Сам-то я тоже иногда лохом бываю, но редко, а артистами я восхищаюсь. Я перед ними преклоняюсь. И чувствую в них родственные души. Наверное потому, что я тоже немножко артист. Не великий, естественно, но кое-что я тоже умею, в смысле у меня получается. Иногда.
А про клоунов вообще отдельная тема.
* * *
— То, чем мы с вами собираемся заниматься, никак не подпадает под действующую юрисдикцию. Ни нашу, ни международную. То есть, конечно, частично подпадает, но, по сути эти отношения в действующем законодательстве не прописаны, и вряд ли будут прописаны в самое ближайшее время.
Вениамин Николаевич, говоря это, прекрасно отдает себе отчет, что если эта информация уйдёт туда, куда не надо, то это может ему дорого обойтись. Но он свой выбор один раз уже сделал. И не проиграл.
— Ты предлагаешь поиграть в виртуальное государство? В этакую страну Лимонию? Давай поиграем.
Валерий Викторович не зря правая рука Вениамина Николаевича, а может быть и наоборот. Никакая он не рука, а наоборот, голова. Впрочем, эта самая страна Лимония давно созрела. Только стоит это на сегодняшний день весьма не дешево. Но, в конце концов, не зря идея седьмого технологического уклада носится в воздухе.
Хотя мы и до шестого-то не добрались, если серьезно рассуждать, те попытки транснациональных корпораций в сфере высоких технологий, разумеется, каким-никаким прорывом и являются, но серьезно, если, они вполне неплохо существуют в сегодняшней юриспруденции, и неплохо её под себя прогибают.
Но нам это уже не интересно. И не потому, что не потянуть. Нет, вовсе нет. Но мы же осчастливливать человечество не собираемся. Нам достаточно того, что мы его в очередной раз спасли.
— А что? Вкусная игрушка. Тут у нас нет никаких ограничений. Подводные течения, конечно, возникнут, но мы же, как бы не всерьёз. А по-другому даже и пробовать не стоит.
Решение принято. Как и лет тридцать назад. И команда есть, не то, что тогда, и предпосылки уже как бы созрели, да и то, что мы уже начали в это дело играть, то, во что мы уже ввязались, уже факт на лице, и никуда от этого не денешься.
— Теоретизировать не будем — мы же практики, потом, по ходу, кого надо найдем, наймём, кого хочешь привлечем, а кому и просто головку поправим.
* * *
Мне неинтересно писать классический текст, в смысле, чтобы фабула, сюжет, конфликты, характеры. Вернее, может быть бы оно и было бы интересно, но я не умею.
Признаться в этом мне не стыдно, потому что я не умею очень многое в этой жизни, но это на самом деле совсем не важно. Потому что было бы удивительно, если бы было наоборот.
Совсем неудивительно как раз другое. Это когда фабула, сюжет, характеры, конфликты сами как бы появляются ниоткуда, потому что я так совсем не хотел, и не задумывал, и не задумывался. Сначала. Теперь вот задумываюсь и не понимаю.
Я, оказывается, совсем не понимаю своих персонажей, и почему они поступают так, а не иначе, потому что они поступают так, как хочется им, а не мне, хотя я для них как раз и есть и демиург и кукловод, и я им бензин наливаю и батарейки меняю.
А они берут и делают то, чего хотят, а не то, что надо мне. Вообще-то на самом деле мне ничего не надо, я просто хотел посмотреть, что получится, а оно возьми и получись так, как получилось, а не так как надо.
Правда, как надо, я не знаю, я знаю только, что надо, чтобы было хорошо. И чтобы никто ни под какой поезд не попал. Потому что поезд у меня тут только один и есть, тот самый, который по диким степям Забайкалья. А другого поезду меня тут для вас нет, а про поезд, который по диким степям Забайкалья, вовсе уж неправильно. Нехорошо.
А как это хорошо, я для себя еще и не понял, потому что не сформулировал. Но я попробую, потому что пока еще не всё закончилось, хотя драться со своими персонажами кочергой и выкручивать им руки, чтобы они делали так, как хочу я, а не так, как им пришло в голову, я не буду. Что я изверг, или зверь какой? Я уже почти их люблю всех-всех, даже тех, которых и любить-то, по сути, не за что.
* * *
— Вадь, ты как-то правильно всё схватил, дело именно в фантомах. Я не знаю, как это правильно назвать, только пространство как бы памятью обладает.
— Или не памятью, какое-то интересное свойство есть, не знаю у чего, у хаоса, у вакуума, у материи, у пространства, — над этим пусть теоретики кумекают типа Босса или Антона, наше дело практика.
Света 'курс молодого бойца' решила провести, каша у неё в голове, а у кого, спрашивается, не каша. Теории нет, экспериментов нет, а результаты вынь да положь.
— Свет, а мы-то как на всё это повлиять можем?
— Ну, во-первых, мы и сами те еще фантомы. Вот ты сейчас тут сидишь, а через полчаса уйдешь. Но твоё наличие даже и приборами будет регистрироваться еще минимум часов двадцать. А уж если престидижитатор отладим, тогда до двух лет в обе стороны сможем регистрировать.
— Он, это чудо техники, должен регистрировать все перемещения в радиусе пяти метров плюс минус два года. Сейчас он что-то пишет, только не пойми что, и как это интерпретировать, пока непонятно.
— Так вы меня заранее, что ли вычислили, ну в смысле, что я тут у вас буду работать?
— Какой догадливый. Да тебя как Игорь увидел в этой вашей избушке, чуть с ума не свихнулся. Он-то всё вопил, что какое-то привидение шастает туда сюда обратно, ни с кем из наших ни одна характеристика не совпадает, а чужие тут, сам понимаешь, не ходят.
— А ты тот ещё субчик, и вперёд успел наследить, и назад как-то умудрился. Ну, с этим мы поработаем, не сомневайся, такие дела интересные закручиваются, похоже.
* * *
Четыре всадника апокалипсиса. Жуткое, однако, дело, заводить мысль в эту сторону. Лучше об этом совсем не знать и не думать. Как страус голову в песок, как дети глаза ладошками. Многая знания многая печали.
Но мы же тут не для этого тут в игрушку то играем, вернее наоборот, именно для этого. Чтобы обнаружить тайные страхи, жуткие ужасы, поправить головку. Или наоборот, головкой поправить мироздание, потому что действие равно противодействию.
А вот что я буду делать, если вдруг в этой бродилке они понаедут? Эти самые, четыре всадника?
И ведь придётся что-то делать, наверное, надо как-то готовиться к этому. Но как тут приготовишься? Наверное, всё-таки это произойдёт не в этой жизни, в смысле не в этой миссии, и всё равно будет же какой-нибудь выход. Иначе это уже не игра.
Впрочем, это давно уже не игра, в смысле не просто игра.
Потому что действие равно противодействию. Закон природы.
* * *
Так вот она зачем, дудочка. Флейта пикколо. Я, правда, флейту настоящую эту никогда в руках не держал, но, но мелодия, которую я тут свистю, или дудю, или чего на флейте-то делают, в смысле, когда играют на флейте, наверное, всё-таки флиртуют.
Мелодия эта — истощение нервной системы и временная потеря памяти. Оказывается. И сам-то я, Маэстро, Маэстро крысолов я, вот кто, и я поведу вас в даль светлую. Вдоль по линии прибоя.
Эту способность я у себя, конечно, замечал, изредка, эпизодически. Почему-то некоторые, не все, конечно, но некоторые, охотно строятся в стройные ряды, и ... стоит мне засвистеть, или задудеть.
Или зафлиртовать, не в том, конечно, смысле, в котором вы все это понимает, а в смысле, когда я эту божественную флейту прижму к роту и пальцы на дырочки положу. Дождётесь ужо.
* * *
— Саня, спасибо тебе за сказку, но у нашей истории не будет никакого продолжения.
— Ир, но почему, тебе было со мной плохо?
— Нет, Сань, слишком хорошо. Но я, знаешь ли, не Анна Каренина, да и ты слишком хорош для Вронского. Мы же взрослые люди, у нас разный круг общения, разные обязательства перед людьми и обстоятельствами. Ты, конечно, по молодости, думаешь, что сможешь разрушить...
— Ирка, перестань маменькины штучки, у меня на них иммунитет.
— А кто у нас маменька?
— Маменька у нас народная целительница, зубы заговаривает.
— И ты не боишься, что две ведьмы из тебя котлету сделают? Да еще и между собой такое устроят! Ты летающих тарелок пока случайно не видел? Увидишь и летающие тарелки, и летающие кофейники.
— Ирка, но я же в тебя влюбился без памяти, еще там, в магазине, только тебя и искал..
— Саня, а про маменькины штучки забыл? Может именно их я в магазине? А сейчас сделаю пару пасов, и ты всё забудешь, и будешь думать, что тебе всё приснилось.
— Вот, Ир, ты опять начинаешь, ты страшная женщина, гораздо страшнее маменьки, но я-то совсем не из-за этого, и твоя эта магия на меня не действует, я заговорённый.
— Саня, какой ты еще маленький, не знаешь, что никакие амулеты и артефакты тебя не защитят, если что. Но у нас совсем не тот случай. Мне бы самой защититься. Отпусти меня, Сань, просто отпусти, и всё. И забудь. И не вспоминай. И всем сразу будет хорошо-хорошо. И не ищи меня, ладно. Тем более, что всё равно не найдёшь. Я уеду далеко-далеко, и выкину все телефоны и телеграфы, и адрес я твой не знаю, и знать не хочу, и тебе свой не скажу.
— Ир, а я тебя всё равно буду искать, и когда-нибудь обязательно найду. Я же знаю, что ты и сама хочешь, чтобы я нашел, и я найду.
— Нет, Саня, не найдешь, Пусть это останется красивой сказкой. Она же, правда, очень красивая сказка. Пусть это будет сказка с хорошим концом.
— А я только один хороший конец знаю — и умерли в один день.
— Сань, я умирать пока не собираюсь, и тебе не дам. Я вот возьму и маменьке позвоню, ты знаешь, что тогда будет?
— Маменьке уже позвонили. Кому положено.
— Тогда тем более. Ради меня, защити меня от себя, а себя от меня.
— Ир, я ничего не обещаю. Я ничего тебе не буду обещать.
* * *
Благоглупости иногда случаются с каждым. От них, то есть от благоглупостей, никто не застрахован. Даже я. Особенно в квесте. Хотя там как раз можно бы и подумать, можно бы чего поумнее учудить — никто же не гонит, никто не подпихивает под руку, никто с советами не лезет.
Кроме самих зловредных сущностей. Но они-то как раз для того и присутствуют, чтобы этих самых благоглупостей в реале научиться избегать.
И еще, я подозреваю, с некоторых пор подозревать начал, что это жжж совсем неспроста.
Я не знаю, что именно происходит со мной, когда я эти самые благоглупости в этой дурацкой бродилке совершаю, но с аппаратом, в смысле с компьютером, по определению ничего происходить не может, это я зуб даю, нет никаких там резонансных контуров и прочей электронной требухи, чтобы она вдруг, при каких-то там рядовых перещелкиваниях этих самых вентилей, вдруг начала чего-то куда-то излучать и с чем-то соединяться.
Вирусы, конечно, бывают, они для того и написаны, чтобы эта электронная требуха делала не то, что мне, в смысле юзеру, требуется, а чего этому самому вирусу заблагорассудится.
Но всё равно с компьютером никакой фантастики происходить не может, потому что это строго детерминированная коробочка, и смысла какими-то сверхъестественными способностями её наделять — верх глупости.
Хотя некоторые даже и с холодильником разговаривают, или с утюгом, например.
И бывает, что холодильник им отвечает нечеловеческим голосом. В смысле голосом холодильниковым. Но на самом-то деле эти странные люди, ну, которые с холодильником разговаривают, они разговаривают со своими внутренними сущностями зловредными, или, наоборот, добропорядочными, это уж кому как повезло.
Или с тем звонком-будильником, который хитроумные японцы додумались туда, в холодильник засунуть, чтобы сигналы разные подавать, если холодильник навороченный. Он даже, в принципе, может мочь понимать голосовые команды, и тогда с ним по-любому разговаривать придётся, но не как с одушевлённым, а как с чисто конкретно неодушевлённым предметом домашнего обихода, иначе Мойдодыр какой-то получается, который из маминой из спальни... ну вы поняли.
А я, в смысле, мы, когда в эту бродилку играем, мы тоже со своими сущностями разговариваем, и не только разговариваем, но и еще чего-то там эдакое над ними, в смысле над самими собой, проделываем, что начинаем делать то, чего в обычном состоянии делать просто не способны.
Вот у нас-то как раз и имеются в наличии те самые контуры резонансные и прочая требуха, не знаю, уж насколько она электронная, может и не электронная вовсе, даже, скорее всего не электронная, но она, эта требуха, независимо от нас, начинает чудеса чудить. Как бы сама по себе.
На самом деле совсем не сама, а 'токмо волей пославшего...'. Но это уже совсем фантастический ужастик бы был, если бы я предположил, что кто-то, давая мне поиграть в эту компьютерную бродилку, сознательно, в смысле осознанно, изменял бы вселенную с помощью мой внутренней требухи.
Идея, конечно интересная, но уж больно глупая. Важны не образы, не слова, важно искание и то, что оно бесконечно. Я этого, заметьте, не писал, я же не настолько глуп, чтобы такое удумать. Вот только если кто-то, как-то, через эту самую бродилку на меня воздействует, а я, соответственно, пишу эту фигню, воздействую на вас.
И все мы вместе, скопом, воздействуем на эту самую объективную реальность, данную нам в ощущениях.
Потому что, раз объективная реальность воздействует на нас, эти самые ощущения, вызывая, значит, и мы на неё воздействуем. Конечно, верить в то, чего нельзя понять, нерационально и нелогично.
Но рационально ли и логично ли верить в то, что можно понять, но что всегда оборачивается своей противоположностью? Иначе просто и быть не может. Конечно, это воздействие настолько ничтожно мало, что в обычном-то состоянии вселенной, вселенной совсем пофигу эти наши потуги.
А вот в точке бифуркации... в точке бифуркации, которая по определению является сингулярностью, даже этого ничтожно малого воздействия вполне хватит. Чтобы мир перевернуть, естественно, и поставить его с головы на ноги. Или наоборот, с ног на голову. В общем, куда-нибудь так поставить, что мама не горюй. А может, оно само так получается.
* * *
Коммуникатор заорал нечеловеческим голосом, и выдернул меня из липкого душного сна. О чем был сон, я не запомнил, но было в нём что-то липкое, гадкое, страшное.
— Антон, у тебя, вернее у вас всех большие проблемы. — Полчетвёртого утра Валентин Васильевич мне никогда еще не звонил. В смысле за последние лет 35 никогда, до этого-то всяко бывало. И голос взволнованный, тревожный, не сонный, не то, что у меня.
— Валь, ты чего? Что за переполох?
— Ваши фуры арестованы на границе. Полковник Климко ранен, в реанимации, Ренату из постели выдернули, в офис на обыск повезли, маски-шоу такое, что мама не горюй, в вашу часть три автобуса ОМОНа проехали.
— Валь, ты это как, серьёзно? А чего за переполох-то? Террористы-экстремисты? Война началась?
— Антон, просыпайся! Я, конечно не в теме, сам знаешь, что не при делах, но шорох большой начался. Из-за бугра, похоже, дует, и тут умники нашлись, серьёзно вас тряхнуть кому-то хочется.
— Валь, ты в своем уме? Ты же знаешь, что нас нет.
— Как бы. А вот Рената есть. И Аргентум есть.
— Ты-то откуда про Аргентум знаешь?
