Но не стоит стращать себя раньше времени, а тем более перед неизбежным боем. Я побеждал могущественных чародеев, что мне какой-то солдафон? Нужно только представить, что взмахи его меча — это вспышки магических заклинаний, и бой пойдет по накатанной. Главное — это не принимать эти самые вспышки на собственные клинки.
Все же мне повезло, что во время нападения архимага на отряд инквизитора, выжил этот рыцарь, а не сир Ричард Лайон. Против блондина я бы не продержался и пары мгновений. Памятуя о той скоротечной схватке в лесу Сестер против неизвестной банды, я мог только восхищаться мастерством павшего рыцаря. В своем тяжелом доспехе Ричард двигался, будто танцор, а длинной острой железякой орудовал, точно настоящий художник кистью. Дикону было далеко до его мастерства. В движениях он казался более тяжелым и медленным, словно медведь рядом со львом. Но тем не менее он уверено теснил меня в поединке.
Его широкие взмахи не давали мне простора для маневра, постоянно вынуждая отступать. Я все никак не мог подобрать к нему правильную манеру действий. Кружил вокруг, точно стервятник возле раненого хищника, никак не решаясь атаковать. Мои контрвыпады рыцарь мог попросту игнорировать, его доспех смягчит почти любой мой удар. А вот если я замешкаюсь с его нанесением, то ответ Айронхарта точно рассечет меня пополам. Поэтому я все больше концентрировался на защите, а точнее на уклонении, работая вторым номером. Выделывая невероятные кувырки и пируэты, мне пока удавалось разминуться с вихрем смерти, что раскрутил вокруг себя Дикон. Но везение не вечно. Скоро усталость возьмет свое. Я знал, что пора брать инициативу в свои руки.
Ложный выпад не ввел моего противника в заблуждение, но он все же слегка изменил свое положение, перенеся большую часть веса на опорную ногу. Я сделал кувырок вперед, одновременно уходя в другую плоскость от со свистом рассекающего воздух меча Айронхарта, и сокращая с воином дистанцию. И тут же вскочил. Рыцарь не успевал развернуть свой меч, но ничто не помешало ему, наклонив закрытую шлемом голову вперед, боднуть меня ею прямо в лицо. Удар пришелся в лоб, самую толстую кость в человеческом теле, но оглушило меня все-равно знатно. В ушах поселился противный звон, а глаза заволокло туманной пеленой. Не упал я только лишь потому, что удар прошел по касательной. Меня развернуло, но наземь не повалило. На каком-то наитии я, наполовину ослепший, используя инерцию удара, крутанул движение дальше вокруг своей оси, и рубанул палашом рыцаря сзади по шее. Даже сквозь звон в ушах я услышал, как скрипит и крошится металл моего клинка о доспех противника. Мои палаши не предназначены для такого. Они скорее сломаются сами, чем пробьют даже самые плохенькие латы.
Я не видел, как ко мне несется меч Айронхарта, но знал об этом каким-то шестым чувством. И знал, что разминуться с ним я уже не успеваю. Единственным вариантом, было самому броситься в атаку. Заставить Дикона изменить свое движение и закрыться от меня.
Удар моего второго клинка вышел на загляденье. Я бы залюбовался им, если бы навернувшиеся на глазах слезы не мешали нормально видеть. Впрочем, вой Айронхарта, раздавшийся в следующее мгновение, сказал мне о том, что он и впрямь достиг своей цели. Я таки достал гада!
В момент триумфа я совсем забыл о том, что нахожусь в пределах действия вражеского оружия. Следующим от боли уже кричал я. В грудь ударило чем-то тяжелым, а затем обожгло, словно в меня воткнули раскаленный прут. Испытываемая боль в буквальном смысле заставила меня прозреть. Пелена рассеялась, и ко мне вернулась способность видеть. Впрочем, картина, представшая передо мной, довольно быстро заставила об этом пожалеть. Дикон ткнул меня вовсе не прутом, а своим мечом, нанизав на него, будто на вертел. И потому насколько близко я находился к рукояти, я понял, что острее меча сейчас должно выглядывать из-за моей спины. Проверить свою теорию мне не удалось, шея отказывалась поворачиваться, я не мог бросить за спину даже самый косой взгляд. Хотя и с другими частями тела тоже начались проблемы. У меня еще получалось кое-как стоять, но управление телом с каждым мгновением давалось мне все сложнее.
Тем не менее, страдал я не один. Айронхарт, продолжая одной рукой сжимать меч, второй, беспрестанно стеная и подвывая, стянул с себя шлем. По его лицу текла кровь. А мой взгляд скользнул ниже, к зажатому в руке палашу. Он был сломан. Кончик его лезвия, должно быть, не выдержав удара о шлем, разлетелся мелкими осколками. Которые по инерции проникли сквозь щель забрала и вонзились в лицо рыцарю. Оно, к слову, и так уже было обезображено многими шрамами, а теперь и вовсе превратилось в страшную кровавую маску. Один из осколков, возможно, угодил в глаз, но как минимум второй оказался невредим.
Узрев свою кровь, капающую ему на грудь, Дикон взревел. Отработанным пинком снял меня с меча и швырнул на землю. Я распластался там не в силах подняться, а Айронхарт навис надо мной с занесенным над головой двуручником, точно ангел возмездия.
— Стой. — вмешался в наш поединок старший инквизитор. — Не стоит добивать и без того уже поверженного врага. Тем более что теперь он умрет и без твоего вмешательства. Ты ведь проткнул ему грудь, а значит пробил легкое. После такого он и сам истечет кровью, но зато до этого момента у него будет немного времени, чтобы подумать над ошибками своей жизни и покаяться в них. Почему бы не дать человеку такую возможность?
Огюст подошел ко мне вплотную и присел на корточки возле меня.
— Ну или, если он не захочет каяться, — вдруг зло зашептал Бич Отступников, хотя тот же рыцарь по-прежнему мог его прекрасно слышать. — То все оставшееся время может поразмышлять о своей никчемной жизни, корчась в муках и пуская кровавую пену. О том, что все это время он был пешкой в чужой игре, полезной, но мелкой фигурой, которую не жалко и отдать в размен. Надеюсь, осознание этого момента принесет тебе дополнительные страдания. Мгновенная смерть — слишком маленькая цена за то, что ты сделал. Даже это — слабая расплата за убийство двух инквизиторов. Будь у меня больше времени, я бы занялся тобой вплотную. Но надо бежать. Пора заняться своей карьерой.
Вместо указания самой короткой дороги в бездну из моего горла вырвался лишь хлюпающий звук.
Огюст выпрямился в полный рост и взглянул на стонущего рыцаря. Тот стоял с жалким видом, прижимая к правой стороне лица ладонь.
— Потерпи еще немного Дикон. Доберемся до трактира — займемся твоей раной. — стал увещевать инквизитор рыцаря. — Эй, солдат! Чего ты там рот раззявил? — рявкнул он в сторону. — Помоги своему командиру!
Один из оруженосцев тут же бросился подвести коня, а второй помог Айронхарту взобраться в седло.
— Ну что ж, пора прощаться. До встречи, Касий. Ой, совсем забыл, что больше мы уже не свидимся. — притворно всплеснул руками Огюст. — Долгой жизни желать не буду, сам понимаешь. Но пусть тебе благоволит Высший, сколько бы ты там еще не протянул.
С этими словами инквизитор вскочил в седло и подал знак трогаться остальным. Стук копыт замер в отдалении, и остался в одиночестве. Дышать становилось все труднее, в груди полыхал пожар. Я лежал на холодной земле, потрескавшейся от разгулявшейся здесь недавно огненной стихии, и с трудом мог шевелить конечностями. Зато внутри меня бушевала целая буря эмоций. И каждую из них Высший точно бы не одобрил.
Наверное, самой яркой из них была обида. Горькая обида, и на свою глупость, из-за которой я, узнав правду о себе, действовал так открыто и прямолинейно, и на коварство и жестокость людей, которых еще совсем недавно я считал братьями.
Вторым сильным чувством была злость. Практически ненависть к тому, который на краткий миг приоткрыл маску и явил свету свою истинную личину. Даже не уязвленное, а начисто растоптанное самолюбие требовало возмездия, желательно кровавого. Хотелось схватить клинки и броситься на обидчика, чтобы рубить, колоть, резать, не видя перед собой ничего больше. Никогда прежде я не чувствовал такого гнева.
Но куда там махать палашом, если даже подняться на ноги сил нету. К тому же, дыра в груди не особо способствует ратным подвигам. По всей видимости свое я уже отвоевал. И отбегал. Чего конечно же не хотелось. Не то чтобы я не был готов к смерти. Умереть от старости я никогда не рассчитывал, с моей-то работой. Однако такой конец меня совсем не устраивал. Использованный, обманутый и брошенный подыхать в канаве. Хотелось изменить хотя бы пару пунктов из этого списка. Возможно, во мне говорило тщеславие, и Высший не похвалит меня за такое. Но перед лицом гибели я почему-то стал проще к этому относиться.
Мой вечный спутник, страх, на этот раз оказался всего лишь на третьем месте. Само собой, я боялся того, что мне придется встретить за гранью или того, чего там может не оказаться. Боялся Высшего суда, на котором станут оценивать все мои поступки. Страшился мук бездны. Но больше всего — неизвестности, полог пока еще надежно скрывал ту сторону.
Все эти эмоции перемешались внутри меня во взрывоопасный коктейль. Он плескался и бурлил, словно настоящее карпутское алхимическое варево, причиняя мне дискомфорт уже не только в душевном плане. Виски заломило, и я всерьез стал опасаться, что прежде чем истечь кровью, я скончаюсь от того, что моя голова разлетится на куски.
Но в следующее мгновение я позабыл о своих страхах, потому как внезапно в ушах у меня прозвучал знакомый голос. Голос моего погибшего наставника, Алекса Агорника. Как такое было возможно, я не знал. Либо я вплотную подошел к дверям в иной мир, либо начал понемногу сходить с ума. Оба варианта мне не нравились.
— Полегче, мой мальчик. Ты испытываешь разом множество слишком сильных эмоций. Если будешь продолжать в том же духе, тебя просто разорвет. Контролировать и унять столько чувств, рвущих тебя изнутри, невозможно. Тебе надо отвлечься. Сконцентрируйся на какой-то цели, а затем отпусти поводок, сдерживающий твои страсти, и тогда, вместо того чтобы вредить тебе, они помогут достичь эту самую цель.
— Алекс, это и вправду ты? Прибыл ради последней исповеди? Только ты можешь давать наставления будучи мертвым своему ученику, который находится на пороге смерти.
Я говорил мысленно. Горло все равно не могло издать ничего, кроме бульканья и хлюпанья. Но Агорник и так меня прекрасно слышал.
— Даже на пороге на тот свет стоит развиваться. Застой губителен.
— Губителен? Вот уж не думаю, что именно застой погубит меня. И о какой цели ты говоришь, если мне ее все равно уже никогда не достичь?
— Умереть, имея цель, лучше, чем без нее, лелея свои страхи и сомнения.
Меня страшило одиночество, наверное, как и любого в последние мгновения жизни, поэтому я был рад даже такому странному общению.
— Цель? Что ж хорошо. Какую цель по-твоему я мог бы преследовать. Выжить? Только ради того, чтобы продлить свое существование? Жалкое и бессмысленное, как сказал бы Огюст, и был бы недалек от истины. Или возможно отомстить? За то, во что превратил меня орден. Но кому? Всем его служителям? Многие из них обычные люди, не подозревающие о моем существовании, не имеющие отношения к интригам ордена и действительно верящие в то, что делают. Или может быть моей целью станет восстановление справедливости? В одиночку. Против системы, имеющей тысячи человеческого ресурса. Даже я не настолько наивен, чтобы поверить хоть в какой-то успех. Знаешь, Алекс, я даже сомневаюсь, стоит ли вообще трепыхаться дальше. Зачем? Впереди все равно ждет одно разочарование. Может лучше послать все в бездну и отпустить? Слышишь меня наставник? Алекс?
Духовник молчал. И я не стал его больше тревожить. Просто лежал, ожидая, когда все закончится, и наблюдая, как светило катится по небосклону. Тело терзала боль, но к ней за свою жизнь я привык настолько, что уже практически не обращал внимание. Эта подруга практически без отлучек сопровождала меня на всем пути.
Цель! Вот же придумал! Интересно, это и вправду был дух моего наставника, или всего лишь воображение моего агонизирующего разума? Архимаг вон тоже перед смертью что-то рассказывал про цель. Правда, тогда он уже не различал реальности и иллюзии, и, кажется, говорил с тенями. Со своим прошлым.
Подумав о павшем колдуне, я вспомнил и его последнюю просьбу. Интересно, на что он вообще рассчитывал? Действительно хватался за соломинку. Как бы я смог помочь его дочери? В одиночку отбить у целого отряда воинов? Я даже с одним не справился. Бедному ребенку предстоит тяжелая жизнь. Сперва, на протяжении нескольких лет, регулировка правильного дара, путем долгих истязаний. Затем охота на себе подобных. А закончится все большим разочарованием. Все как у меня.
Мне стало так жаль дочь архимага, что будь я сейчас здоров и невредим, возможно и попытался бы вызволить ее из под опеки инквизитора. Я совсем не хотел, чтобы кто-то еще повторил мою судьбу, а тем более маленькая девочка. И тогда я поступил так, как научил меня Агорник. Направил всю свою злость, ярость, страх, обиду и тоску на то, чтобы этого не произошло.
Но результата, если он и был, увидеть мне не удалось. Сознание вдруг затопила чернота. Не та холодная и враждебная, что вечно караулит меня в темных закутках моей души. А другая. Ласковая и бархатистая. Она мягко укутала меня в своих объятиях и погрузила во мрак.
Старший инквизитор Огюст Бич Отступников в общих чертах был доволен тем, как сложились обстоятельства. Многоходовая комбинация в конце концов сработала, хоть и не всегда все получилось так, как задумывалось изначально. Несколько раз даже, все было готово отправиться в тартарары, сведя на нет все старания искателя правды. Зато теперь он мог праздновать победу и с уверенностью говорить, что его затея удалась. Ну, почти удалась. До ее завершения осталось совсем немного.
Огюст всегда любил сложные планы. Еще в детстве он часто до мелочей планировал все маломальские события в своей жизни на полгода вперед, причем обычно с привлечением сторонних людей, которые в его план привносили некий непредсказуемый элемент. В столь юном возрасте он уже учился предугадывать их поступки и обращать их в свою пользу.
Родился будущий инквизитор в семье мелкого дворянина. Некогда его род знавал лучшие деньки, был весьма знаменит и влиятелен, но за последние несколько поколений растерял большую часть своего могущества, денег и имущества. Даже родовой замок ушел с молотка за долги. Детство маленького Огюста прошло в старом родовом поместье, единственном недвижимом имуществе, которым еще располагала семья.
Многого лишился род за это время, единственное, что сохранилось в нем со старых времен в таком же объеме — это гонор и спесь, которые, при нынешнем положении семьи, смотрелись не очень уместно. Родители несостоявшегося еще искателя правды жили прошлыми заслугами и положением. И воспитали своего сына соответственно. Огюст вырос весьма амбициозным и самолюбивым. Правда реализовать даже в мелком дворянстве свои запросы он не мог, так как был всего лишь третьим ребенком в семье, а значит и титул отца доставался не ему. Поэтому он выбрал другой путь.
