знаешь, жена, — вспомнил Мешда, — сын наш вчера
пожаловался, что учитель опять куражится над ним, а Гаур никак
не может взять в толк, в чем он провинился.
— Ну, это не надолго, — глаза Шеми сердито блеснули в темноте.
— Господин старший брат скоро прослышит, что энси не бросил
свою первую жену, и опять встанет на задние лапки перед Гауром, — она покачала головой и поправила тряпку, висящую на краю очага. — В крайнем случае, терпеть осталось всего каких-то полгода.
— Скоро уже не удастся скрывать правду от Пэаби, — гончар с
силой потер ладони. — Не сегодня-завтра она начнет собираться в
дом мужа.
— Слава богам, их семья еще цела и не раскололась перед ликом
Инанны, так пусть Аннипад сам все ей и объяснит.
Шеми и Мешда сидели в темноте рядышком на циновке у
погасшего очага и нежились в тиши благодатной ночной прохлады.
Они шепотом разговаривали, прислушиваясь к тому, как Гаур,
монотонно повторяя текст, заучивает наизусть свой урок. Легонько
царапая когтями лап кирпичи пола дворика и повизгивая, в ладонь
хозяина дома уткнулся холодным носом ручной мангуст, выпрашивая чего-нибудь съестного. Мешда встал, отломил кусочек лепешки и бросил зверю, затем сел и обнял жену.
— Сын наш пишет и читает почти как настоящий писец, —
похвасталась Шеми перед мужем. — Даст бог, когда наш сын
окончит школу, Урбагар возьмет его к себе на ладью и обучит
морскому ремеслу.
Мешда вздохнул и ничего не ответил. Он всегда огорчался при
мысли, что с ним умрет и его мастерство, ибо Гаур, по воле Энки,
выбрал себе другой жребий.
— Как ты думаешь, жена, куда нам спрятать вещи дочери? —
спросил он после короткой паузы.
— Не знаю, о муж мой, это должен сказать ты сам. А что, если
сложить их у тебя в мастерской? Теперь туда никто не заглядывает,
кроме тебя, да и на полках твоих всегда чисто.
— Пожалуй, жена, ты и права. Места там хватит, а кувшины
прикроют все ее добро. В погребе было бы хуже, особенно теперь,
когда у нас появилась целая река молока.
— Надо мне будет испечь что-нибудь вкусненькое к приходу
Аннипада, — заметила Шеми, поднимаясь вместе с мужем в его
комнату.
И пришел день, когда Аннипад, с трудом дождавшись конца
полуденной стражи, не вернулся на стройку, а, нагруженный
подарками, поспешил, подгоняемый нетерпением, к своей Пэаби.
Когда Аннипад, затворив калитку, громко пожелал этому дому мира и благополучия, Пэаби, ждавшая мужа с утра, заслышав его голос,
выбежала с ребенком на руках из комнаты на балюстраду и
бросилась к лестнице. Завидев ее, Аннипад взмыл вверх по
ступенькам и прижал к своему сердцу любимую жену и сына.
— О, мой любимый, — прошептала истосковавшаяся по мужу
Пэаби, — в разлуке с тобой я — как дом без вещей, как хлев без
овец, как река без воды.
Шеми и Мешда, на которого энси второпях повесил сумки с
подарками, просветленные счастьем своей дочери, стоя посреди
дворика, молились и благодарили Владычицу любви, прося ее
одарить дочь новыми благодеяниями. Посидев немного для
приличия за праздничным столом, Пэаби оставила ребенка на
попечение матери и увела к себе мужа, которого не обнимала
полгода, но помнила каждую родинку на его теле. Аннипад плотно
затворил дверь и сбросил с себя юбку. Пэаби, выскользнув из
одежды, беззвучно обвилась вокруг него и с легким стоном
бесконечного ожидания растворилась в нем. Потом Пэаби легла
на мужа и, опершись локтями о грудь, долго и жадно всма-
тривалась в любимые, родные глаза.
Вечерняя стража была на исходе, когда Мешда осторожно
постучал к ним в дверь и напомнил Аннипаду, что скоро трапеза
Энки и ему необходимо поспешать. Энси поблагодарил гончара,
оделся, поцеловал жену, сказав, что после трапезы бога вернется
к ней, и побежал к реке, дабы дух реки очистил его от скверны
соития с женщиной. Аннипад не опоздал, и трапеза прошла как
обычно, по заведенному ритуалу. Эн, его сын и жрецы,
прислуживающие Богу, ужинали в святилище, довольствуясь
остатками со стола Владыки, наводили порядок в покоях своего
господина и расходились по домам.
К концу сумеречной стражи Аннипад уже был в доме Мешды.
Утена, сын его, пухленький, чистенький малютка, давно спал, и
Аннипад, придвинув поближе светильник, присел подле ребенка и
стал с умилением рассматривать крошку, которого практически
видел впервые. Утена заворочался во сне, заморгал ресницами от
падающего на него света, но дух-хранитель ребенка навеял на него доброе сновидение, и мальчик мило и трогательно заулыбался.
Аннипад тоже непроизвольно улыбнулся малютке, и у молодого
отца сделалось тепло и хорошо на душе, ибо здесь была его семья.
Маленькие, слабенькие ручки сына без всякого усилия глубоко
вошли в его грудь отца и крепко, навсегда, обхватили сердце.
Аннипад благодарно обнял жену, взял ее на руки и, до краев
наполненный радостью, закружился с нею по комнате в неведомом
ему доселе танце.
Счастье Пэаби было настолько полным, что она испугалась
его, и когда заплакал разбуженный ребенок, даже обрадовалась
этому. Молодая мать дала ему грудь, Утена немного пососал и
быстро уснул. Ранним утром Мешда разбудил Аннипада, а чтобы
тот не слишком спешил и не бегал на реку, нагрел ему воды для
омовения. На полуденный отдых энси вернулся вместе с гончаром,
в его дом.
Забрав на смену кое-какую одежду, Аннипад вообще перестал
заходить домой. Отец, эн, регулярно встречавшийся с сыном и на
трапезах бога, и на стройке, даже не заметил длительного
отсутствия Аннипада в своем доме. Однако Нинмизи с первой же
ночи обратила внимание на то, что муж не ночует дома, и подняла
тревогу. Свекровь ничего вразумительного ей не могла сказать,
ибо она не знала, где бывает ее сын, хотя и догадывалась, а к эну
Нинмизи и сама не рискнула обратиться, ибо он всегда смотрел
сквозь нее. И Нинмизи попросила свою мать разузнать, где
проводит ночи ее муж. Вскоре она узнала правду. Гордая своей
красотой, Нинмизи не могла смириться с мыслью, что ее муж, ее,
а не чей-то другой, может испытывать привязанность к иной
женщине, и, одержимая жаждой мести, утирая жгучие, злые слезы
безутешной обиды, каждую ночь взывала к Инанне с насто-
ятельной просьбой помешать им, осквернить их любовь.
— О Владычица, да погаснет их светильник и да опрокинется он
на их постель, и пусть упадет горячий фитиль ему в непотребное
место! Пусть он с ней, но сделай так, о Всесильная, чтобы он
вяло и неподвижно, в смущении лежал на лоне ее, понукаемый,
как павший осел.
Лежа в холодной, не согретой жаром любви, постылой постели, Нинмизи горько жаловалась Энки, пославшему ей такой жребий,
сетуя, что Инанна, ранее давшая ей благо женской красоты, теперь,
по воле судьбы, пренебрегает ею, ибо даже богиня чумы обходит
женщину, не любимую мужем.
— Я запущена, неухожена! Я — невспаханное поле, — плакала она.
— Пусть бы тот день обратился в глину, когда я стала его женой! О
Владыка судеб, кому же теперь достанется красота моего лона?
Ее съедят горестные пятна одиночества, и она пропадет, подобно
сладким сливкам, пролитым на землю. Пожелтеет мой лоб, мои
нежные руки похудеют и высохнут, — рыдала Нинмизи, — и спадут
с них браслеты, а все из-за нее, из-за этой противной чужеземки. —
И Нинмизи попросила разрешения у своей матери развестись и
вернуться в родительский дом, ибо муж ее не выполняет своих
супружеских обязанностей. Отец покинутой жены, выяснив, что
его дочь беременна и оправдывает свое назначение, даже слушать
не захотел о разводе, страшась гнева владыки, но дочь утешил:
"Подожди немного, дитя мое, вскоре ты и так вернешься в
