— Ага! Кулисный огонь, ну разумеется! Кто командовал расчетом? — доставая из потертой планшетки блокнотик и карандаш, спросил чернявый.
— Я, старший сержант Сидоров, со мной были бойцы...
— Этого достаточно, расчет сержанта Сидорова. Сколько положили?
— 19 сразу и еще 4 из тех, кто залечь успел.
— Маловато! — укоризненно заявил черкающий по бумаге карандашом майор.
— Виноват, товарищ майор! — единственно, что смог сказать замкомвзвода.
— Да все в порядке, для газеты — маловато. Ладно, поехали дальше?
— Там небезопасно, товарищ майор — с большим почтением обратился к младшему по званию обычно заносчивый и грубый замполит.
— На войне везде небезопасно, дорогой полковник. Поехали! — и первым полез в машину. Остальные последовали примеру, попрыгали в бронированный кузов автоматчики и машины унеслись дальше, оставив обоих пехотинцев в поднятой пыли.
— Черт гладкий — буркнул вслед рябой, оставшийся без пачки зольдбухов и кителя и как-то огорченно глядевший на свои босые руки.
— Корреспондент! Из самой Москвы наверное! — сделал вывод замкомвзвода.
— А, ну да, похоже. Мало ему 23 фрицев! Попробовал бы сам хоть одного пришибить! Понапишут черте что, как деревянной ложкой боец шесть танков разгромил, а форсу, словно они это сами сделали, щелкоперы брехливые. Читать совестно, что понапишут, зато сапожки с форсом и одежка барска — неодобрительно разворчался боец.
— Ты полегче бубни, а то приведет тебя длинный язык под монастырь — осек его наставительно Сидоров. Идти по дороге и ждать телегу ему расхотелось категорически.
— А твой-то кителек чего полкан уцепил? — удивился везунчик.
— Куда конь с копытом, туда и рак с клешней... Черт его знает, а мы без заплат остались. Ладно пошли домой, эти еще возвращаться будут или еще кого нелегкая принесет — решил Сидоров.
— А как считаешь, напечатает этот красавчик про нас статейку? Этак пышно: "Героический пулеметный расчет доблестного старшины Сидорова мастерски и умело могучим кулисным огнем с фланга стремительно истребил вражескую французскую роту эсэсовских гнусных французов. Бей врага, как расчет великого Сидорова!"? — продолжил трепать языком везунчик.
— С чего это я старшина? — удивился замкомвзвод.
— А для красоты. Эти ж газетчики удержу не знают, все на свой манер перевертывают. Про нашего комбата, было дело, понаписали такого, что только фамилия и была точно указана.
Старший сержант поморщился. Положа руку на сердце — ему нравилась эта самая пышность в газетах. И привычная тяжелая и грязная работа войны приобретала под пером очередного писателя блеск и красоту. А уж если это будет о нем — он с легкостью простит кудрявому репортеру и старшину и роту. Нет, так-то поворчит, конечно, для порядку, но в душе маслицем помазано будет, приятно так станет. Да и не слишком-то и преувеличено окажется, вполне возможно, что положенные там на поле как раз и были ротой.
Поистрепались фрицы, лоск потеряли. И не раз слышал — вместо внятных полков и дивизий у фрицев все чаще были какие-то невнятные "группы" — сколоченные на скору руку из всяких огрызков и обломков разгромленных вдрызг этих самых сделанных по правилам и штатам дивизий и полков. Не до жиру, не до орднунга, когда лупят в хвост и гриву.
— Нет, не напишет. Не дадут. Франция же сейчас вроде как с Гитлером борется, потому политически будет неверно такое писать. Хотя — вон они, наглядно, хрен им в печень, борются, аж который день им морды бьем... — резонно и степенно отметил сущую правду Сидоров.
— Это да, политика. Когда политрук рассказывал про наших французских летчиков — так их куда меньше, чем этой сволочи, с которой мы сейчас машемся. И их еще до хренища, а у нас пушку отобрали — перескочил на свежую обиду везунчик.
— Так она и не наша была, полк придал. Временно — сказал сущую правду Сидоров, но при том не вполне убежденно — когда при взводе была эта пушечка — жилось и впрямь куда веселее. Перед началом наступления полк передавал нередко артиллерию в виде усиления по батальонам, вот и свезло, что одна из полковушек, попавшая в батальон, аккурат оказалась на том участке, что держал взвод Сидорова.
Прибыли артиллеристы под утро, злые, как собаки, грязные, как черти, потому как тащили свою "милашку" на руках по грязи два километра по просматриваемой и простреливаемой местности. Да еще и густо перекопанной, отчего помимо всякого нужного тащили пушкари и доски в придачу — иначе не перекатить было тяжеленную свою орудию через всякие траншеи, которых накопали тут изрядно. И при каждой ракете немецкой, заливавшей местность мертвенным белым светом, приходилось замирать, а то и просто лежать в грязище. Неприятно, но куда лучше, чем внезапный минометный обстрел с накрытиями.
Взводный при том строго указал своему заместителю, чтоб помог гостям всемерно, как своим родным. Сидоров с опытным воякой и не думал спорить, худого толковый летеха бы не присоветовал. Потому и помочь рыть людей выделил и землянку для расчета подобрал добротную, чтоб было где обсушиться и поспать. А когда молодые бойцы начали бухтеть, что слишком работы с этой пушчонкой много — затыкал их простым вопросом — когда легче бежать на фрицевский пулемет — когда тот молотит безвозбранно и прицельно, или когда в него снарядик прилетел аккуратный?
А рыть и впрямь пришлось много — хоть сама полковушка не производила серьезного впечатления — маленькая, низенькая, чисто по внешнему виду сорокопятка со скошенным назад фигурным щитком, только вместо жальца противотанкового стволика — кургузенький огрызок-коротышка, правда калибра неплохого. Но и для такой мацупуськи пришлось выкопать незаметно для фрицев и замаскировать две позиции — основную и запасную, да одно укрытие, да еще неугомонные артиллеристы ложную позицию оборудовать взялись, когда их навестил командир взвода, он и присоветовал. Оттуда, ночью спешно закатив полковушку, бахнули несколькими снарядами, как по правилам положено — якобы пристреливаясь.
Утром на этом месте уже стоял макет орудия — за ночь из ломаных бревен и рваной масксети соорудили такое, что и с полсотни шагов вполне себе выглядело грозной пушкой, правда, хоть и старательно, но не очень грамотно замаскированной.
Ребята со скрещенными пушечками на петлицах оказались компанейские, хотя некоторое время пушкари и держались немного высокомерно, но совместная работа отлично сближает и Сидоров даже и подружился с угрюмым на первый взгляд сержантом — командиром прикомандированного расчета. Хороший человек оказался, умный, рассудительный — с таким даже и помолчать приятно, не то, что поговорить. Это вообще праздник!
Вместе и наблюдение вели, стараясь обнаружить все пулеметы и пушки, что были у немцев напротив. Тут и другие бойцы старались, не только ж лопатами землю кидать! И получилось напротив взвода сидоровского — три дзота с пулеметами, да четыре открытые пулеметные площадки, два жилых блиндажа, погребок с боеприпасами и пара противотанковых пушек немецких.
Артиллеристы еще и отработали наводку на цели — сделали маленькие таблички, поставив их так, чтоб наводчику легче было работать и когда начнется пальба — сразу направление ухватить. От немцев их было не видно, а вот пушкарям — в глаза бросалось.
Перед наступлением пехота даже и полюбовалась, как ловко исполнялись команды — цель ? 4 — огонь, смена цели, цель ? 6 — огонь!
А потом — утром артподготовка пошла, загремело все, затряслось, небо с землей перемешалось, у немцев только всполохи запрыгали по окопам. И под шумок пушка стала долбать по всем засеченным целям. Отревел залп гвардейских минометов, малиновая звездочка вверх взметнулась, сквозь дым и пыль, что волокло ветром с немецких позиций и взвод побежал в атаку.
Все же два пулемета ожило и залегла пехота. Но недолго лежали — рявкнула сзади трижды пушка — и левый пулемет заткнулся на середине очереди, потом еще четыре ощущаемых бабаха — и правый пулемет помер. Дальше уже было проще, оказавшись без пулеметов и орудий немцы скисли быстро. Тогда опасался Сидоров, что как обычно немцы минометами накроют, любили и умели они так делать. Но знакомые хлопки разрывов были не на поле, где пехота бежала, а сзади.
После боя, догнавшие пехотинцев артиллеристы не без гордости рассказали, что фальшивый макет гансы накрыли четко и точно, разнеся приманку вдрызг. И всем приятно стало, что не зря по ночам корячились.
— Здесь пойдем или как? — деловито спросил боец, сбил с мысли.
— А вот тут срежем. Вроде как на тропку похоже. И покороче будет — сказал Сидоров и шагнул на полузаросшую травой, но явную тропку. Странно, тут лес совсем был целехонький, даже без отметин пуль и осколков на стволах деревьев. Мирный лес, дом почему-то вспомнился. Замкомвзвода грустно вздохнул.
Странно, земля вспучилась словно пузырь и швырнула его вверх, так что он с удивлением увидел деревья вокруг со странного ракурса. Словно кто-то громадный снизу огромной ладонью поддал. И вокруг что-то летело вместе с ним вверх. И сам он летел, что было так странно. Не ангел же и не соловей... И пахнуло в ноздри насильно кровью и горьким дымом...
Сознание он потерял, когда тяжко, всем телом, плашмя, ударился оземь. Пришел в себя от боли, резкой, рвущей. Все болело, даже не понять, что больше. Увидел озабоченную и забрызганную кровью физиономию бойца.
Почему-то вверх тормашками на фоне крон деревьев и серого неба.
— Что это... что это было? — пересохшим внезапно ртом спросил, вроде громко, а пыхтящий боец не услышал с первого раза, похоже, тянул он куда-то Сидорова за плечи. Повторил вопрос дважды и трижды. В ответ везунчик зашевелил губами. Но кроме того же неприятного писка в ушах — ничего. Правда дошло все же — волочит его товарищ по земле на шинели, словно в волокуше. А когда попытался встать — прострелило снизу вверх такой болью, что не выдержал и застонал в голос. Опять боец губами шевелит, бровки домиком забавно сложив.
Попытался юнца обнадежить, ободрить, спросить о том, что с ним — все сразу — и от такой натуги вырубился, впав в беспамятство. Дальше помнил маленькими кусочками и никак было не связать эти картинки воедино. Лютая боль мешала и слабость страшная.
Вроде телега была, потом вроде как грузовик, трясло сильно, странный запах в большой брезентовой палатке, серые глаза между белой ткани, потом догадался — врач, наверное. Пить хотелось очень, а не давали почему-то. Опять вроде везли. Мутило и голова кружилась неприятно, а еще мучил страх — что там внизу с ногами и вообще.
И пришел в себя уже в палате — догадался, что больничной — по запаху и всему остальному.
То, что он ранен — уже давно понял. И как опытный вояка решил, что скорее всего — на мину наступил, свезло, что называется, как утопленнику.
Понимал это смутно, что-то кололи в руку, отчего проваливался в темный тяжелый сон, боль тоже затихала, не совсем, а словно спрятавшийся в будку ворчащий злой пес — все время давала знать — она здесь, никуда не делась. И все время было страшно — болело все тело, особенно ноги и живот. Вся нижняя часть тела — и левая рука тоже, с чего-то. Рука-то почему? И не глянуть было — закована в гипс, насколько видеть мог.
То, что тошнило, гудело в голове и пищало в ушах — понимал, швырнуло вверх взрывом изрядно, а вот общее состояние просто пугало. Даже были жуткие мысли о том, что от пупа и ниже и нет ничего вообще. И не мог понять — что случилось с ним. Видал он за время на фронте раза три — что такое подрыв на противопехотке. И совсем не было похоже на его состояние.
Один раз выскочившая из земли немецкая лягушка скосила десяток шедших мимо бойцов, погибшие так и лежать остались, где их накрыл рой шрапнели, а у раненых — ну словно по ним пулеметной очередью влепили, по воздуху никто не летал. А дважды — нарывались бойцы на мины, отрывавшие им куски тела — одному раздробило стопу, а другому оторвало почти до колена. Зрелище было страшное, что у того, которому косточки и клочья мяса выбило из сапога, что второму, оставшемуся без ноги с огрызком, закопченным и перемолотым совершенно нечеловечески, но сознания бедолаги не теряли, ругались, как заведенные, стонали и кричали.
На операцию таскали несколько раз, рылись где-то внизу.
Ночью, когда проснулся после того, как похмелье от наркоза прошло — заплакал, так же совершенно неожиданно для себя. Хорошо, никто в палате не видел, а то бы стыдно было. Пытался рукой правой ощупать — что там, внизу-то, и не смог. Не слушалась рука, словно он бревно неподъемное волохать пытался.
Когда стал слышать — разозлился на самодовольного врача. С трудом удержался, чтобы не обматерить, так взбесило сказанное гордым тоном, что "удалось сохранить одно яичко и коленный сустав". Чертей бы триста в печень этому веселому майору!
Выздоравливал долго. Замкнулся в себе и на контакты с однопалатниками не шел, не хотелось разговаривать, все время в голове колотилось, что остался без ноги и яйца, да и пальцы на руке пострадали.
Только сильно позже как-то притерпелся к своему новому положению и немного утешился тем, что насмотрелся, шкандыбая по госпиталю, на бедолаг, которым повезло значительно меньше. И даже стало казаться, что одна нога и одно яичко — уже не так и плохо. Но это было, пока лежал с такими же изуродованными,у которых нехватка частей организма была куда лютее и гаже.
Когда выписали инвалидом — много раз ловил себя на вспыхивающем бешенстве, при виде совершенно целых мужчин, которые вполне могли бы и повоевать, а вместо этого занимались всякой херней в тылу. Именно поэтому терпеть не мог в дальнейшем Сидоров разных деятелей торговли — и, как ни странно — искусства.
И сильно удивил своих сотрудников тем, что в бешенстве порвал билет на праздничное представление известного иллюзиониста и фокусника, которым его премировали за добросовестный труд. И ворох матюков, которые он высыпал при этом — тоже сильно удивил. А его сорвало с резьбы то, что все эти тыловые артисты были здоровые и целые, сытые и гладкие, в то время как за них там на фронте калечились другие. И в гробу он видал все эти фокусы, благо уж что-что, а на воров — карманников нагляделся еще до войны, тоже те еще фокусники были.
Лейтенант Поппендик, командир учебного танкового взвода.
Первое, что он понял совершенно точно, так это то, что шанс стать командиром роты разлетелся вдребезги, как фаянсовый унитаз под бегемотом. Экипаж танка номер три стоял перед ним бледно-желтый и вид имел жалкий. И воняло от них сильно и мерзко какой-то химической гарью. А водитель танка и вовсе лежал на земле, и тоже был бледен, как мертвец. Хотя почему — как? Он и был мертвец.
Санитар только руками развел, да и полигонный врач, примчавшийся на странной чертопхайке с дымящимся газогенератором тоже ничего сделать не смог. Вот уж удружили идиоты-подчиненные, так вовремя — как раз инспекция наблюдала за учениями и все на виду у двух полковников и трех подполковников и произошло. Просто великолепно!
Только-только погоны получил — и вот на тебе!
Отозвал в сторону командира танка, молокососа с ефрейторскими погонами.
