— Время.
Я открыл глаза. Тягучую дрёму разрезал слегка увязающий во влажном воздухе свист перьев. Одна из птиц, которые кругами распластывали воздух над моей головой, резко пошла вниз. За нею, чуть отставая, по широкой спирали спускались другие вороны. Ещё не достиг ветер от их крыльев жухлой травы, а я уже знал, что с хриплым присвистом упадёт из чёрного клюва только одно слово.
Плащ был мгновенно перекинут через седло, а копыта смяли стебельки, когда конь по наикратчайшему направлению понёсся к лесу. Вороны кричали и теряющим перья шлейфом летели высоко над нами в сизо-сером небе. Они кричали не только о доме, где клубились нити силы, но и о лесе, в котором тоже завязываются узлом тёмные, больные ветры.
В несколько широких скачков преодолев расстояние до обрыва мы полетели по дуге вниз, в воду. С брызгами разбив тёмное стекло, кэльпи оттолкнулся от озёрной глади и мы вломились в редкий прибрежный ивняк. Вязкое чавканье мокрой земли сменилось глухим топотом. Ветви трещали, когда Данни, напрягая мускулы, разрушал их призрачно-плотную сеть. Грива взлохматилась мгновенно, и в ней запутались листья и хвоинки.
Прикрывая глаза рукой, я старался не зацепиться за что-нибудь. Нужно углубиться в лес, чтобы никто из людей случайно не наткнулся на меня. И чтобы не столкнуться раньше времени с тем, кто много севернее и ближе к городу, тоже затевает какой-то обряд.
Рубашка хоть и сшитая из прочной ткани, уже пестрела прорехами. Крепкий сучок ударил по руке — с шипением я пригнулся, припадая к конской шее и прижимая локти к бокам. Несколько минут, чтобы добраться до уединённого места. Время на ритуал... Хотя после его проведения я перестану чувствовать, как одна секунда сменяется другой.
Даниил... Выдержишь ли ты до того, как я подоспею? Хватит ли у тебя сообразительности не заступать мне дорогу?
Тёмная еловая ветвь колюче огладила по плечу — в сильном плавном движении мне почудился дружеский взмах руки. С каких пор я стал даже и про себя считать его кем-то большим, нежели просто союзником в одном щекотливом деле? Удастся ли сохранить его жизнь, если мы столкнёмся, или сила уничтожит его?
Вырвавшись из частокола стволов на небольшую поляну кэльпи по моему знаку остановился. Глаза у него были дикие, на морде налипла паутина и хвоя, он шумно дышал и отфыркивался.
— Беги отсюда домой, а можешь не рисковать и спрятаться в озере.
Соловый зверь дрогнул сухими нервными ногами и развернулся на месте, только волосы растрёпанного хвоста со свистом рассекли воздух.
— И плащ, смотри, не потеряй!! — гаркнув ему вослед, я быстрым шагом направился к середине полянки. Обряд займёт время — но это ничего... Тот, кто обнаружил себя, может бежать и час, и два — его всё равно догонят и уничтожат. Только бы Навь смог дождаться моей довольно своеобразной помощи...
В густой траве я кинжалом провёл четыре сходящихся круга, и ещё один круг прошёл вокруг них.
Четыре времени солнца, четыре фазы луны, четыре времени суток, четыре стороны света, четыре возраста, четыре конца звезды, четыре грани копья, четыре живых огня, четыре дня, когда время истончается...
Заполняя знаками покрытую ещё живой травой землю, я медленно шёл к центру, сам с потаённым страхом, неизбывным, неотделимым от памяти тела, ожидая того, что случится. Вот последняя линия, перерезая стебли над землёй и корни под нею, проведена.
Положив правую ладонь на центр, похожий на причудливую четырёхконечную звезду, я прикрыл глаза. Слов не надо — всё должна сказать моя кровь. Никто, кроме детей богини Дану не вправе, даже узнав знаки и символы, проводить обряд. А кто и знает его из детей богини Дану, и у кого есть право — только с делом, на которое не хватит своих сил, согласится его провести.
Кинжал впился в тыльную сторону ладони, пробивая плоть и вонзаясь глубоко в землю. Стало больно — но ещё больно так, как болит живая часть тела. Вытащив из раны кинжал, я остался стоять на одном колене с прижатой к центру знака ладонью. Тёмная в преддождевых сумерках кровь стекала по загорелой коже четырьмя неровными ручейками к земле. И в землю же, раздвинутую тонким лезвием кинжала, текла струйка с внутренней стороны ладони. Листья на ветвях замерли, и даже чёрные птицы, не оставив меня, не подавали голоса. И, чувствуя, что всё уже под моей рукой мокро от крови, я позвал.
— Gae Assail...38
Я не смотрел вверх, но знал, что небо над головой стремительно темнеет, тёмно-сизой воронкой закручиваются в клубящуюся тучу некогда белые облака, и грозовая синева сходит из глубины Неба вниз, заволакивая всё вокруг, растекаясь над этой поляной и над моей прижатой к земле рукой.
Из разрезов в земле сочилась светящаяся голубым дымка. Знаки наполнялись силой — скоро, совсем скоро начнётся...
... боль, словно в рану залили расплавленную медь. Липкие от крови пальцы судорожно сжались на древке копья.
Копья, что обладает своей волей, и само по себе Источник Силы. Древко было горячим — но не горячее крови, в которой оно покоилось на том конце струны, в котле-Источнике. Боль чуть притихла. Когда всё закончится, даже царапины не останется на месте раны.
Под ногами расползалась лужа ядовитой крови, всё ещё стекающей с копья. Под ней светился знак, уже яркий и чёткий. Из разрезов на земле поднималась медленно дымка, и ясно виделись отдельные нити, выплетающие сначала очертания, а потом и тела псов. Они жадно лакали, ещё безглазые, кровь из под своих ног, которая уже покрыла линии знака, и на слепых вытянутых мордах прорезались из узких, сочащихся чернотой щёлочек полыхающие алым глаза. Сотканные из силы, не ведающие усталости, жалости...
Кроваво-красное древко венчал светящийся голубым четырёхгранный наконечник. Копьё подрагивало в руке — оно своевольно, оно только что покинуло свою темницу, и жаждет битвы. Рука уже плохо чувствовалась — всё тело покрывали голубые нити — я их не ощущал на коже, только становилось легче, боль и усталость исчезали. Обманчиво-прекрасные чувства... Я видел мир вокруг уже другим — нити, из которых соткано всё сущее, проступили мучительно ясно — как бьётся сердце полёвки, где завершится полёт ремеза, куда упадёт берёзовый лист... И Небо — один бесконечный знак, в нём нет наших судеб, но есть наша память, и наши желания, наши сердца и наше посмертие...
Потоки силы, как новая кровь, пронизывали всё тело — и я уже был не я, мог видеть, мог дышать, не чувствуя запахов, но только с усилием получилось бы изменить движение пальцев — но не менял... Воля ещё пригодится, если вдруг...
Псы, и кони, что серебряными нитями капель оторвались от касающихся земли узких плетей из туч, застыли двумя кругами у самых деревьев. Серебро и свет... Конские гривы не лежали на шеях, а воплощённым ветром колыхались вокруг. Вороны, не боясь силы, сливались с чернотой, крадущейся из-под деревьев к тучам.
Девятнадцать имён, истинных, таких, какими они звучали в устах матери в час после рожденья. И всё девятнадцать, вырванные натянутыми к ним от копья струнами, не явятся на зов только если будут мертвы. Струны лопнули, и между губ скользнул наружу короткий глухой стон — боль прокатилась от руки, держащей копьё, до лодыжек, короткая и острая. Все прибыли, и сила укутала их в себя, покрыв серебром и дождевым бархатом тела, расплескавшись за спинами подобием плащей. И плащи эти растворялись в нитях вокруг... Не плащи, но крылья... Из крови под моими ногами застыл сгусток в виде рога огромного тура. Мой взгляд встретился с выжженными изнутри серебром силы глазами воительницы. Самой старшей. Сделав шаг, она подняла его — рука казалась светящейся изнутри, а черты её лица стали острее и совершеннее, искажённые натянутыми внутри тела струнами. Как и у всех нас...
Губы дрогнули, и, обведя поляну взглядом ещё раз, я, наконец, сказал.
— Время. Охота в сборе.
И словам вторил низкий, вызывающий ужас протяжный рёв рога.
* * *
Осеннего яркого всполоха в моей паутине больше не было..! Только рваный след уходящий через речку куда-то в сторону Дунбара. Я в недоумении замер. Всего лишь несколько минут назад, почти засыпающий под монотонный шум ветра в соснах и поглядывающий на тучи, Габриэль резко сорвался с места. Но путь его, насколько удалось проследить, шёл не в сторону моего дома, а гораздо южнее. Значит, произошло что-то ещё...
Пытаясь отыскать его по нити, что выплеталась из памяти крови, я натолкнулся на пустоту. Словно и вовсе не пил этой сводящей с ума осенней печали! Я замер, чувствуя, как в бездонный колодец страха падает сердце, ускоряя по пути ритм. Нет, если бы что-то... Нет, я бы ведь почувствовал если бы что-то случилось с ним! И тут же пришло понимание, что он сейчас где-то обманчиво близко. Возможно, ушёл по этим их струнам в свой мир. Ох, Богини!.. Я вздохнул, уходя в тени ещё дальше.
Закатный свет, всё ещё проникая под густое покрывало туч с севера и востока застилающих небо почти ночной теменью, просвечивал мою паутину, делая некоторые части полупрозрачными очертаниями контура, как будто ничем и не заполненного. И я мог только слышать, но не видеть, что происходит там.
В глубине клубящейся над лесом тьмы разлилась первая вспышка молнии и, вторя ей, дрогнула паутина.
Тёмное на тёмном и шёпот голосов, тревожный и столь близкий, что я невольно затаил дыхание, прислушиваясь, и в то же время боясь разобрать слова. Паутина Дювьеля по-прежнему хранила спокойствие. То, что уже три вехи выпали из неё, даже не было заметно.
Город замирал в преддверии грозы — все живые твари спешили попасть в укрытия, и ячейки моей сети вскоре освободятся от лишнего движения. Накрываемые тяжёлым полотном туч гасли последние лучи закатного солнца. Словно вдогонку им, пытаясь успеть сохранить свет, спешно зажигались фонари. Скользнув по вехам, идущим вдоль речки до самого вокзала, я вышел из теней в том самом месте, где в прошлый раз разговаривал с Мотылём. Мне опять повезло попасть к отправлению паровоза — на перроне, из-за вот-вот готовой начаться грозы суматоха творилась вдвое больше обычного. Накинув морок, я поспешил к зданию вокзала. Нехорошее предчувствие заставляло, чуть ли не через каждый десяток шагов, поглядывать на приглушённый шторами свет в окнах вагонов.
— Любезный, — я остановил одного из носильщиков, — не подскажете откуда идёт этот поезд?
— Из Бирмингема, — ответил тот удивлённо разглядывая меня, словно спросил я совершенную чушь, или же морок начал таять.
— А через Стокмут он случаем не проходил?
— П-проходил... — чуть заикаясь и неловко пятясь назад, парень уставился на меня всё больше расширяющимися глазами.
Шагнув в сторону я исчез в тенях.
Богини!!! Почему??? Почему я не чувствую его присутствия?!!
Метнувшись к ближайшей вехе, я замер, нервно прислушиваясь к темноте. Чужая паутина оставалась так же неподвижна. Поблекшая, почти готовая распуститься. Ни одна из "мошек" не покидала пределы города.
Я не мог пропустить появление Дювьеля, значит, он вышел где-то рядом, не доехав до Гатри... И Габриэль, который сорвался с места в направлении леса!..
Прошла минута — я всё так и висел на самом краешке Тьмы Изначальной, почти растворяясь в тенях, причувствываясь к происходящему. Ещё минута и ещё... Время, превратилось в тонкую струйку мёда, всё текущую и текущую вниз, но готовую оборваться в любое мгновение. Грозовые облака почти вплотную подступили к городу. Самая малость и Гатри накроет тёмным серебром водных потоков и обе паутины будут петь тихими хрустальными голосами, отвечая на касание каждой капли.
Уж не дожидается ли Дювьель ливня, чтоб под его завесой проникнуть в город? Но, учитывая, что он будет двигаться, а я замер на одном месте — мне его передвижение будет заметно, я же останусь невидимкой...
И тут, оборвав мысли, чужая паутина едва заметно колыхнулась, словно вздохнула, оживая, постепенно обретая изначальную прочность контура сетки...
Я скользнул в темноту дальше, туда, где уже шуршали голоса, но и там ни одна из моих нитей не была тронута никем из ночных!
Паутина Дювьеля продолжала восстанавливаться, блеклый, выцветший контур её медленно наливался тёмно-багровым маревом. Одна нить из северной части оторвалась со звуком лопнувшей гитарной струны и тёмным завитком начала разворачиваться куда-то за вокзал, в сторону Дунбара.
Марлен!..
Я чертыхнулся, сворачивая крылья. Мёртвая ведьмочка выпала из паутины Дювьеля, но тело сохранило с ней связь! Я ведь и в самом деле не знаю, на что способен этот тип! Но, если он получит возможность коснуться нити... Вехи-"мошки" подстраивались под единый ритм, пульсируя почти синхронно.
Скользя по Тьме Изначальной, я видел, как собирается и словно бы течёт по призрачным венам чужой сетки Сила, равная, а быть может и намного большая, чем та, что осталась в камнях колец и браслетов.
Я оставил тело ведьмочки в овраге не слишком далеко в лесу — тогда не было ни сил, ни желания делать что-то ещё. Да и труп выглядел так, что у нашедших не возникло бы ни единого сомнения в том, что это нападение дикого зверя. Дювьель же перетащил тело в один из проклятых кругов, что пустыми мёртвыми пятнами виделись мне сейчас среди живого, дышащего моря леса. И выдавало его странное движение темноты, ленивой воронкой идущее поверху против движения солнца.
Не желая касаться этой темноты, стонущей и дрожащей над закопчёнными камнями, я вылился из теней над самыми верхушками деревьев, плотным кольцом растущих вокруг поляны. Мёртвые камни по спирали уводили в центр круга и там, на расчерченной почти незаметными линиями земле, лежал труп Марлен. Над ним же, стоя на коленях спиной ко мне, замер Дювьель. Голый по пояс, с опущенной головой, упираясь руками в землю, в близкой уже вспышке молнии он на мгновенье показался мне окружённым тонким кружевом тёмных лент, но то было другое — тени этого места вели собственное посмертное существование, не желая ложиться за предметами, ставя противовес свету.
Я вскинул руку, выпуская вперёд острые и тонкие паутинки крыльев. Но не успел...
Дювьель развернулся в прыжке. На фоне густо сплетённых еловых лап и чёрной земли, бледным смазанным призраком мелькнули руки и торс. На мгновение показалось, что я вижу своё отражение, каким оно могло быть несколько тысяч лет назад.
В невероятном продолжении прыжка взвившись в воздух, Дювьель рванулся навстречу мне, прямо в раскрытую сеть, но перед тем как попасть в неё, ещё одним почти невозможным движением вскинул вверх руку. Тёмно-багровое марево достигшей хозяина паутины заплелось между пальцев. Из спины, путаясь в волосах и растекаясь по плечам и груди, выступило жуткое подобие крыльев, состоящее из биения чужих сердец... Дювьель влетел в мою сеть, ускоряя обратное её движение и мы упали в тени под невозможный, до ужаса знакомый звук. Рог Дикой Охоты...
Дымчатым ручейком света проскользила по самому днищу закипающих туч молния. Мы, по инерции, отлетели в сторону города и почти упали в острые верхушки ёлок. Дювьель попытался дотянуться до меня, если не подобием крыла, так хоть рукой. Но и поток ненависти и растопыренная пятерня с острыми когтями не достигли цели. Сила, несущая смерть, прошла сквозь преобразующий фильтр кристаллов и вплелась в меня. Инстинктивно заслоняясь рукой, я только подтянул вязнущего в тенях Дювьеля ближе и его ладонь вскользь прошлась по браслету, оставляя на камнях тёмно-алую ржавь из плоти и крови.
