Повернулся и сбежал. Сейчас расплачется за дверью. Лекарство доктора Арайны, хоть и спасибо за него, но действует странновато. Будем надеяться, доктор Актар станет сдержаннее, когда курс закончится.
Первым внезапно поднялся и поспешил за Актаром Гагал. А Илан, пока вставал, пока осторожно отодвигал тяжелый стул так, чтобы тот не привлек к нему еще больше внимания скрежетом по паркету, пока складывал столовую салфетку, перехватил два очень примечательных взгляда. Кир Хагиннор через весь стол смотрел на собственного сына с выражением: 'Ну? Я же тебе говорил! Давай?' Государь Аджаннар взглянул на генерал-губернатора мельком, потом опустил взгляд в пустую тарелку и покачал головой: 'Нет'.
Илан не любил восхвалений. Очень не любил. Ему было неловко и досадно, словно его благодарили за чужие заслуги, несмотря на искренность прозвучавшей благодарности. Когда врача возносят на пьедестал, с него и спрашивают не по-человечески. А он всего лишь врач, делает только то, что умеет, пусть многое из его умений и лежит за гранью понимания простого обывателя. И всё равно на него обернулись все. Илан сказал, вслед за Актаром:
— Прошу меня извинить, господа. Мой пациент действительно не совсем здоров...
Актара догнал в холодном и пустом танцевальном зале, предварявшем протопленную к приему столовую. Хотел ему объяснить, что обычная работа не стоит публичных благодарностей, но, похоже, говорить что-либо сейчас было бесполезно. Актар сильно распереживался, сидел на банкетке у темного, закрытого ставнями окна. Уткнулся в растерянного Гагала, который похлопывал его по спине и пытался утешить, и, прерываясь шумными всхлипами, бормотал: 'Все меня боялись, сторонились, никто не брался лечить, я чувствовал себя чудовищем, но я же был не заразный, я просто умирал... А они боялись этого, они не хотели... я так благодарен всем здесь, так благодарен, что живу, что буду жить...' Илан взял его за плечи, чуть потряс. Без какого-либо эффекта. Потом пришел доктор Ифар, положил Актару ладонь на загривок. Вскоре широко распахнулись двери и с обеда стали выходить остальные, включая благотворителей, и обступили — кто с сочувствием, кто с любопытством, кто с интересом к доктору Илану. Среди всех — нацепившая на нос очки госпожа Гедора, вернее, уже доктор Наджед, поскольку в очках. Она волокла за руку упирающуюся Джуму и говорила: 'Не знаете, что делать — разводитесь, не знаете, как жить друг без друга, играйте новую свадьбу, начинайте с начала, раз у вас сломалась прежняя жизнь...' А сзади Джуму подталкивал советник Намур. Илан освободил Джуме место возле мужа и помог матери и Намуру — обхватил руками Джумы доктора Актара, придержал их друг возле друга. И так оставил.
Сам постарался побыстрее выбраться из этой кучи, где все всех обнимают, жалеют и того гляди сползут с банкетки, потому что места на ней не хватает. Сядут на пол и разрыдаются. Типично арданское действо, финал-апофеоз из пьесы бродячего театра. Жаль, Джениша нет, посмотреть и поучиться, как легко растрогать публику... Участвовать в сценах сочувственного единения Илан сегодня был не в настроении. Сделал несколько шагов в сторону, поправил выбившийся шейный платок и расстегнувшуюся пуговицу на рукаве, приготовился идти прочь, к себе в хирургическое, и почти споткнулся о кира Хагиннора. Тот держал своего сына под локоть и вдруг едва заметным движением подтолкнул того к Илану. Государь, не поднимая глаз, забрал у отца руку, повернулся и исчез в темном коридоре, ведущем к приемным кабинетам врачей и к чугунной лестнице. Выражение досады и беспомощности мелькнуло на лице кира Хагиннора меньше, чем на мгновение. Он проводил сына взглядом: не слушается. Не поддается на уговоры.
— И ты нас извини, доктор, — сказал кир Хагиннор. — Я иногда даю дурацкие обещания, которым потом сам не рад. Спасибо тебе за то, что для всех нас делаешь. А больше я тебе ничего не говорю.
За темным промежутком коридора отдаленно и глухо загрохотали металлические ступени. Бегом по ним вниз — не лучший знак. Илан от всех неожиданностей последних нескольких сотых поклонился генерал-губернатору ниже обычного. День был путаный, чувствовал себя Илан неспокойно. Внезапно проникся страхами Мыши: что, если правда начнется война?.. У него самого были вопросы к киру Хагиннору, и про Небесных Посланников, и про то, что делает на арданском берегу император Таргена, и что не поделили между собой хофрские кланы, но... Доктор Эшта шел из столовой вдоль дальней стены и что-то прятал за спиной. Вероятней всего, бутылку.
Ах ты ж... лучший городской врач! Не забыл про свою надобность напиться. Посмотреть бы хоть, что ты увел со стола, если вино — неси. Виноградную водку нужно будет отобрать.
— Если я могу чем-то помочь, — краем глаза следя за Эштой, проговорил Илан, — пожалуйста, не тратьте время на вежливость. Об этом нужно говорить прямо. Я никогда не откажу.
Кир Хагиннор смотрел, не мигая.
— Тебя, скорее всего, ждут, — сказал он. — И ты вряд ли имеешь роскошь тратить время на вежливость, свою или мою... Последний вопрос: что ты делаешь в случае, когда помочь нельзя?
— Не бывает так, чтобы совсем и ничем помочь было нельзя. — Доктор Эшта скрылся в направлении к чугунной лестнице. — Если нельзя помочь остаться, можно помочь прожить дольше и уйти спокойно, без страха и без боли. Можно помочь тем, кто провожает, понять, что так устроена жизнь — раньше или позже она заканчивается у всех. Многое можно сделать, чтобы не было так тяжело. Зависит от случая, но все равно можно, если не быть равнодушным.
— Я тебя понял. Что ж... Учту.
Кивок, позволяющий Илану идти. Не по-хозяйски, вполне вежливо: не смею вас задерживать, доктор. Эшта на чугунной лестнице, стоит в самом начале и с верхней ступеньки смотрит вниз. Крутой витой спуск, скользкие металлические перила — под правую руку, а нет правой руки. В глазах рябит от ажурной ковки, конечно, он не пройдет по ней сам. Взять аккуратно за бок и под локоть, чтобы не потревожить культю. Бутылка ни в рукаве, ни под халатом не прощупывается. Куда дел? А была ли?.. Может, уже мерещится... Вот горе ты, доктор Эшта, а не доктор. Чего ты сюда забрался? Официальной болтовни послушать? Теперь голова кружится. Держись, и я тебя держу, переставляй ноги, сейчас спустимся, все будет хорошо.
* * *
Илан забрал Мышь с дежурства по дезинфекции. Она возила там шваброй по полу, размазывая дезраствор и разгоняя его по углам, пока Илан переодевался. Карман на фартуке у Мыши топырился, глаза сияли, в кармане лежало что-то необычное. Мышь показала: механическая певчая птичка на подвижных лапках, которые могут обхватывать подставленный палец, и птичка держится, не падает. Подарок из хофрского посольства, от дочери Палача. То ли в благодарность за отличную драку, то ли в извинение за нее. Или просто подружиться по общности интересов, сформировать боевое братство хулиганок. При птичке корявая записочка на хофрском — придет вечером навестить отца.
— Пойдем, — сказал Илан. — Поможешь мне с больным и помоешь потом полы в платных палатах. Запоминай, что сейчас нужно будет взять с собой...
Сунул Мыши дян в кармашек к птичке. Раз так денег не берет, придется ей придумывать дела. Мышь зыркнула подозрительно, но приняла монету. Других помощников сейчас нет. Перед приемом лишних попросили уйти по домам или в спальни, кого-то пригласили к столу, остальные заняты по палатам.
А вот и повар, названный Палачом. Или назначенный палачом. Почему? Курице голову срубил, свинью зарезал или человека? Лучше не спрашивать, чтоб не узнать случайно какой-нибудь очередной правды, которая снова все перекосит. Стало Илану легче от того, что Палач всего лишь повар? Стало. Значит, лечим молча. Душевное равновесие и спокойствие... Нужно спасать хофрское посольство, плохо им без повара, наверное. Голодно.
То есть, это Илан так решил. Палач решил иначе.
— Пусть тот священник больше не приходит!.. — сиплым шепотом проговорил он, ухватив Илана за руку, когда тот уже обколол жидкой гиффой контрапертуры и ждал, пока гиффа подействует, чтобы их зашить.
— Который из двоих? — решил уточнить Илан. Наверно, зря. Не нужно в таких случаях разговаривать. Мешает.
— Оба... Мне было страшно, стало страшно еще больше.
— Ничего не бойся, — сказал Илан. — Все будет хорошо, нужно только чуть-чуть потерпеть... Мышь, влей в ложку пять капель, разведи водой, дай выпить дядечке, ему будет поспокойнее.
Но Палача уже понесло. Еле внятная вначале речь стала громче и увереннее. Палач хотел, чтобы его выслушали.
— Они неверно говорят, они неверно меня поняли, — стонал он, уворачиваясь от ложки с лекарством и снова цепляя Илана за одежду. — Страх лишает не силы, страх лишает правды... Только смелый может быть открыто правдив, а правда — это жизнь... Я не могу служить тому, кому не верю, тому, во что не верю!.. Умереть не боюсь, предать себя боюсь... Я предавал себя, что мне теперь делать?.. Я не могу с этим бороться, мне нужна помощь...
Мышь расплескала первую порцию лекарства и теперь, сопя, считала новые пять капель. Илан пригляделся к Палачу, потрогал ему лоб. Бред или не бред? Лихорадки нет, лапаротомная рана сухая, сердце хорошо себя ведет. Вот здесь и здесь болит, но после операции не может не болеть. Опять лекарство доктора Арайны? Оно, как сказочное зелье правды, выводит на чистую воду всех, кто притворялся не собой. Или же превращает человека в полную противоположность. Строгого и высокомерного Актара сделало плаксивым и чувствительным, эгоистичного и самовлюбленного Эшту чуть не заставило совершить самоубийство, а жестокого и беспринципного повара из посольства превратило в правдоискателя и палача самому себе.
— Лежать спокойно, вот что делать, — вздохнул Илан. — Я думаю, дергаться тебе, родной, в любом случае ни к чему, поэтому давай осторожно, у меня в руках иголка.
— Боялся умереть, теперь боюсь жить, — не слушая Илана, твердил Палач. — Неправильные поступки, неверные решения, мои грехи, хочется сбросить их с себя, но они мои, они приросли... С этим умирать страшно, и жить страшно. А ты притащил меня обратно, заставил... Ты даже не спросил, кто я...
Мышь, звякнув Палачу ложкой по зубам, все же исхитрилась выбрать паузу в словах и влить в него лекарство.
— Вечером, — сказал Илан, — придет твоя дочь посмотреть, как ты. Хочешь огорчить ее? Когда я вижу, что плохо, тащу обратно, не спрашивая. Может, не для тебя, для нее. Спросить, кто ты? Ты так говоришь, будто кто-то из нас понимает, кто он. Зачем он должен жить. Сначала сам это пойми и стань собой, лет через сто расскажешь...
Мышь зажгла и поставила лампу, и Палач примолк. Может, вынутый из лотка хирургический инструмент выглядел неприятно, может, свет в лицо мешал, а, может, Илану удалось сказать что-то такое, на что Палач не нашел ответа. Жаль, много успокоительного сейчас нельзя. Пора запускать кишечник, а успокоительные и обезболивающие снижают перистальтику. Мышь, вскрывай укладку, дай перчатки и придержи больного за руки, чтоб не хватался...
Готово. Дренажи сброшены в тазик, дыры зашиты. Пациент то откроет глаза и посмотрит, то снова закроет. Энленский розовый на кожу. Пластырь лепить не будем, и отдирать на перевязках больно, и пусть швы побудут на виду. Попить дать?.. Хорошо, молодец. Умничка, не подавись. Мышь показывает Палачу птичку. Сознание у того плывет от капель, но он вдруг улыбается. Теперь Мыши — собрать инструмент, себе на руки масло и, там, где нет швов, хоть и трудно выбрать такие места, массировать живот. Никто не будет этим заниматься, чужой человек Палач, кому он нужен. Будут просто ждать, что стома заработает сама собой. Когда и если. Разве что Арирану есть дело, так он не умеет, и, наверное, не будет. Разные сословные и иерархические ступени, у Обморока не тот статус. Он знать из знати и избранный из избранных, он даже не знает, почему Палач — Палач. Такие мелочи жизни вне его интересов. Впрочем, бедняга и Рыжему-то боялся до живота дотронуться, судно подложить, и до сих пор манипуляции по гигиене сопровождает покраснением ушей. Смешные избранные люди, как будто родились не от человека, а в стеклянной мутной колбе...
Легкий шорох у входа в палату, вот и Обморок собственной персоной. Инспектор Джата говорил: вспомнишь дурака — он появится. Рыжего бросил с девушкой, сам слоняется по госпиталю. Может, ревнует, может, наоборот, полностью уверен в надежности ухода и благополучном исходе после ранения. При девушке-то. Если же ищет случайной встречи с киром Хагиннором, то место выбрал неверно. На испачканные салфетки, тазик с трубками, лотки с инструментом и хвостики ниток, торчащие из человеческого тела смотрит чуть обеспокоенно и морщится, но к стеночке, чтобы по ней сползти, уже не отступает. Начинает привыкать. Илану тоже особо оглядываться некогда, так что каждый тут сам за себя.
— Если что-то нужно, я слушаю, — не отвлекаясь от дела, сказал Илан.
— Мы приняли решение, — с готовностью откликнулся Обморок. — Мы хотим поговорить.
Илан кивнул.
— Кир Хагиннор сейчас в госпитале. Лови его по коридорам. Я, извини, но помогать не буду, у меня работа.
— Мар сказал, можно говорить с тобой, кир Хагиннор не обязателен...
Илан чуть задержал руку. Собрал салфеткой масло, чтобы не подтекало к швам, продолжил массировать.
— Ну, ты забросил, — сказал он после паузы. — Что знает кир Хагиннор, и что знаю я... Я сам к нему все время обращаюсь за разъяснениями.
— Мы здесь не просто так.
— Да я уж понял.
— Мы с Марааром не относимся к торговому посольству.
Не то, чтоб новость. Илан знает, что эти двое не интересуются ни торговлей, ни финансами, и деньги им, что рыбе зонтик. Обморок замолчал.
— Мне сейчас сказать: 'так-так, поподробнее'? — спросил Илан. — Вы двое не торговое представительство. Политическое? Опять нет? А какое?
— Никакое. Мы следим за мировым равновесием.
Ариран ждал реакции на свои слова. Вероятно, считал, что произнес что-то значительное. Илан не знал, как ответить. 'Хреново следите' не подошло бы. А лучшую оценку он затруднялся дать. Разговор так и шел через паузы.
— Надо же, — вздохнул Илан. — Жаль, это ничего не объясняет. Если ты, солнце, думаешь, я понял, о чем речь, то я не понял. Может, все же попробовать к киру Хагиннору?
Но по виду Обморока было ясно, что за кира Хагиннора он в самом деле получит в лоб, а поговорить с кем-то посторонним нужно. Вовлечь в свои дела или перегрузить их с собственной шеи на чью-нибудь чужую.
— Ладно-ладно, — остановил его возможный ответ Илан. — Послушай, Ариран... — чуть не сказал 'Обморок', но вовремя заменил обращение на имя. — Если вы с Марааром за равновесие, то я за правду. Мне постоянно врут. Я спрашиваю, одно, мне говорят про другое, я спрашиваю, что болит, мне отвечают 'всё' или, еще хуже, 'ничего', я спрашиваю, что случилось, мне говорят, это стена напилась и ударила по голове. Я делаю вид, что верю, складываю одно вранье с другим и все же получаю нужную мне правду, но мне так неудобно жить. А знаешь что будет, если врач во время лечения начнет в рассказанное верить? Вы все останетесь калеками или умрете. За вас же боюсь, для вас стараюсь. Вот ты — ты совсем не знаешь, кто бросил в Мараара ножичек, и, главное, почему? Прямо ни капли не догадываешься, старательно делаешь невинное и честное лицо?
