— Понял, не дурак, — ухмыльнувшись, протянул Антон, сверля оценивающим взглядом Максима, — Кажись, кое-кто у нас стал подкаблучником. Боишься, что Нинка унюхает и выгонит спать в прихожую? Не переживай, с ней уж как-то договоримся потом.
— Громов, мы, кажется, здесь собрались не для того, чтобы обсуждать мою личную жизнь! — уверенно отрезал Авдеев, скрипнув зубами.
— Конечно-конечно, — поднимая руки вверх, уверенно закивал головой Антон, — мы здесь собрались, чтобы обсуждать мою личную жизнь. Так что, прости, замолкаю.
— Антон, вот скажи, почему ты постоянно ведешь себя, как клоун? — простой вопрос, правильного ответа на который Громов дать не мог. Разве что...
— А знаешь, Макс, так проще, — ни капли, не кривя душой, признался мужчина.
— В чем проще? Вести, себя, как последняя сволочь? Причинять с улыбкой боль всем, хоть малость близким и небезразличным к тебе, людям? Чтобы потом вот так вот и самому сидеть в одиночестве и заглушать боль спиртным? Это ты считаешь легче? — взорвался Максим, и нервно хлопнув рукой по столу, схватил недопитую бутылку, делая несколько машинальных глотков.
— Авдеев, ты ведь ни хрена не знаешь! — подскочив, фыркнул Антон, — когда в один миг узнаешь, что долгое время жил во лжи, что все поголовно тебя обманывали, ты перестаешь доверять! Просто в какой-то миг исчерпываешь этот лимит доверия! И вести себя, как ты говоришь, как клоун, в данном случае единственный, возможно и не самый удачный, но, по крайней мере, наименее болезненный выход!
— Черт возьми, Антон! — следом поднявшись, выкрикнул Макс, — Да ты хоть понимаешь, какой это идиотизм из-за одной нелепой ситуации, из-за той дуры, Катерины, с которой у меня ко всему прочему, если ты так до сих пор и не понял, ничего не было, вести себя подобным образом!
— Да причем здесь вообще Катерина? Я не собираюсь сейчас об этом разговаривать!
— Нет, Антон, сначала ты меня выслушаешь! — настойчиво перебил Авдеев, — И пускай, на этом разговоре я должен был настоять еще лет десять назад, сейчас это все-таки случится! Хочешь ты или нет! Ты и так слишком много всего натворил за это время!
Вместо ответа, Громов, очевидно, смирившись с таким положением вещей, недовольно отвернулся и направился к бару за очередной бутылкой, на что Максим продолжил:
— Во-первых, я сотни тысяч раз говорил тебе, и готов снова повторить — с Катериной ни до, ни после, у меня ничего не было, и быть не могло! — в ответ лишь очередная ухмылка и залпом выпитая рюмка коньяка, — Во-вторых, — с нажимом настаивал Авдеев, — Блин, Громов, да ты хоть понимаешь, что та ситуация выеденного яйца не стоит?! Столько лет вражды и размолвок! И из-за чего? Да я готов поспорить, что ты о ней забыл в ближайший месяц! Так зачем вся эта месть? Попытки раскопать самое неприятное из прошлого моей семьи? Чтобы унизить меня и растоптать? Попытки лишить меня всего, вплоть до единственного любимого человека? Ты однажды сказал, что таким образом я расплачиваюсь за былые победы. Только не кажется ли тебе, что цена слишком высока? Что не стоит оно всего того. Я ведь сейчас не только за себя говорю. Ты о себе вообще подумал? Сомневаюсь, что эта месть хоть малость принесла тебе утешение.
Стоя спиной к Авдееву, Антон, крепко сжав в руках бутылку, зажмурился. Слова друга... бывшего? Нет, не бывшего. Настоящего. Друзей бывших не бывает. Они либо настоящие и навсегда, либо фальшивые двуличные личности, эпизодами мелькавшие в жизни. Они готовы лгать в глаза, возвышая тебя до пьедестала, отмечая твои только положительные качества. С такими легче дружить. До поры, до времени. До тех самых пор, пока этот человек не выучит тебя настолько, чтобы нанести сокрушительный удар в спину, не опасаясь отражения удара. А потом... он или уходит из твоей жизни навсегда, предварительно обвинив во всех грехах, или продолжает вести себя, как ни в чем не бывало, утверждая, что все делалось тебе во благо... А настоящий друг никогда не предаст. Он скорее выскажет в глаза все, что думает, без пресмыканий и лукавств. Да, режущую в глаза правду всегда сложнее выслушать и принять. Отсюда все обиды и ссоры... Вот только в трудную минуту именно он придет на помощь, не оставив, в отличие от фальшивого, наедине со своими переживаниями. Да, отругает и неоднократно назовет всеми нелестными словами, но... так или иначе попытается помочь. Не смотря ни на что.
И теперь Громов с настоятельной уверенностью, с высоты своей жизненной позиции и опыта, мог сразу сказать, кто есть кто. И Максима без каких-либо предисловий, можно смело причислять к настоящим друзьям. И плевать на долгие годы размолвок и препирательств. Именно Авдеев пришел в тот момент, когда Антону плохо. Именно Авдеев пытается ему чего-то доказать и указать на ошибки. Помочь разобраться в себе и... возможно повернуть на путь истинный. Только есть ли еще шанс это сделать? Возможно ли вернуть к себе доверие других и получить прощение... У Максима еще быть может, а вот у остальных... Хотя, главное ведь быть честным...
— Да не в Катьке было дело. Не в Катьке, — обернувшись, равнодушно признался Антон, — знаешь Макс, когда тебе с самого детства родители ставят в пример младшего лучшего друга, то после попыток отразить нападки, рано или поздно вырабатывается рефлекс. Когда тебе то и дело говорят, какой Максимка хороший и замечательный мальчик, и в учебе лучший и родителей слушается и любит, в отличие от тебя, Антошенька, — передразнивая, фыркнул Громов, — И так повторяется изо дня в день. Из года в год. То начинаешь присматриваться к Максимке, что же в нем есть такого распрекрасного, чего нет у меня. Поначалу еще надеешься чего-то понять, а вдруг и правда. Определенное время пытаешься соответствовать представлениям родителей об идеальном сыне. Из-за этого начинаешь забывать о собственных желаниях, только бы угодить им, услышать хоть какую-то похвалу, вместо очередных упреков. А потом... ты в один прекрасный момент попросту узнаешь, что твои родители вовсе и не родители тебе. И тут ты понимаешь, что проблема далеко не в тебе, и в пример тебе ставят идеального Максимку совсем не потому, что он такой уж идеальный. А просто потому, что боятся плохой наследственности. Понимаешь? Они боялись, что я пущусь во все тяжкие! Пойду по стопам матери! Биологической, настоящей матери! Понимаешь, Максим?
Последние слова Антон выкрикнул с особым отчаянием и болью. Он еще никому и никогда, кроме так называемых родственников, не говорил о том, что вся его жизнь с самого рождения была фарсом, а родители и вовсе были не настоящими. И не смотря на то, что именно эти люди его воспитали, для них Антон всегда был лишь поводом для переживаний. Головной болью, за которой нужен глаз да глаз, чтобы не дай Бог не вышли наружу, так называемые 'неблагополучные' гены, и не было еще одного повода для позора, как любила говорить Лариса.
Максим был первым и единственным, кому когда-то Громов хотел рассказать обо всем. И так получилось, что он и, правда стал этим единственным человеком, кому Антон с такой легкостью, пускай и в порыве отчаяния и злости, смог доверить наибольшую тайну собственной семьи. И судя по изменившемуся в лице Авдееву, тот ожидал чего угодно, только не такого.
Около минуты, Макс так и стоял, всматриваясь в лицо Антона, словно пытаясь разобраться для себя, правда ли это, не врет ли. Но абсолютная серьезность Громова и безумная боль, что отражалась в каждом движении и взгляде, давали понять, насколько он сейчас честен. На автомате глотнув из бутылки, Максим растерянно пробормотал:
— Тох, ты сейчас вообще понял, что ты только что сказал?
Грустно усмехнувшись, Громов, поспешно достал наугад из бара полную бутылку... виски вроде? Антон никогда особо не любил виски. Наверное, в противоречие Максиму. Глупость на самом деле. Хотя, черт с ним. Какая разница, что пить. Главное, чтобы градус покрепче. И вытащив следом бокалы, спокойно вернулся обратно к Максиму. И не говоря ни слова, плюхнулся на диван, открывая бутылку. Лишь когда оба бокала были наполнены, мужчина один подтолкнув в сторону к Авдееву, грустно признался:
— Понял, Макс. Понял. Оказывается, не только в твоей семье было не все так гладко, как виделось для окружающих.
— Погоди, Антон. Я не совсем понимаю... — присев рядом, растерянно допрашивался Авдеев, — ты хочешь сказать, что Павел Борисович и Лариса...
— Да, да! — резко перебил мужчина, — они не мои родители!
— Но как? И давно ты узнал?— посыпал вопросами Макс.
— Давно, — осушив бокал, фыркнул Громов, поморщившись, — лет в семнадцать, кажется.
— И кто же твои настоящие родители? Тебя они оставили, или что? — нервно сглотнув, осторожно предположил Авдеев.
— А знаешь, это уже не так и важно. Хотя... — отвернувшись к окну, Антон на мгновение задумался, — это важно. Даже очень важно, но...
Говорить еще и о том, кто его настоящие родители, Громов не хотел. Не сейчас. Ему и так было слишком тяжело признаться в этом. Хотя, глупо отрицать, что сказав о проблеме вслух, внутренне стало даже как-то легче. Будто гора с плеч. Такое странное состояние, когда долгие годы хранишь все в себе, а потом вдруг устаешь от этого и хочется с кем-то поделиться. А поделившись, наступает, словно просветление разума и эмоций. Оказываться, так хорошо, когда кто-то не просто может выслушать, но и попытаться понять. Уж кому, как не Максиму с его проблемами с отчимом, не понять его...
— Можешь больше не говорить ничего, — с пониманием выдохнул Авдеев, и залпом выпил содержимое своего бокала, — уж я-то знаю, каково это, когда понимаешь, что тебя обманывали долгие годы самые близкие люди. И это... больно.
— А зная, что для так называемых родителей, ты был в большей степени за комнатную зверушку, которую нужно было воспитать в строгости и послушании, чтобы никуда не вляпался, своего рода подопытным кроликом на наличие 'неблагополучных' генов, еще больнее, — прикрыв глаза, признался Антон, — тебя, по крайней мере, родители любили искренне.
— Если не брать в счет тот факт, что отчим спал с моей тогдашней девушкой, то да — любили, — не удержавшись, фыркнул Авдеев.
— Макс, ну ты ведь прекрасно понимаешь, о чем я, — наливая еще, настойчиво пробормотал Громов.
— Понимаю. Единственное не совсем понимаю, причем здесь я, — опомнившись, переспросил Максим, — если, как ты говоришь, узнал об этом пятнадцать лет назад. Или все-таки ревность к Катерине имела место быть?
— Максим, какая к черту Катерина! — с силой стукнув кулаком по столу, выкрикнул Антон, — да, смазливая, симпатичная, и в свое время я хотел её в постель, но... Она была лишь поводом, понимаешь?
— Не совсем, — честно признался мужчина.
— Когда я узнал о том, что родители мне не родители, я не мог тебе ничего рассказать. Ты был еще мелким, многое не понял бы. Да и на тот момент меня убедили, что такие вещи лучше не выносить из дома, — поспешно пояснил Громов, — На тот момент, как ты помнишь, мы были в Киеве, но в аккурат после этого снова вернулись в Прагу. Затем, когда я готов был с кем-то поделится, тебя не было рядом, да и не общались мы с тобой особо. А когда ты вернулся обратно в Прагу поступать, было как-то не до этого. Но... знаешь, в тот день мы с Ларисой крупно поссорились, и держать все в себе я попросту не мог. Мне нужно было поговорить с другом. В универе была та дурацкая вечеринка. Я пытался тебе дозвониться, чтобы где-то пересечься, но ты почему-то не отвечал. Чуть позже мне пришло сообщение, что ты ждешь меня в общежитии. Состояние было еще то, поэтому разбираться, что ты там делаешь, не горел особым желанием. В общем, я пришел в указанное место, а дальше... ты знаешь и сам.
— Погоди-погоди... — нахмурившись, Максим пытался переварить услышанную информацию, после чего вдруг резко подхватился, и взмахнув руками, закричал — Громов, да ты хоть понимаешь, какой ты придурок?! Ты вообще хоть думал своей башкой в тот момент? Да если бы я хотел иметь что-то общее с Катериной, то уж поверь, смог бы сделать так, чтобы ты и не узнал о нашей связи! А так, по твоему мнению, выходит, что я сам тебя и позвал туда? Ты хоть пытался подумать, для чего? Или решил, что я груповуху решил устроить? Ну, ты Громов и идиот!
— Может, хватит уже повторять это? Можно подумать, что я и сам не знаю, — спокойно выдал мужчина, — но поставь себя на мое место. Как бы ты поступил? Ты идешь поговорить по душам с другом, раскрыть все свои тайны, а вместо этого застаешь его с девушкой, которая вроде как нравилась. Разбираться хоть в чем-то на тот момент вряд ли представлялось возможным. Добавь сюда те же познания о собственной семье и постоянные сравнения с идеальным тобой, который, наконец, тогда предстал в не лучшем свете. По-моему отличная почва для того, чтобы воочию доказать то, что я не хуже. Считай, что проявилось банальное соперничество.
— Но я ведь и не собирался с тобой соперничать! — фыркнул Авдеев, — неужели тогда так трудно было выслушать?
— Максим, после одного серьезного предательства, в следующий раз малейший намек на него, расцениваешь, как трагедию века. Тут уже дело принципа. Доверие после такого кажется таким нереальным.
— И все равно у меня в голове не укладывается... Ладно, раз не поверил, разругались и черт со всем этим. Зачем мстить годами?
— Это не месть, Макс, — отрицательно качнул головой Громов, поднимаясь, — скорее желание всем доказать, что я чего-то могу. Глупая привычка с детства. Доказывать родителям, что я лучше. Ты думаешь, зачем мне все это? — подойдя к окну, махнул рукой в сторону озера, — зачем мне огромный издательский концерн, от которого одна головная боль? Да мне бы по горло хватило небольшого издательства, как у тебя. Но... амбиции и желание утереть нос тебе, доказать им, что я лучше, были сильнее меня.
— Допустим, доказал. Дальше-то что?
— Честно? Понятия не имею. Раньше зарабатывать влияние и власть в бизнесе мне доставляло удовольствие. С помощью этого делать тебе мелкие пакости, и нарушать размеренный рабочий ритм. До определенного момента. Если быть точным то до той поры, когда я увязался в ту историю с Викторией, что поведала мне массу любопытных фактов из твоей биографии. И знаешь, узнать о твоей семье такие грязные подробности было своего рода, бальзамом на душу. Осознание, что не только у меня все так хреново с родственниками, своего рода окрыляло.
— Какой же ты циник, Антон, — не зная, то ли радоваться, то ли плакать от подобных откровений Громова, Макс снова потянулся к бутылке. С одной стороны, он так давно ждал подобного разговора по душам, но... вряд ли он мог даже и представить всех масштабов трагедии.
— Я и не отрицаю, — уставившись невидящим взглядом вдаль, Антон, пожалуй, впервые так откровенно и честно признавал свои недостатки и оплошности. Но скрывать и бежать от самого себя, смысла больше нет. Пора что-то менять. И начинать нужно именно из себя. Признание собственных поражений в этом смысле уже огромный шаг вперед, — только знаешь, когда я осознал, что в некоторой степени мы братья по несчастью, то я понял, что хочу вернуть нашу дружбу, — обернувшись, Громов заметил, как в который раз за сегодня, Макс изменился в лице. Однозначно не ожидал такого.
