В конце коридора обнаружилась прочная дубовая дверь. Сердце Фульциния бешено колотилось. Неужели Ливия здесь, за этой дверью? Если так — конец всем тревогам! С разбегу он толкнул дверь, но та лишь чуть вздрогнула.
— Проклятие! Тут заперто! А ключ...
— Ключ хранился только у господина, у Гирция, — торопливо пояснил раб.
— Ливия! — крикнул Фульциний и заколотил в дверь. — Это я, Марк! Ты там? Ответь, если слышишь! Я пришел за тобой!
Он прислушался, из-за двери не доносилось ни звука.
— Похоже, там нет никого! — Марк обернулся и гневно посмотрел на раба. — Что скажешь?
— Не знаю, господин. Но девушка была там... Здесь, в кухне есть мраморная скамья. Тяжелая. Прикажешь?
— Бегом!
Вернувшись в кухню, они подхватили скамью и, пыхтя, втащили ее в коридор, причем юный раб старался изо всех сил, опасаясь рассердить грозного воина. Дотащив скамью до двери, он тотчас же быстро сбегал в кухню за факелом, о чем Фульциний даже не подумал, а между тем в коридоре стояла такая темень, что и вытянутую руку было не разглядеть.
Дверь выдержала два удара. На третий замок вырвало из стены и они буквально влетели в тесную мрачную коморку. При свете факела Марк увидел голые стены и низкое ложе, покрытое шкурами — более в коморке не было ничего. На ложе лежала Ливия. Он сразу ее узнал, хотя теперь она совсем не походила на гордую красавицу-патрицианку — на лице багровели синяки и кровоподтеки, свалявшиеся волосы торчали в разные стороны.
— Ливия, — простонал Фульциний, падая перед ней на колени. — Что они с тобой сделали?!
За спиной тяжело дышал слуга Гирция, факел дрожал в его руках, но Марк не видел сейчас ничего, кроме мертвенно-бледного лица девушки.
Он схватил ее безвольно повисшую руку и тут же в ужасе выпустил ее — по запястью стекала липкая кровь, а на полу натекла уже целая лужа. Что-то звякнуло, и Марк машинально поднял с пола длинный ржавый гвоздь. Некоторое время он тупо смотрел на него и вдруг, поняв, что именно этот гвоздь и послужил ей орудием, с криком отшвырнул его от себя.
— Ливия! — простонал он, хватая ее за плечи. — Зачем?! Зачем?!
— Господин! Скорее! Может, ее еще можно спасти!
Фульциний обернулся. Юноша торопливо рвал тунику, протягивая ему длинную полосу ткани. Не раздумывая, Марк схватил ее и принялся туго перевязывать руку Ливии выше запястья.
— Боги! Боги! За что?! — бормотал он, чуть не плача.
Покончив с левой рукой, он схватил правую и едва не выпустил ее — вена была разрезана вдоль всего предплечья, рука казалась почти черной от крови. Даже его, привыкшего к страшным ранам, замутило при виде того, во что превратилась вена, расцарапанная гвоздем. Кто мог подумать, что у юной девушки хватит духу сделать такое?
Давясь слезами, задыхаясь от разыгравшейся в душе бури, он все же кое-как перетянул ее руку, хотя где-то на краю рассудка уже маячила холодная мысль — все, что он делает бесполезно, возможно, Ливия уже мертва... Но Марк не мог заставить себя сделать то, что следовало сделать с самого начала — проверить, бьется ли еще жилка на ее шее. Он просто не мог это сделать. Слишком страшно было узнать.
— Юнона, помоги мне! — пробормотал он, собравшись, наконец, с духом, и протянул ладонь. И в этот момент девушка открыла глаза.
— Марк? Это ты? — прошептала она еле слышно. Фульциний склонился к самым губам, чтобы уловить слова, больше похожие на простой выдох.
— Это я, я.., — тихо сказал он, сглотнув застрявший в горле комок. — Все позади. Теперь все будет хорошо.
— Слишком поздно... Я должна была умереть.
— Но почему?! Почему?
Голос ее прерывался, Фульциний едва различал, что она говорит. И мучительно было видеть, как жизнь с каждым словом покидает ее.
— Только так... можно было спастись от них. После них я не могла уже быть с тобой. И ни с кем. Они получили мое тело, но меня они получить не могли. И я все-таки их обманула... Прощай, Марк. Я... любила тебя. Я буду ждать. В Элизии. Твои римские боги примут... меня, хотя я и молилась Христу. Но ушла я как римлянка. Ведь так, Марк? Так... будет?
Ее глаза смотрели куда-то вдаль. Не на него, нет, но куда-то в неведомые смертному пространства Вселенной, те, что лежат за последним пределом. Марк уже видел такой взгляд, — за годы службы он похоронил немало друзей, — и теперь он знал точно, ее не спасти. Она уйдет так, как хотела. И, хотя он не был патрицием, он понимал ее. Честь римлянина — превыше всего. Он понимал, но принять не мог.
Ее глаза остались открытыми, но жизни в них уже не было.
— Да, — сказал он. — Так будет, Ливия. И мы еще будем вместе.
Он наклонился и поцеловал ее холодные губы, потом осторожно, едва касаясь, провел ладонью по ее лицу, закрывая глаза. Невероятным усилием он заставил себя встать и поднять ее легкое тело на руки.
Раб отшатнулся, случайно встретив его взгляд. Сказать он ничего не пытался, словно понимал, что в такой момент слова не нужны. Неся ее на руках, Фульциний медленно пошел к выходу.
Он шел сквозь коридоры и комнаты разгромленного особняка, и даже увлеченные грабежом солдаты замирали, прекращая свои дела, провожая его взглядом. Юный раб испуганно жался к нему, опасаясь расправы, но никто не обращал на него внимания.
На форуме пылали разложенные кругом костры, прогоняя тьму, ярко освещая сцену суда, который задумал провести Утер. Кто-то притащил из таблинума мраморный солиум Гирция с подлокотниками в виде львиных голов и теперь на нем разместился бывший король. Возле его кресла стояли несколько солдат и уважаемые граждане Вапинкума, среди которых выделялся кузнец Корникс.
Шагах в десяти от солиума под охраной двух десятков солдат и горожан замерли согнанные в кучу пленные. Было их человек десять, многие изрядно побиты. Большинство подсудимых были близки к обмороку: кто-то заметно дрожал, кто-то порывался упасть на колени, кто-то умоляюще протягивал руки к победителям. Лишь двое или трое стояли, высоко подняв головы и, по крайней мере внешне, не выражая испуга.
За пределами освещенного круга темнела масса горожан, сюда собрались, наверное, все жители Вапинкума. Каждому хотелось увидеть расправу над ненавистным тираном и его приспешниками. Над форумом стоял гул голосов.
Фульциний ступил на форум, не видя перед собой ничего. Люди удивленно расступились, давая ему дорогу, и он пошел через озаренную пламенем площадь прямо к солиуму. Утер поднялся ему навстречу.
— Не успел.., — еле слышно прошептал он и покачал головой.
Марк остановился, не дойдя до солиума трех шагов. Все хранили молчание.
— Это Ливия? — спросил Утер.
Фульциний кивнул. Слова не давались ему. Риотам сочувственно положил руку ему на плечо.
— Как это вышло? Они убили ее?
— Нет, — с трудом выдавил он. — Она сама. Ей пришлось, после того, что они с ней сделали. Я не успел совсем немного. Если бы мы не медлили, она была бы жива!
Последние слова он почти выкрикнул и, сжав зубы, обернулся к кучке пленных. Обожженные его ненавидящим взглядом даже самые смелые опустили глаза.
— На все воля Господа, — сказал Утер. — Я понимаю и разделяю твое горе. Мы устроим девушке достойное погребение. Но сейчас народ ждет наших слов. Пришло время судить негодяев. Ты нужен мне, Марк!
— Позволь? — вперед выступил Корникс. — Моя жена и другие женщины позаботятся о ней. Они приготовят ее к погребению. Сразу после суда мы можем провести обряд. Я передам им тело.
Он шагнул было к Марку, но Утер отстранил его.
— Это разумное предложение, Марк, — сказал он. — Я прикажу сложить погребальный костер. Пока же ее нужно приготовить к обряду. Кто лучше женщин справится с этим? Это не займет много времени.
Не сразу, но Фульциний позволил ему взять тело Ливии. Руки его безвольно опустились. Между тем Корникс подозвал из толпы высокую темноволосую женщину и что-то сказал ей. Утер передал им тело и они быстро зашагали сквозь расступившуюся толпу.
Корникс быстро вернулся и занял место за креслом Утера. Бывший король встал и поднял руку, призывая к молчанию. В наступившей тишине он громко и торжественно сказал:
— Для тех, кто меня еще не знает, я — Риотам, военачальник на службе Рима. А это — Марк Фульциний, офицер римской армии. Вместе с людьми достойного Гая Минуция мы пришли в Вапинкум, чтобы покарать изменника и предателя Гирция. Я хочу, чтобы с этого дня все вы знали — римский закон вернулся в Галлию. Никто более не сможет безнаказанно попирать права римских граждан. Сегодня мы предадим справедливому суду тех, кто посмел поставить себя выше закона, тех, кто предал Рим, снюхавшись с его врагами и варварами. Да свершится правосудие, во имя Господа!
Произнеся эту речь, он сел и бросил уже обычным голосом:
— Давайте их сюда по одному.
Стража вытолкнула вперед первого из захваченных пленных.
Фульциний, оглушенный внезапной потерей, почти не видел и не слышал, что происходило перед солиумом. Утер выслушивал свидетелей, иногда задавая вопросы, давал высказаться обвиняемому и тут же выносил приговор.
Он приговорил к смерти трех солдат Гирция, на которых многие граждане указали, как на насильников и убийц. Судьба этих варваров-наемников ни у кого не вызывала сомнений. Слишком велика была ненависть к ним жителей города. Слишком долго они творили здесь, что хотели, пользуясь полной безнаказанностью на службе своего патрона.
Корникс сам вызвался быть палачом и тут же, после суровых слов приговора, рубил головы осужденным. Мечом он орудовал мастерски, а рука его, казалось, вовсе не уставала. Тела казненных тотчас утаскивали крючьями и сбрасывали в ров с нечистотами. Головы Утер приказал сохранить, с тем, чтобы утром выставить их на кольях.
Четверо доносчиков и двое богатых горожан — близких друзей Гирция и неизменных участников его оргий, отправились вслед за наемниками. В их защиту свидетельствовали только заплаканные, близкие к истерике жены и дети, однако Утер счел, что они не могут быть беспристрастны, при том, что обвинители в один голос утверждали обратное. Возбужденная толпа хотела было расправиться и с родственниками ненавистных доносителей, но Утер твердо пресек беззаконие.
Еще двоих обвиняемых бывший король оправдал. В защиту трясущегося торговца шкурами и лысого винодела вступились друзья и соседи, утверждавшие, что на них клевещут должники и завистники. Торговца шкурами защищали слишком многие, а насчет винодела высказался и сам Корникс.
— Я хорошо знаю Сальвия, — сказал он, склонившись к уху Утера. — Тот, кто его обвиняет, должен ему десять денариев. Да, Сальвий, склонялся перед Гирцием и поставлял ему вина, но лишь потому, что боялся за себя и семью. Но он никогда не доносил и не искал милости кровопийцы. Это честный человек, я за него ручаюсь.
Утер кивнул и приказал выдать обвинявшему Сальвия парню десяток плетей, что тут же исполнил сам Корникс под насмешки толпы. Незадачливый обвинитель тут же поспешил скрыться.
— Ну а теперь — перейдем к главному блюду, — сказал Утер. — Ведите Гирция.
Ропот поднялся на форуме, когда стража вывела и поставила перед солиумом бывшего хозяина Вапинкума Авла Гирция. Это был коренастый муж, с сединой, пробивавшейся в коротко стриженных волосах, и, несмотря на солидные годы, вполне еще крепкий. Тело его, хотя и погрузневшее и заплывшее кое-где жирком, все еще хранило следы былой силы.
Гирций встал перед солиумом и, скрестив на груди могучие волосатые руки, исподлобья посмотрел на Утера и стоявших за ним людей. Его тяжелый взгляд словно пригвождал к месту и лишь столь же уверенные в себе люди могли выдержать его, не опустив глаз. Это был взгляд человека, привыкшего повелевать.
— Вижу, на мое кресло уселся, — сказал он. — Жаль, я не приказал забить тебя насмерть. Еще утром у меня была такая возможность. Тогда, помню, ты со мною по-иному держался.
— Ну, теперь-то, как видишь, роли переменились. И вот уже ты стоишь передо мной, и я выношу тебе приговор. Закон и справедливость всегда торжествуют, как бы мерзавцам, вроде тебя, ни хотелось о них забыть.
— Что ж... Собаки затравили льва и теперь могут вволю потешиться, гавкая на него.
— Это ты что ли лев? Нет! Ты и есть подлый пес, что кусал римского льва исподтишка. Думал, продался готам, так теперь на тебя и управы не будет? Рим далеко... А Рим — вот он, пришел и требует у тебя ответа.
— Да? И кто же ты такой, чтобы говорить от имени Рима? Я вижу перед собой вожака шайки разбойников, который обманом захватил мой город и теперь творит беззаконие.
— Грабителя ограбили! — хмыкнул Утер. — Ладно, мне недосуг с тобой препираться. Приговор тебе вынесут граждане твоего, как ты говоришь, города. Граждане! Чего заслуживает наглый мерзавец?!
— Смерть! Смерть! — взвыла толпа. — Отдай его нам!
Гирций лишь презрительно усмехнулся.
— Сам видишь. Твои преступления не нуждаются в доказательствах. Слишком многих ты здесь убил, ограбил, подверг насилию. Пришло время платить по счетам. Впрочем... Есть один человек, который, думаю, очень хотел бы пообщаться с тобой прежде чем ты отправишься в ад. И он, как никто, заслужил это право.
Утер встал и обратился к толпе:
— Граждане Вапинкума! Я понимаю ваш гнев и желание немедленно, здесь же расправиться с этим злодеем. Клянусь вам — он не уйдет от расплаты! Правосудие свершится завтра, наберитесь терпения. Сегодня утром в схватке с наемниками Гирция был ранен Гай Минуций, тот самый, чью семью уничтожил злодей, чьими поместьями он завладел. А ведь это Минуций собрал и обучил воинов, покончивших с тиранией. Я не могу отнять у него право самому расплатиться с Гирцием. Утром Минуций прибудет в город, и тогда мы вынесем окончательный приговор.
— Да здравствует Минуций! — послышались крики. Молодого вождя крестьян, очевидно, в городе знали. Впрочем, было и много возмущенных возгласов, люди хотели немедленной расправы.
Опасаясь, как бы разочарованные горожане не перешли к активным действиям, Утер приказал увести Гирция и держать в особняке под надежной охраной. Тот шел с высоко поднятой головой, презрительно поджав губы. Впрочем, даже ему изменила выдержка, когда из толпы полетели камни и комья земли. Некоторые таки попали в Гирция, и стража поспешила увести его, пару раз чувствительно приложив тупыми концами копий.
— Напрасно ты оставил его в живых, — покачал головой Корникс. — Пока Гирций жив, в городе не будет спокойствия. Многие все еще могут поверить в чудесное избавление. Мертвый Гирций был бы лучшим свидетельством!
— Подождите, — ответил Утер. — Никуда он не денется. Но я не могу отнять у Минуция радость самому совершить возмездие. В конце концов, именно ему мы обязаны сегодняшним днем. К тому же, завтра вы выберите новых декурионов городского совета. Мне кажется, сегодня их число поубавилось.
— Это да, — усмехнулся кузнец. — Те, кто остался, служили Гирцию и теперь они все кормят ворон.
— Что ж, пожалуй, на сегодня достаточно. Пора распустить народ по домам. Надо еще... Но тут из дверей особняка показался Феликс. Он волочил за собой какого-то тщедушного человечка. Тот упирался и о чем-то слезливо умолял.
