Не уменьшая напора, с которым набросился на ее рот, Вячеслав несильно потянул ее за волосы, заставляя еще больше запрокинуть голову. И все равно, ему было мало, хотелось больше, глубже проникнуть в этот мягкий, такой робкий и неопытный рот. Все ощутить, каждый миллиметр ее губ попробовать, сделать своим.
Не замечая, что сам задыхается от какой-то безумной, ненормальной силы своего желания к ней, Боров сжал руку, которой ее за спину удерживал. Прошелся вверх-вниз по ее телу, гладя, сжимая, понимая, что жадничает, хочет сразу все ощутить, понять, попробовать. Отпустил затылок, уже двумя руками обхватив Бусинку. Сжал. Приподнял над полом, зажав между собой и стеной, так, чтоб еще больше получить доступ к губам, ко всей ней. Чтоб их лица были на одном уровне. Чтоб ее к себе притиснуть плотнее. Скользнул одной ладонью по бедру, направляя, понукая, заставляя обхватить его ногами. И сипло застонал в ее сладкий рот, когда его девочка подчинилась, обхватив пояс Вячеслава своими бедрами. Стояк в его паху стал просто непереносимым.
Пальцы сами сжались сильнее на ее теле. А второй рукой он снова скользнул вверх, обхватив затылок, путаясь в уже растрепанной косе. И целовал. Целовал, понимая, что девочка его сама не двигается, словно замерла вся. То ли все же испугавшись такого напора, то ли впитывая в себя все, что он делал. А Вячеслав не мог притормозить. Уже не мог. Не теперь, когда получил отмашку. Попытался замереть, ей позволить вдохнуть, самому глотнуть воздуха. И не вышло. Но уже не с его подачи.
Будто поняв, что он собирается отстраниться, Бусинка дернулась, наклонилась вперед, потянувшись за ним, не понимая видно, как сильно ее живот, ее бедра от этого вдавливаются в его пах, мучая и пытая тягучей, до стона желанной, болью потребности. Ее руки отцепились от его запястий, за которые девочка держалась как приклеенная, даже когда он изучал ее тело пальцами, и прижались к щекам, к скулам Вячеслава. Она не пускала его, не позволяла отстраниться, своими ладошками удерживая голову Борова, пока сама Бусинка пыталась робко и неуверенно вернуть его рту все то, что он делал с ее губами. А ее пальцы... Он сошел с ума от того, с какой силой она его держала, как удерживала подрагивающими пальчиками, будто боялась отпустить потерять. Его.
С гортанным стоном, утратив всякое представление о чем-то, кроме нее, он все-таки откинул голову назад, оторвавшись от губ Бусинки, и дернулся, повернулся, впившись губами в правую ладошку. Не мог просто стоять, хотел коснуться, поцеловать, прижаться щекой, каждый пальчик своей малышки поцеловать, облизать. Как же он за ее прикосновениями соскучился, бл...! Даже не понимал, что так сильно хотел ощущать ее руки на своем теле, не принуждая, а по ее желанию.
Отпустил ее голову, накрыв своей рукой ладошку Бусинки, прижал крепче к своей коже. Снова прижался губами к центру. Все резко, судорожно, дергано, слишком сильно желая сразу всего. Повернул голову, принявшись целовать вторую ладонь. Отстранился. Потянулся, целуя впадинку в сгибе локтя. Малышки тихо застонала, кажется, впервые издав какой-то звук за эти минуты. Только все равно — ему было мало, и хотелось в разы большего. И сейчас, в эту же секунду, сразу:
— Девочка моя.
Оторвавшись от ее ладошек, Вячеслав на секунду замер, глядя в пылающее лицо Бусинки, в ее глаза, полуприкрытые, смущенные, но глядящие на него сквозь ресницы не с испугом, а с желанием. Пусть она, по ходу, и не врубалась, чего именно так хочет, кажется. От этого вида, от того, как срывались короткие вздохи с ее губ. Как припухли сами эти губы, измучанные им, влажные, пылающие, блестящие... Кровь с такой силой бухнула ему в голову, что Вячеславу показалось, будто мозг взорвался.
Она потянулась к нему, так и удерживаемая Вячеславом между стеной и его телом, продолжая обнимать его своими ногами. Легкая. Такая маленькая и легкая. Такая открытая для него. Доверчивая. Все позволяющая...
— Вячеслав Ген...
Он снова впился в ее рот, прерывая, не позволяя чему-то мешаться. Почему-то его вновь резануло, разъярило это обращение. А он не желала вспоминать и думать ни о чем, кроме своей девочки.
Ладони опять погрузились в ее волосы, и Вячеслав ругнулся в губы малышки, запутавшись в этой треклятой косе, желая ощутить всю тяжесть ее волос. Сделать то, что не позволял себе, не мог, кроме той ночи, только тайком. Но и распутать не получалось. И не хотел он дергать, не хотел боль своей малышке причинить.
— Распусти, — хрипло велел он, не в состоянии говорить нормально, потому что не желал отрываться от ее рта. — Распусти косу, не могу сам. Не хочу, чтоб тебе больно... блин, не могу, только дергаю, — раздосадовано проворчал он в губы Бусинки, пытаясь выпутать пальцы из ее волос.
Агния послушно потянулась, изогнулась как-то так, что всем телом, своей грудью прижалась к нему, и Вячеслав резко втянул воздух, ощутив напряженные, сжавшиеся соски через ее футболку и свой свитер. Она стянула резинку и как-то шустро так пробежалась пальцами по косе, и через мгновение Вячеслава окутал ворох светлых волос, все с той же силой дурманящий его своим ароматом. Ее руки вернулись назад, коснувшись его скул, какими-то легкими, порхающими прикосновениями гладя его, скользя по затылку, по коротко стриженым волосам самого Боруцкого.
Блин, хотел бы он уметь касаться ее так. Иметь силу для того, чтобы быть нежным. Только Вячеслав даже просто притормозить не мог. И руки его были жадными, и губы давили, будто боясь что-то упустить, не взять, потерять возможность и время.
С каким-то невнятным возгласом он уткнулся в ее шею, зарываясь в этот ароматный ворох волос. Запустил пальцы в чуть волнистые пряди и не удержался, начал целовать кожу над бьющейся жилкой, спустился до ключицы и снова прошелся ртом вверх до маленькой впадинки за мочкой уха, втянул в себя кожу, посасывая. Второй рукой задрал футболку, уже ни о чем не думая, накрыл ладонью мягкий живот, ощущая впадинку пупка, застыл, словно впитывал это ощущение. Провел вверх, жадно смыкая пальцы на груди, видение которой мучило его едва ли не каждую ночь.
Бусинка всхлипнула и потянулась, словно хотела еще сильнее прижаться к его губам, его ладоням. Ее пальцы вжались в его затылок. И бедра малышки дернулись, словно она старалась вдавить себя в него.
Кухни не было, квартиры, вообще, пространство вокруг не стало. Оно сузилось до него и нее. До коротких, жадных глубоких вздохов, судорожных всхлипов Бусинки, и его собственного невнятного бормотания ругательств, которые Боров пытался подавить, целуя ее кожу, ее тело, поглощая ее.
Дурдом какой-то.
Но и улавливая это краем мозга он уже пер дальше, не в силах ни поговорить, ни спросить что-то у нее. Хотя и малышка, по ходу, не пасла задних, доводя его до белого каления своими легкими и нежными поглаживаниями, влажными касаниями губ к щекам, шее, всему, до чего, казалось, могла дотянуться из того положения, в котором Вячеслав продолжал удерживать Бусинку. Тем, как легко терлась всем своим телом об его, и сама не понимая, что творит с ним, похоже.
Он не знал, что кожу, мышцы может сводить от того, что недостаточно просто касаний. Что не хватало ощущения ее груди в его ладони, ее живота, спины, тела, полностью отданного ему. Не знал, что еще надо, но этого было мало! Руки горели и покалывали, все тело, казалось, жгла большая потребность. Ему надо было больше. Всего. Хотя бы соприкосновения.
На секунду оторвавшись от ее рта, к которому успел было вернуться, Боруцкий одним рывком стянул с себя свитер, ухватив за ворот сзади. Отбросил. Таким же макаром стащил с нее футболку, заставив Бусинку поднять руки. И не дал ей их опустить. Со стоном впился ртом в ее грудь, обхватив губами сосок, который сжался, стоило Вячеславу тот легко прикусить зубами. Она вся задрожала. Не мелко уже, малышку конкретно трясло и вся кожа порозовела, казалось, пылая теплом и жаром.
Господи, он дико, безумно хотел ее!
На миг Вячеслав выпрямился, так и держа ее: до боли возбужденным и твердым пахом вдавливаясь в развилку бедер Бусинки, прижимая к стене, одной рукой удерживая ее запястья, заведенные за голову. Замер, реально завороженный ее видом — неопытная девчонка, которая для него затмила самых умелых и опытных женщин. Он ни на кого смотреть не мог, в голове эти глазища стояли, преследуя Вячеслава, волосы ее, губы. Да, что там! И грудь, чего лукавить, на которую он когда-то тайком, а теперь — открыто любовался, понимая, что возбуждается еще больше. Вся она — перед ним, его. Для него все. И нет страха. Неуверенность, растерянность — да. Но с такой долей желания, что и вопроса не возникало: хочет она его или нет? Хочет. Но может, стоило попытаться чего-то прояснить и обсудить?
И в этот момент, развеивая все возможные доводы в пользу: "притормозить и поговорить", Бусинка чуть нахмурилась, недовольно округлив во вздохе припухшие губы. И с каким-то неопределенным мягким горловым звуком потянулась к нему всем телом.
В него словно зверь вселился. Не жестокий. Просто безумный, свернувшийся на ней. Вячеслав отбросил футболку Бусинки и всем телом прижался к ее обнаженной коже, накрыл ее собой, распластав по стене. Снова напал на ее рот, сходу раздвигая языком губы, забираясь внутрь этого сладкого, одуряющего его рта.
— Прости, малышка, — выдохнул он сдавленным горлом в перерыве между поцелуями. — Прости. Я не могу больше ждать.
Вместо ответа Агния обхватила его тело, вдавив короткие ногти в плечи. То ли держась, то ли хоть частично понимая сжигающую его нужду. И тут он почувствовал, как одна ее ладошка скользнула вниз, заставляя судорожно напрягаться его пресс.
Реально забыв обо всем на свете, он подхватил ее под бедра одной ладонью, не прерывая поцелуя, сдернул с нее штаны второй рукой, позволив отодвинуться лишь настолько, сколько это минимально требовалось. Бросил на пол. Лихорадочно рванул молнию на своих джинсах. Снова вжался своим телом в нее. И разочарованно рыкнул, ощутив пальцами хлопок белья, про которое забыл.
Бля! Он не хотел ее пугать. Правда, не хотел. Но у него не было больше терпения. Невнятно пробормотав нечто, призванное значить "прости", Боров резко дернул ткань, разрывая. Агния вздрогнула, замерев в его руках. И он на миг заставил себя застыть, крепче сжав малышку в своих объятиях, прошелся губами по ее щеке, по шее, словно успокаивая, пока его ладонь уже по-хозяйски накрыла, погладила уголок ее тела, до этого скрытый бельем.
Бусинка задрожала еще сильней, но даже не попыталась вырваться. Только дыхание, срывающееся с ее губ у самого его уха, стало безумно частым, отрывистым и шумным, разом пропав, когда Вячеслав, фиг знает где найдя силы чтобы хоть немного помедлить, всего лишь пальцем раздвинул складки ее кожи, покрытые до того нежными и светлыми курчавыми волосками, что ему просто понравилось ее поглаживать. И девочка, точно, возбудилась. Он чувствовал ее влагу, обволакивающую его пальцы. Мать его так!
— Дыши, — хрипло шепнул Боруцкий на ухо своей малышке, реально заволновавшись, когда перерыв в ее вздохах затянулся.
И она тут же послушно вдохнула. Всей грудью втянула воздух в себя, отчего ее груди проехались по его телу, забирая у Вячеслава недолгий триумф выдержки. У него самого затряслась каждая мышца от напряжения, которое вдруг охватило все тело. И с таким ощущением предвкушения, которого просто не смог бы ничем выразить, он чуть отодвинул девочку, прижавшись к нежной коже ее живота головкой своего напряженного члена.
Бл...! Он мог бы кончить прямо сейчас, только от этого ощущения.
Бусинка как-то осторожно поерзала, раздувая пожарище его ощущений. Все. Он был у черты.
— Потерпи, малышка моя, — понимая, что ей, сто пудов, будет не особо в кайф, но уже не в силах тянуть, Вячеслав уперся твердым членом в ее влажность, помогая себе одной рукой, стараясь хоть как-то смягчить это для нее. — Бусинка моя, — он прижался щекой к ее волосам, ладонью прижимая голову малышки к своей шее.
И не справился с постепенностью, едва ощутил как ее тесное, горячее, влажное тело начинает его обхватывать. Резко, толчок за толчком, погрузился до упора, крепко обнимая свою девочку.
Бусинка охнула. Прикусила губы, стараясь придушить болезненный стон. Боров плечом ощутил, как она сморщилась, сдвинув свои брови, но не мог, да и не хотел уже тормозить.
Как же офигенно классно оказалось быть в ней. Просто быть. Само это ощущение казалось сильнее и раз в триста офигенней того, когда он с другими кончал, пытаясь хоть немного притушить свою потребность в Бусинке.
Сжав пальцы, Боров собрал ее волосы и потянул, заставив ее посмотреть на него. М-да, по ходу, ни о каком кайфе с ее стороны речи и не шло. Но вот в эту минуту Вячеслав ни хрена толкового придумать не мог. Потому просто наклонился и начал целовать малышку, так же жадно и с той же нуждой, что пять минут назад. Она только секундочку помедлила, а потом раскрыла свои губы для него, сильнее запрокинув голову. И пошевелила бедрами, будто подстраиваясь.
— Твою ж... — он аж дернулся, сильнее вдавив ее в стену. Еще глубже погрузившись в свою девочку. — Не надо, Бусинка. Подожди..., — попытался он ее остановить, не желая причинять слишком много боли.
Но это было так классно. А он столько месяцев хотел ее, что уже просто не мог себя остановить. Бедра начали двигаться, будто сами по себе. Сначала медленно, а потом все быстрее. И Вячеслав уже не мог остановиться, делая ее тело своим
— Девочка моя, Бусинка, — шептал он, стараясь глотать нецензурщину, целуя ее горящие щеки, приоткрытые губы и растрепанные его пальцами волосы.
И понимал, что продержится катастрофически мало. Хотя, может для его малышки это и к лучшему.
Это было совсем не так, как Агния могла бы себе представить. Не то, чтоб она считала себя авторитетом. Да и ее способность о чем-то думать или представлять в данный конкретный момент находилась под огромным вопросом.
Она казалась себе одним большим комком сотни, тысячи различных эмоций и ощущений. Причем, большую часть этого она не могла ни вычленить, ни дать этим чувствам имя.
Ей было жарко и щекотно, и горячо, и влажно, и больно, очень больно. И хорошо в то же время. Так необычно хорошо, ноюще и с болью, но другой. От того, что хорошо — больно. Внизу живота и даже в груди. И совсем по-другому больно там, внизу совсем, где сейчас двигался...
А еще ей было немножко стыдно. И неудобно. Не физически, хотя и этого хватало — в спину давило и бедра бились о бетон стены от каждого движения тела Боруцкого. И при всем при этом, ощущая такую какофонию — ей нравилось. Серьезно. Хоть хотелось бы чуть поменьше саднящего трения внизу.
Господи! Какой же он был большой. И сам по себе: Агния почти не могла обхватить его руками за плечи. И в той части, ну... где член. Она хоть мысленно заставила себя применить это слово касательно конкретно этого мужчины. Хотя, думать о чем-либо, когда он двигался в ней, было так сложно. Мысли разбегались от жара, который горел внутри ее тела, игнорируя боль. Сердце колотилось, как сумасшедшее и этот грохот отдавал в ушах. И было так радостно — ведь он, точно, не пьяный. И точно знает, кого целует и раздевает.
