— Ну, и что там происходит?
Обернувшись, как ужаленная, она увидела как раз того мужчину, с которым так упорно не собиралась встречаться, и он моментально разъяснил ей ситуацию:
— Ох, как кстати! А я тут как раз у знакомого сидел... Ну, пойдем? Я даже побаивался, что вы совсем не придете. И как только угадали, что я здесь?
Глаза его при этом смотрели с такой сокрушающей наивностью, что Анюта, бывшая вне своих отношений с Коленькой порядочной оторвой, вдруг покраснела, как школьница, застигнутая за неблаговидным делом. Вот только стоял он не на лестнице над, а на лестнице под, из ее положения видимый примерно до колен. довольно скоро они уже сидели в близьлежащем безалкагольном кафе и беседовали. Он с неожиданной для себя самого мягкой заботливостью ухаживал за ней, не забывая подливать какое-то симпатичное вино.
— Так зачем я вам все-таки понадобилась?
— Скажу. Все скажу тэбе, дарагая, ничего нэ утаю... Ты кушай, вон какой тощий...
— Хватит пока. А то растолстею еще.
— Деловой подход. Скажи тогда, сегодня утром я прав был насчет общежития и мамы в районе?
— Ну та-ак... Похоже...
— Ясно. А теперь ответь мне, как ты представляешь себе свою дальнейшую жизнь.
— Не знаю я... Не думала, и думать не хочу... Выйдет как-нибудь...
— Это — да. Насчет как-нибудь я сильно и не сомневаюсь. А вот каково это как-нибудь в натуре и на вкус, не знаешь?
— И знать не хочу!
— А напра-асно... Вообще говоря, более интересного для человека предмета просто нет. И когда долго-долго об этом не думаешь, и в голове одна смутная идея — побыстрее взять от жизни все хорошее, и чтобы весело было и вообще, тогда в один прекрасный момент вдруг обнаруживаешь, что золотые деньки кончились, как не было, и это уже навсегда, и есть только работа, нудная и нелюбимая, которой делается все больше, и каждый день тысячи мелких невзгод, которые множатся, как черви в гнилом мясе, а впереди ничего, потому что не вырваться, а хочется по-прежнему хорошего. И это обязательно, потому что если не править, то тебя непременно затащит в глухой закоулок без выхода... Одно утешение, что к этому моменту человек тупеет настолько, что не ощущает уже, в каком скучном, сером, пыльном живет аду, и не понимает, что можно по-другому, и только поэтому не сходит с ума, не душится, не кидается вниз головой с балкона, — с чувством гигантского облегчения.
Он замолчал, уколов ее коротким, — зрачок в зрачок, — взглядом отяжелевших вдруг глаз, и зрачки мужчины казались среди голубизны злыми черными точками. Она оцепенело его слушала, и слова эти задевали что-то у нее внутри, заставляя зримо представлять все, что он говорил:
— Вот представь себе декабрь, двадцать градусов мороза, полседьмого...
Да, это она. Ей двадцать шесть, одета в драповое пальто с пятилетним стажем, с каким-то бурым зверем на воротнике. В лицо дует ветер, что обжигает, как огнем, сапоги скользят на буграх обледенелого тротуара, под глазом болит от напряжения, потому что ветер заставляет натужно щуриться. За руку она тащит ребенка четырех лет, который непрерывно вопит:
— А-а-а-а-а... Ве-е-етер! Кус-сяется-а! А-а-а-а...
— Нет, ты замолчишь или нет?! Замолчиш-шь или нет?!
Она раздраженно рвет ребенка за руку, потому что не то, чтобы опаздывает, но спешить все равно надо, всегда и всюду надо спешить, потому что проходная, а ребенок не идет, отстает, виснет на руке, поминутно падает. А когда он падает в очередной раз, она не выдерживает:
— Тебя ш-што, — злобно шипит она, — ноги не держат? Все дети, как дети, а этот... А ну, — прекрати орать!!! Как ж-же ты м-мне надоел! Замолчи, УБЬЮ!!!
Она лупит ребенка ладонью по чем попадя, и истошный рев переходит в кашель. О господи, только этого не хватало! Ведь только неделю, как с больничного, а кому нужна работница, которая все время бюллетенит? Сама собой вспомнилась толстая ряшка мастера, и как говорил он, брюзгливо оттопырив нижнюю губу:
— Понастрогали детишек, а работать некому... Мне-то что до ваших детей? Болеет — так увольняйся и сиди дома, а деньги государственные — не хрен переводить...
А подруги говорят, чтобы поласковее с ним была, и не убудет, ежели и что, он почти что и не годится никуда... Вот другие могут же, а она вон несчастная какая, НЕ МОЖЕТ она так, да еще и муж тут же работает, ежели узнает чего... Она вытирает сынишке сопли, берет его в охапку и спешит дальше уже бегом. Какой-то троллейбус, — может, и ее, — подходит к остановке, и уже видно, а бежать еще далеко. А потом стоять на холоде, придерживая за воротник сынишку, и дергаться: троллейбус — не троллейбус? Соблагоизволил ли, наконец, показать рога из-за серого здания банка, или это только показалось? Тот или не тот? Остановится где положено, или, переполненный, протащится дальше, туда, где его видно, но добежать уже не успеешь. А потом толкаться и трястись, да следить, чтобы не раздушили сына. А потом — бегом на работу. И не видеть дня, потому что темно, когда выходишь, и когда возвращаешься — тоже темно. И с работы бегом в садик, а оттуда — бегом домой, и становиться за плиту, и готовить, и посуду мыть, так каждый день, на всю жизнь, пока не превратишься в изношенную, тупую, никому не нужную человеческую ветошь и самой тоже ничего уже не будет нужно. Она даже прикрыла лицо, чтобы мужчина напротив не заметил бы ничего неположенного, он же тем временем продолжал:
— А как обстоят дела с жильем у простого советского человека, ты знаешь не хуже меня...
Знает она. Кому, как не ей знать-то. И как общежития для семейных получают, а потом перед сукой-комендантом дрожат. И как комнатушки снимают из тридцати рубликов в месяц, с умелой травлей со стороны развлекающейся хозяйки. Потом коммуналка, когда по крайней мере можно дать сдачи, и все время надо тянуться, копить на кооператив, потому что все время как-то так получается, что кто-то там получает жилье вне очереди по всяким разным причинам, а у них с мужем очередь не движется. И — отдельная квартира, с боем, правдами-неправдами, исхитрившись, в сорок пять... Еще как она все это знает, кажется даже, что родилась с этим знанием.
-А кроме всего прочего на тебе женится почти обязательно кто-нибудь из ваших, кто-то рванувший в поисках лучшей доли из райцентра. Народ, надо признать, дьявольски жизнестойкий, но хорошо жить не умеющий, потому что негде было учиться, представления о хорошей жизни нет. Кроме того о мужской доблести представления у них довольно дикие, они считают, что настоящий мужик должен жену материть, третировать, заставлять делать всю работу по дому, и, — верх шика, — время от времени все-таки лупить ее по физиономии. Не буду говорить, сколько среди них пьющих, и это не их вина, потому как — А ЧТО ИМ ЕЩЕ ДЕЛАТЬ?
Она по-прежнему не смотрела не собеседника, спрятав горящее лицо в руки, опертые на стол. Лютая, безнадежная тоска пробивалась даже сквозь привычное бездумье.
— Ну и что? Хоть час — да мой! Чего расскулился-то?! Че тоску нагоняешь?! Гос-споди, — да чего ж тебе от меня нужно-то?
— Да немногого. Чтобы ты бросила все к чертовой матери, и шла к нам.
— К кому это — к нам? Для чего это? Это мы знаем, проходили, не раз.
— А ты что — принципиальная противница? Но дело даже и не в этом, ты нужна для жизни и для всего, что жизнь включает. Я имею ввиду — хорошая жизнь.
— Уж не замуж ли, — она злобно хихикнула, — ты мне за себя предлагаешь? Вот счастье-то!
— Пока, наверное, нет. Это ты уж сама. Ежели кто понравится. Я тебе предлагаю другое: жизнь без очередей, без тесноты, без мелочной злобы и без скуки. Ты не будешь всю жизнь ходить к восьми, зимой и летом, на клятую службу, каждый день без конца. Всего этого в твоей жизни не будет, зато всего остального будет весьма и весьма прилично. В том числе, если захочешь, мужчину. Или мужчин.
— Да кто вы?
— Люди, решившие, что остальные живут плохо от глупости, и решившие играть по своим правилам. А ты будешь, — он начал загибать пальцы, — работать — интересно, когда выберешь, научишься и захочешь. Рисковать — со всеми вместе, когда будет опасно. Любить, потому что БУДЕТ кого, и рожать детей, потому что будет от кого... Обживать землю, совсем новую и пустую, когда мы ее найдем. И ты никогда не пожалеешь, если сейчас попросту кивнешь головой.
— И?
— И мы сразу же отправимся в путь.
— Страшно мне как-то...
— Мы говорили с тобой. Скажи-ка мне, правильно ли я показал тебе твое будущее? Не худший вариант, потому что может быть в тысячу раз хуже и очень скоро...
— Правильно.
— Тогда ты согласишься, что как бы я тебя не обманывал, потеряешь ты уж очень немного. Боишься попасть к развратникам? Можешь не отвечать... А потом вспомни, чего ты в этом плане не пробовала со своим сукиным котом?
— А почему ты подошел именно ко мне?
— Потому что я умею выбирать, и мне это доверяют. Пойдем! В головокружительную жизнь или в ослепительную смерть, когда от напряженной борьбы не замечаешь, как умер.
— Мне в общежитие нужно будет заехать, — она говорила, как в полусне, будто кто-то за нее двигал губами, — вещи взять.
— К чертям собачьим, — раздельно проговорил он, — все необходимое мы тебе дадим. Хотя, — он оборвал сам себя, — документы, наверное, лучше все-таки взять. Закон есть закон...
И с этими словами он вдруг ухмыльнулся и негромко заржал над собственной шуткой. А на улице их ждали. Давешний Анютин ухажер пришел с тремя друзьями и необыкновенно обрадовался при их появлении:
— А вот и мы! До чего радостная встреча, а вы, по-моему, не рады...
— Почему это, — удивился незнакомец, — мы тоже рады. Только вот спешим мы сильно. До следующего раза никак нельзя отложить?
— Спешишь? Это ты правильно делаешь. Анютка стоит того, чтобы спешить. Сосет — так вообще исключительно. И подмахивает классно.
— Ну, вот видите... Раз сами все понимаете, — он развел руками и вдруг рявкнул, — так на хрена на дороге-то стоять?!!
Дед определенно нарывался, но вел себя настолько не по правилам, что это даже вызывало тупое недоумение. Преодолев его, молодой человек на хмурился:
— Ты че, козел старый, — блеснул он оригинальным подходом в подборе эпитетов, — не поэл што ли? Объяснить?! А?!!
Последнее междометие походило на помесь вопля с рычанием и сопровождалось злобным выкачиванием глаз. Расстраивало только то, что физиономия собеседника ничуть не изменилась, сохранив неизбывно наивное выражение.
— Простите, но я лично от вас никаких объяснений не требовал. Все, что нужно, я понимаю удовлетворительно и в ваших услугах пока не нуждаюсь.
— Н-ну ф-фсе! Н-ну п-падла!!! Пошли поговорим...
Незнакомец с некоторым сомнением пожал плечами и протянул:
— Ну-у, ежели только ненадолго...
И, окруженный стайкой жаждущих его крови парней, вразвалочку отправился в указанном ему направлении, причем Анюта отправилась на некотором отдалении следом. Они даже не повели его вглубь двора, решив объясниться тут же, у арки. Очевидно, — где-то на большой глубине души парень не был уж окончательным отморозком, потому что даже и здесь начал все-таки со словесного общения:
— Так. Слышь, мужик, ты прямо щас идешь... домой, и н-не д-дай тебе бог еще раз попасться. — Предводитель проговорил все это, накручивая себя и скалясь, а потом, решив, что достаточно накалился злобой, вдруг заорал. — Ты понял?!!!
— Вполне.
— Не слышу!!!
Собеседник его сделал шаг вперед, слегка подтянул парня за рубаху к себе, и во весь голос гаркнул ему в самое ухо:
— Впол-не!!! — И осведомился. — Теперь — расслышали?
Тот оправился от акустического удара довольно быстро:
— Ах, ты...
И он изо всех сил размахнулся на собеседника, который так и не дал себе труда отодвинуться. Тут он удивительно уместным движением ушел от удара, отступив к стеночке:
— Ну, так мы не договаривались... Речь шла о беседе, а вы тут руками размахиваете.
— Да мы тя щас...
— Да неужто ж драться хотите?
Один из парней, тот что был сбоку, с мерзким лязгом выпустил из отвислого рукава железную цепь, а их враг печально развел руками...
— Да. Удивительно конечно, но факт...
Стая с неуверенностью, непонятной ей самой, двинулась на него, потихоньку расходясь в стороны. Еще мгновение непонятливый незнакомец стоял неподвижно, а потом, с поразительной быстротой ускорившись, набросился на них с таким ревом, какого им от людей слышать еще не доводилось. Они, понятно, ожидали, что он не из легковесных слабаков, но все-таки не ожидали, что он окажется тяжел и силен настолько. Он налетел на них, как носорог средних лет, с тяжкой молниеносностью крупнокалиберного снаряда. Кулаки, цепи, ставшие такими вдруг тонкими лапки соскользнули с него, как с катящегося под гору валуна, смазанного маргарином, а сами они разлетелись в разные стороны, как кегли, кроме одного, который был сбит таранным ударом плеча и с размаху затоптан. Пролетев насквозь их сплоченные ряды, живой таран проворно развернулся и бросился в новую атаку столь живо, что они снова не успели встретить его надлежащим образом: еще один был сбит боковым ударом локтя, ходившего, как шатун корабельной паровой машины. Ему показалось, что его ударили в грудь рельсом, бампером грузовика, кувалдой или чем-то в этом роде, дыхание вылетело из его груди, и довольно долго ему казалось, что оно туда не вернется, в глазах вспыхнул сноп синевато-белых, как от сварки, искр, вся воинственность испарилась без малейшего следа, когда бренное тело его легко скользило по асфальту. Тот, что был с цепью, пустил-таки в ход свое оружие, но не успел или же не сумел толком размахнуться, и железо вытянуло мужика поперек необъятной спины без видимого результата. Он только вздрогнул и, развернувшись на полной скорости, рявкнул:
— Убью!!!
Соискатель был абсолютно противоестественным образом ухвачен за цепь, перехвачен за руку и с размаху шмякнут о стену, бывшую метрах в трех. Таким образом на ногах остался только сам Николаша, но к этому времени чудище, на которое они так неосмотрительно нарвались, успело остыть:
— Послушай, чудак, — добродушно пророкотало оно, неуклюже почесывая спину, — дело-то не во мне! Это же она сама за себя решила, когда ей дали возможность выбрать... Ты только, ради бога, не прыгай — не стоит. Драться я не умею, но у нас слишком уж разные... характеристики. Так что я удавлю, даже если кто из вас с ножом будет.
Он снова поморщился и крупно зашагал к замершей в арке Анюте. Молодой человек, словно окаменев, неподвижно смотрел, как мужчина взял девушку под руку и они согласно ушли прочь. Совсем прочь, непонятным образом это очень чувствовалось. "Вольво" плавно сорвалось с места и почти бесшумно заскользило по залитым оранжевым светом улицам.
— Ух, какой, — проговорила она поглаживая обивку салона, — это твой?
— Да как тебе сказать... В общем — наш...
Когда они достигли места назначения, и он более-менее представил собравшимся свою находку, а Нэн Мерридью повела ее надлежащим образом устраивать, мужчины зашевелились, и изыскателю стало совершенно ясно, что находка его не осталась без внимания:
