— Мне спасибо сказать? — глотнул вина Вадим. Егор моргнул, не понимая, какими словами еще объяснить брату, что он не прав. И вообще, с кем он разговаривает: с человеком или со статуей?
— Господи Боже мой, — выдохнул в ужасе. — В своем ли ты уме, Вадим? Что ты творишь? Я виновен перед тобой? В чем? В том, что поверил этой твари, любимой твоей? В том, что невольно, абсолютно неосознанно сыграл ей на руку? А ты никогда не ошибался? Ни разу никому не причинил зла? Ты?!... Что тебе пришло в голову выкопать историю двадцатилетней давности? Она тебе покоя не дает? Почему?! У тебя все есть, ты достиг всего, о чем можно только мечтать!... И с жиру бесишься, да? Решил поиграть в Зорро? Ты ничего не спутал? Это не кино, а жизнь! Ты что сделал? Я один раз оступился и пятьдесят раз загладил свою вину! А ты наказываешь? Кого? Меня?! За то недоразумение?! Хорошо! Ладно! А дети причем?! Ты их прежде всего наказываешь! С квартирой твоя работа? Твоя! Ты не меня, ты их оставил без средств, без жилья! За что детей?!
— Ты о ком? — спокойно спросил Вадим.
— О твоих племянниках! О Маше, о Ярославе!
— Все?
— Мало?! — ужаснулся Егор.
Костя презрительно ощерился и, качнув головой, достал сигареты. Закурил. Вадим спокойно допил вино, поставил бокал на стол и попросил брата:
— Ответь мне на несколько вопросов. Все мне ясно, а эти аспекты нет, и покоя не дают: почему ты молчал? Ни разу, ни тогда, ни потом даже не намекнул, что принял участие в моей посадке на нары. Чем же тебя Ира взяла? Как уговорил?
— Ты вышел, остальное было неважно.
— А ты сидел? Хоть раз? Хотя бы в обезьянник залетал, по-пьяни, не то что, по стосемнашке в камеру? — прищурился на него Костя.
— Я никого ни садил, ни подставлял!
— Угу, — кивнул Уваров, отворачиваясь.
— Вадим, я не желал тебе зла! Я хотел как лучше!
— Понял: хотел добра, получилось как всегда. А молчал, из сострадания, да? Вместо того чтоб прямо сказать мне: Вадим, любимая твоя — сука. Нет, ты решил молчком сыграть на ее стороне. Ладно. Но потом? Почему не сказал?
— Зачем?! — не мог взять в толк Егор. — К чему было ворошить ту историю?! Болезненную для тебя...
— Из-за тебя. Знал бы я раньше, что из себя Шехова представляет, может, жизнь иначе бы повернулась? Ты не думал, каково мне было ждать с чувством вины за преступление, которое я не совершал? Жить за себя и за ту, которая так и оставалась в моей душе самой-самой? Ты же знал, что я не оставлю это дело, докопаюсь рано или поздно до сути, найду виновного.
— Не того нашел! Тебя Ирка подставила, с помощью Марины. Иркин план был убрать тебя, чтоб замуж за более перспективного кандидата в мужья выйти.
— Видишь, как много ты знаешь. И молчал.
— Да о чем говорить? Я причем тут?!
— Как тебя Шехова-то взяла, а?
— Да какая разница сейчас?! Она давно покойница! А не повесилась бы, я ее сам, стерву, придушил бы!
— Что ж не душишь? — выгнул бровь Вадим, кинув в рот дольку лимона.
— Кого?
— Иру.
Егор поморщился: кто из них с ума сошел?
— Как можно душить покойницу? Ты что Вадим? Ты вообще меня слышишь?
— Слышу. Но ничего нового не услышал. Придется самому карты раскрыть, раз ты стеснительный такой, в сторону уходишь. А ты меня поправь, если я не прав буду. Ирина узнала, как уж неважно, о твоих ля мурах на стороне, о дочери и Ольге. Шантажировала, правильно? А тебе очень, очень хотелось залезть в семью Шеховых, и в принципе, неважно было какой ценой.
— Да! Успокоился?
— Нет...
— А почему я в их семью лез, ты знаешь, щенок?! — зашипел Егор, качнувшись к брату. — Ты что видел кроме Ирки своей?! Дочь?.. Да, да!! Дочь! И мать ее сирота! И я — сирота! И ничего у нас нет, а значит и у девочки тоже!.. — и вдруг смолк, уставился на Вадима, словно первый раз его увидел. Дошло до него. — Откуда ты про дочь знаешь? Значит это ты Маше сказал?...
— Нет. Маша у тебя девочка умная, вижу, сама поняла. Знаешь, что я хотел? — спросил с нехорошей ухмылкой. — Соблазнить, увезти ее в Швецию, и бросить там, без средств, без документов. Тебя и жену твою раздавить, как насекомых, как клопов.... Да противно стало. Но ничего, я бы свыкся, справился. Человечек один горой за вас встал. Ты деньги-то свои вернуть хочешь? Квартиру?
Егор молчал, только настороженно смотрел на брата и чувствовал, как седеет под его ответным взглядом.
— Хочешь, естественно, — кивнул тот. — А я не против. Предлагаю сделку: ты мне дочь, я тебе пятьсот тысяч и уже не долларов, а евро. Как?
Егор схватился за телефон и, не спуская испуганного взгляда с брата, без предисловий спросил Веру:
— Где Маша?!
— Ее нет...
— Где?!
— Не кричи на меня! Я знать не знаю, где твоя дочь-эгоистка! Она ушла. Оставила записку и ушла...
Егор хлопнул трубку о стол и застонал, прикрыв глаза ладонью:
— Ты чудовище! Верни Машу, верни!! — закричал на Вадима, вскакивая.
— Сядь, — напомнил о себе Костя. Егор рухнул на стул. Схватил без разрешения его сигареты, зажигалку, закурил, дрожа от негодования:
— Что ты хочешь? — уставился на Вадима. — Говори. Любая сумма. Я соберу. Обещаю! Верни Машу. Будь ты человеком!
— Не могу, — спокойно ответил тот. — Сутки ее не видел, и где она, что, понятия не имею, да и не хочу иметь. Я вообще не о Маше говорил, о Лике.
— Зачем тебе Лика? — замер Егор: пытаясь понять, лжет тот или нет.
— Это другой вопрос. Его мы обсуждать не будем. Остановимся на первом: отдаешь Лику за пятьсот тысяч?
— Ты с ума сошел...
— Слышал. Раз пять уже сказал.
— Зачем тебе Лика? Она совсем ребенок... Она неадекватна...
— `Неадекватна'. Странно это слышать от отца. Правда, отцом-то тебя не назовешь, скорее донором.
— Не твое дело!
— А вот тут ты не прав — мое...
— Ты не посмеешь ее тронуть, ты!...
— Помолчи, — поморщился Вадим. — Противно. Говорить больше ничего не надо, мне все ясно, но я хочу, чтоб ясно было и тебе... брат. Больше всего меня шокировало твое отношение к дочери. Я понял, что Ира шантажировала тебя именно ею, незаконнорожденная девочка — единственное твое уязвимое место. Хотя ты тщательно скрывал ее рождение, даже от меня, даже от тетки. Девочке было больше года, когда ты женился на Шеховой. Говоришь, ради Ольги и Лики старался? Ложь. Плевать тебе на них было, ты сам устроиться хотел...
— Не правда!
— Почему ж о ней до сих пор никто не знает? Ты видел, что Маша угрожает ей нешуточно, но не сказал, не открыл правду. И тогда молчал, сейчас.
— А как бы я им сказал? Ничего ты не понимаешь! Я любил Ольгу! Я люблю Лику! Сколько раз я пытался к ним уйти, но...
— Вера?
Егор кивнул, отводя взгляд:
— Любая женщина может родить ребенка, но не каждая может быть хорошей матерью. Вера из таких. Она слишком холодная, замороженная. Детям плохо с ней.
— Она знала про Лику?
— Нет, я не мог сказать, она бы устроила скандал, поставила детей в известность, настроила их против меня. Потом развод ... Как бы жили Маша и Ярослав?
— А как жила Лика неважно?
— Ольга была прекрасной матерью.
— Верю. Что ж, это все, что я хотел знать. Лику не ищи. У тебя не было и нет дочери под этим именем, как и у нее не было отца. Куда бы ты не обратился — толку не будет — ты никто...
— Что ты задумал?!
— Уже исполнил. Передай это своей жене, — кинул Егору два паспорта.
— Не понял?
— Не надо. Передай, жена поймет. А это подарок от твоей тещи, Аделаиды Павловны.
Перед Егором легла старая тетрадка.
— Что это? — насторожился он, не смея прикоснуться, взять ни паспорта, ни тетрадь.
— `Холодная, замороженная' Вероника, была очень пылким, чистым созданием. И безумно любила тебя. Она была прекрасным человеком, но матерью быть не могла. Я больше чем уверен, что Ира сказала ей о том, что у тебя есть дочь, и Вера решила уйти с их дороги. Она была слепа в своей любви к тебе, как я в своей любви к ее сестре. Странно, правда?
— Подожди, о чем ты говоришь?! Шехова повесилась из-за тебя, испугавшись, что все откроется!
— Это чья версия? Твоя? Хорошая. Одно `но' брат, сложи суицид и Иру — как? Вот и у меня никак оно не складывалось. И у тебя бы не сложилось, будь ты чуть внимательнее к сестрам. Ты ненавидел Ирину, а она тебя. А на Веру тебе было все равно, ты и не замечал ее, не интересовался, что она думает, что у нее в душе, в то время как ей важен был каждый твой взгляд, каждый вздох. Такие стервы как Шехова не заканчивают жизнь самоубийством, а вот такие тихие, ранимые как Вероника — легко. На кладбище лежит Вера, а Ира, та самая, что шантажировала тебя ребенком, чтоб ты помог ей избавиться от меня, сидит сейчас дома и ждет тебя. Все это время она знала о Лике. И к психологу она не зря ее определила, это так, отступление. Я, возил Лику в специалистам, и никаких патологических отклонений в ее психике они не выявили. Лика нормальна, но слишком зажата. Это последствие стресса, фобий и внушений. А кто ей внушал, что она ненормальна? Ответ сам знаешь?
Спокойный голос брата действовал на Егора самым подавляющим образом. А информация, которую он преподнес, просто раздавила. Греков-старший слушал Вадима и тупо смотрел на тетрадь, лежащую перед ним. И тихо было в голове, пусто, и хотелось закричать, завыть, только б порвать эту тишину, заполнить пустоту.
Ах, как не хотелось верить, как не хотелось знать...
— У Лики частые головные боли — последствие травмы. Она очень ранима и застенчива. Доктор посоветовал мне сменить психолога, и устроить девушке круиз — смену декораций. Можешь, не беспокоится за свою старшую дочь — она ни в чем не будет нуждаться, и болеть тоже не будет. В тетради дарственная на квартиру твоим детям в равных долях: Маше и Ярославу. Как они решат, так и будет: захотят выгнать вас — выгонят, нет — оставят. Я хотел наказать тебя и Иру, но понял, что вы уже наказаны. Друг другом. Лика помогла мне это понять. Спасла ли она тебя — вопрос, но ты должен знать, что, не зная, кто ты ей, зная, что ей Маша, она всеми силами пыталась вас спасти, помочь вам. Там же, в тетради деньги, что ты перечислял ей. Попытайся теперь прожить на них сам, может, тогда поймешь, насколько ты был щедр к родной дочери. А о младших не беспокойся, им будут перечислять ежемесячно дивиденды, конечно не 25 процентов, а десять на двоих. Деньги ты свои получишь, с вычетом комиссионных сборов процентов. Стоимости квартиры. Через год, если они тебе понадобятся. Вот, в общем и все. Я закажу тебе горячее, останься, покушай, а мы с Костей, пожалуй, пойдем. — поднялся. — Прощай брат. Передавай горячий привет моей бывшей возлюбленной, своей жене Ирочке Шеховой.
Егор даже не понял, как ушел Вадим и Костя. Он сидел и смотрел в одну точку: в ней транслировали его жизнь, все что сделал или не успел, все что хотел, к чему шел когда проторенной дорогой, когда по головам. Там были его любимые преданные и проданные в угоду пустоте, что осталась от его жизни, никчемной, проведенной в бессмысленном беге по кругу.
Ничего у него не осталось, никого.
Так ведь, и не было...
— Ты как? — спросил Костя.
— Нормально. Грустно только.
Уваров с пониманием покосился на Грекова.
— Что будет дальше?
— Не знаю — слукавил тот.
— А что делать думаешь?
— Отдыхать. С Ликой. Гулять по городу, болтать, веселиться. Жить, — открыл дверцу машины и сел.
— Все? — спросил Костя, заглядывая в салон.
— Все, — заверил Вадим.
— А что будет с Иркой Шеховой?
— Чтобы ты на месте Егора сделал?
Уваров подумал и захлопнул дверцу порше.
`Закончилась история. Да и осень закончилась' — посмотрел в небо: `Снег'.
Над городом зависла туча и сыпала первый снег на голову прохожих, на крыши и купала, на мостовые и газоны, укрывая грязь, слякоть, заменяя серые краски унылой осени белой пастелью зимы.
Егор бродил по улицам, не замечая кружения снежинок. Он, думая о прошлом, силился понять, как будет жить в настоящем, и уже не мечтал о будущем. Греков не мог поверить брату, и понимал, что тот не лгал.
Сел на лавку в сквере, прочел Верин дневник и долго в отупении смотрел на снег, ложащийся ему под ноги, и видел себя, Олюшку, малышку Ларику. Машу и Ярослава. Веру, ад в котором он был вынужден жить, жил и терпел... Зачем?
Вся его жизнь, вся паутина вольной и невольной лжи, придуманных стремлений.
Ради чего он исковеркал свою жизнь? Жизнь дочери и той, что действительно была его женой?
Егор лениво набрал номер, и глухо, но устрашающе спокойно сказал:
— Если я вернусь, и ты еще будешь дома, пеняй на себя.
— Ты пьян?
— Я пьян от счастья, что еще осталось мне — я могу вернуть все зло, что ты натворила. С удовольствием отправлю тебя в ад, Ирочка. Молись...
Грекова все поняла и осела на пол, понимая, что ей конец, и на этот раз ее ничто не спасет.
В руке противно ныла трубка и не давала собраться с мыслями, найти выход, единственно правильное решение.
А может, его и не было?
Срок, отмерянный ей покойницей, вышел, и она вернулась за своим именем. А заодно и за жизнью, что сестра так бездарно потратила.
А говорят, нельзя умереть дважды...
Они улетали в воскресенье. У дверей таможни Вадим передал Светлане конверт:
— Здесь документы на квартиру, загранпаспорт и визитка. Позвони по телефону и тебе помогут приехать к нам. А мы встретим, да жена? — крепче обнял Лику.
— Да. Я буду ждать, Светочка.
— Ну, вас, ребята, — еле сдержала слезы женщина.
— Свет, только не плач, — сморщилась Лика, всхлипнула.
— Не буду. И ты не вздумай!
— Костя присмотри, пожалуйста, за Светочкой, — взмолилась Грекова.
Уваров хитро покосился на ее подружку и, хохотнув, кивнул:
— Легко!
— Не увлекайся, — с пониманием усмехнулся Вадим, и подал ему ладонь. — До встречи?
— Через сколько лет?
— Риторический вопрос?
— Ага, — хохотнул опять.
— Не забывай нас.
— Вас забудешь, Вадим Аркадьевич, как же!
Лика всхлипнула и приготовилась зареветь. Света закусила губу, чтоб сдержаться и не последовать примеру подруги.
— Так, все! Нам пора! — заметив готовность жены к приступу слезотечения, заявил Вадим. И надев на уши любимой наушники, включил плеер, и спешно увлек ее в сторону от провожающих.
Уваров засмеялся ему в спину:
— Уже не опоздаешь, Грек!
Эпилог
Год спустя
Вадим ехал не спеша, осторожничал. Вез жену с рыбного рынка и проклинал дождик, из-за которого шоссе было мокрым, а дорога опасной. Ему приходилось не ехать, а тащится как черепахе и быть максимально собранным и внимательным, но он постоянно отвлекался на Лику, которая то вздыхала, то фыркала, то крутится как юла, то ли собираясь выпрыгнуть, то ли перелезть на заднее сиденье. Греков нервничал, поглядывая на жену, но возмутиться ее неспокойному поведению не мог, как в принципе слова поперек сказать. Вот уж девять месяцев как.
