— Пойдем.
— Дай руку, или я поскользнусь.
Он взглянул на меня — неожиданно серьезно.
— Старайся не поскользнуться, Лессандир. Я всегда подам тебе руку. Если дотянусь.
Мы преодолели сыпучий обрывчик и вышли на берег, на плотный, вылизанный водой песок.
Отмель голубела, рукой утопленницы спускаясь в сумрак. Среди травянистых прозрачных кустиков, покрытых созвездиями мелких цветочков, щедрыми россыпями мерцали зеленоватые огни. Фосфорное свечение плыло над песком и мягко изливалось в воду. А навстречу ему поднимался серый длинноворсый туман, и, наползая брюхом на пляж, застревал в прибрежной траве.
Ирис прошел вперед к кромке темной воды. Обернулся нетерпеливо.
— Лессандир!
— Иду, иду.
Я ступила в туман — он был плотнее лежащего под ним песка. Я чувствовала даже некоторое сопротивление, будто кто-то, весь в мягкой сырой шерсти, уперся упрямым лбом мне в голень и не хочет уступать дорогу. Нагнувшись, я коснулась рукой серой перистой плоти — ладонь моя наполнилась волглым текучим мехом, упругим изгибом спины, ластящимся движением большого невиданного зверя. Я запустила в туман вторую руку.
— Ирис! Иди сюда! Он живой!
Зеленоватые огоньки парой вспыхнули в серой глубине. Ладонь мою сейчас же вылизал мокрый нежный язык. Длинное тело протащилось сзади, отирая икры плотным влажным боком. Какой он ласковый! Какой он...
— Хватит, — сказал Ирис резко, — Прекрати.
Я выпрямилась.
— Почему?
— Он заиграет тебя. Залижет до смерти. Пойдем.
Ирис почти насильно поволок меня к воде. Только сейчас я поняла, что руки у меня окоченели. Предплечья покрылись пупырышками.
— Кто это был, Ирис?
Он дернул плечом.
— Нэль. Туман.
Маленькая волна, теплая, как парное молоко, без всплеска легла нам под ноги. Песчаный берег уходил в глубину, ребристый, словно нёбо чудовища.
Ирис уверенно двинулся к темному острову прямо по воде. Я ощущала стопами все тот же рельеф песчаного дна, но дна под ногами не было, а была лишь прозрачная, полная тени пропасть, поверх которой, словно покрывало, невесть кто накинул тонкую пленку воды. Мы шли в этой воде — по щиколотку, а по колено — в перьях плывущего к берегу тумана.
Я оглянулась через плечо. Сумерки обесцветили берег, все теперь стало серым — светло-серым, темно-серым и серо-сиреневым. Туман залил весь склон, заровнял обрывчик, затянул низкорослые кустики морской травы, только гнилушки кое-где светились сквозь его рыхлую плоть.
И — серое на сером — я разглядела, как медленно кружит в тумане большой бесшумный, белесый зверь, играя сам с собой и сам себя ловя за хвост.
Нэль. Туманный волк.
Мы шли и шли, я уже устала придерживать подол и уронила его в воду, мы шли и шли, но не могли дойти до острова. Он даже вроде бы и приближался, Стеклянный остров, вернее, приближался, пока я глядела на него, но потом оказывалось, что я смотрю под ноги, или по сторонам, или на Ириса, а остров маячит себе все в той же полумиле и ни на йоту не придвинулся...
Море и небо сливались впереди зеленовато-золотой вогнутой сферой, словно бы задернутой на расстоянии вытянутой руки тончайшим черным газом; горизонт отсутствовал. Остров парил невесомой темной громадой, лишенный корней, увенчанный друзами сосен, молчаливый, пустой, недвижимый, и было совершенно очевидно, что нет на нем ни замка, ни малого дома, никаких построек, ни единой живой души, ничего на нем нет, кроме скал и сосен, да и те почти не существуют...
Ирис шел впереди, словно так и надо, без плеска раздвигая еле теплую, легкую, почти неощутимую воду. Шел, словно не по воде, а по воздуху.
Он шел впереди, а я вдруг поняла, что не могу его догнать, и он точно также как Стеклянный остров — недостижим, неуловим и нереален.
Я стала отставать. Волной взлетела горечь — как же так? Зачем я иду за ним? Это ведь просто морок, болотный блуждающий огонек, он ничего не освещает, никого не согревает, но манит неодолимо...
Зачем я иду за ним?
Ирис обернулся, протянул руку.
— Не отставай.
Я еле перевела дыхание. Понадеялась, что он не видит отчаянных слез.
— Долго... еще?
Он поглядел на небо.
— Нет. Не долго. Скоро придем.
Над островом в зеленом небе висела луна.
Круглая как монета, только чуть-чуть размытая с левого края.
— Нет, Хелд, — короткий смешок. — С меня взятки гладки, ни при чем я. Она мне денежки и передала, а я их на судейский стол высыпал, как велено было. И не называй меня господином, какой я тебе господин...
— Повадки у тебя господские, вот чего...
— Брось. Я, было время, господ потешал, в королевские палаты вхож был, вот и набрался красивых манер. Таким как я нельзя иначе, простеца немытого, вежества не знающего, на порог не пустят.
— Тогда наемничал, поди?
— Нет. Не наемничал. Лицедей я, не воин. Менестрель.
— Песенками штоль балуешься?
— Да какое баловство, помилуй! Менестреля песенки кормят, как волка — ноги. Да и ноги мне тоже ой как надобны. Где свадьба, где похороны, где праздник какой...
— Ну, ну... А драться против мечника как научился?
— Ну, мил человек, я же не первый год на свете живу.
— Да я вот тоже не первый год. Ненамного тебя старше, поди. А вот против мечника от меня толку чуть, даже если самому меч в руку дадут. Не учен потому что. А чтоб с палкой, да супротив меча...
— Да повезло мне просто, Хелд. Испугался мужик, мы же вдвоем набежали. Не ждал он нас с тобой.
— Спужался — не спужался, а напрыгнул будь здоров! Я уж решил, все, суши весла, порубит он тебя.
— Повезло, говорю.
— Темнишь ты, друг, все одно. Недоговариваешь.
Ясен пень, недоговаривает. И не скажет ничего, зря ты, Хелд, стараешься. Так и будет мокрым камешком из руки выскальзывать. Нобиль он, Хелд, у него это на лбу написано. А что признавать того не хочет — его право. Это нам с тобой не понять, что за корысть благородному простецом прикидываться. А у него — причины. Возвышенные, и нам с тобой, серой кости, недоступные. Обет у него, Хелд.
Отстань ты от него.
— А мечом орудовать кто у нас горазд? — продолжал рассуждать Хелд, — Ну, господ благородных окромя? Наемники с югов. Инги разбойные, ежели Найгон да Найфрагир обогнут, да пираты лестанские, это опять с югов. Верно говорю?
— Верно-то верно. А вот парень тот, с которы мы у дверей дрались — нобиль по-твоему?
— Да сейчас молодежь какая пошла, ты погляди только! Сынки купеческие моду взяли оружием щеголять. Но ежели такой в драке кого порежет — загребут, как пацана моего загребли, по крупному, малым залогом не отделается. А ежели нобиля порежет, да еще и до смерти — вздернут, на денежку не посмотрят. Вот так-то. Да ты ж у нас молодежь разве?
— Э... у меня душа молода.
— Во! А что из ентого следовает? А из ентого следовает...
Я завозилась и села на кровати.
— Госпожа наша проснулась, — послышался скрип отодвигаемого стула, в просвете опущенного полога мелькнул огонек.
Полог откинулся, явив руку со светильником и озабоченную пеплову физиономию.
— Какая я тебе госпожа... — проворчала я мстительно.
— Женщина для меня всегда госпожа. — Пепел отдернул занавесь и сел на покрывало. — Ну, как ты? Поспала?
— Угу. Который час?
— Ночь. Середина первой четверти. Можешь спать дальше. Мы мешаем?
— Нет, нет. Сидите тут. Не хочу одной оставаться. Ты мне снотворного, что ли, дал?
— Нет, — он улыбнулся. — Просто вина хорошего. Будешь дальше спать?
Я подумала.
— Пока нет. Есть хочу. Там у Хелда что-нибудь осталось?
— А как же, — отозвался паромщик, — полкурицы, колбаска, сыр. Булка есть белая. Винишко, опять же. Вылазь, да к столу присаживайся.
Столом тут служил большой сундук для белья — комната была спальней, а не обеденным залом. Зеленая шелковая спальня в заколоченном доме, куда Пепел привел нас с Хелдом после приключений в "Трех Голубках". Я выбралась из-под одеяла и уселась прямо на сундук, рядом с разложенной снедью.
Пепел вернул светильник на "стол" и сказал:
— Завтра я вас переодену и выведу за ворота.
— Да уж, — вздохнул Хелд, разливая вино из баклаги в красивые серебряные кубки, — Видать, барышня, придется нам таки уехать. Прознали тут про твое золото.[Author ID1: at Wed Oct 20 12:11:00 2004 ]
Он протянул мне кубок и посмотрел выжидательно — мол, рассказывай, чего уж там, про свои богатства.
— Клад это, Хелд, — объяснила я, нисколько не кривя душой. — Старинный клад.
— Да я понял... Где ж ты его откопала, барышня? На Стеклянной Башне, небось?
Я взглянула удивленно:
— Как ты догадался?
Хелд разинул рот и забыл про вино. Пепел отвернулся, скрывая улыбку.
— Да ты что? — выговорил, наконец, паромщик. — Правда, что ли? Там и в самом деле клад оказался, на острове-то? Вот, итить, сказки... клад Проклятого Короля. Люди-то че про него сказывают, про Короля этого — что, мол, он прежде Хрустальным Островом правил. У дролей в холмах повелителем был. И как же тебе в руки далось енто золото волшебное, а?
— Да там под водой лаз есть, — я невинно пожала плечами. — Узкий, темный, но пролезть можно.
— А как же дракон?
Я снова пожала плечами. Поглядела на Пепла.
Вот Пеплу я бы рассказала, что там был за дракон, но Хелда морочить не стоило. Поэтому я смолчала.
Пепел усмехнулся и покачал головой:
— Этот островок называется Стеклянная Башня, если не ошибаюсь. А Стеклянный Остров — это другое.
— И-и-и, — отмахнулся паромщик, — Это у тебя, господин, все перепуталось.
— Я не господин.
— Да бог с тобой, не господин. Все, говорю, у тебя перепуталось. Стеклянная Башня от того так называется, что на ей давным-давно маяк стоял. А еще раньше с этого островка святая Невена огнем светила Лавену Страннику и его кораблям. Она же Лавену сие место указала, — Хелд притопнул ногой, — И велела город строить. Она ж и короновала его потом, святая Невена. И самых достойных героев дареной кровью наградила. А Лавен после того вверх по реке ушел и еще два города построил, Катандерану и Южные Уста, это уже не на Нержеле, а на Маржине.
Пепел поднял брови и улыбнулся. Он, скорее всего, получше Хелда знал все легенды Дара, но тактично воздержался от споров и дополнений. Я тоже не стала потрясать общество эрудицией и жизнеописаниями святой Невены. Меня беспокоил Кукушонок. Как он там, один на темном берегу? Ему же идти некуда, а я так и не вернулась... Еще наделает глупостей...
Я облизала с пальцев куриный жир.
— Слушай, Пепел, а ты-то как в трактире оказался?
— Да вот так...
Лицо его терялось в тени, только руки были освещены — красивые беспокойные руки, правда, малость иссохшие то ли от худобы, то ли от болезни, и опять не слишком чистые. Правда, мои руки сейчас тоже чистотой не блистали.
Я отломила хлеба, уже не столько ради еды, сколько желая обтереть приставучий жир.
— Скажешь — случайно?
Он поморщился:
— Не совсем. Скажу лучше, что искал тебя. Знал, что ты в городе.
Я вспомнила принцессу Мораг. И спросила с легким раздражением, как и она:
— Ты что, следишь за мной?
— Да, — сказал он просто.
Я не нашлась что ответить. Зато возмутился Хелд:
— А что тебе наша девочка далась, господин хороший? Виды на ее имеешь или как? Или золота захотелось?
Пепел только руками развел. Хелд, похоже, уже записал меня в невестки. Расскажу Ратеру, посмеемся. Впрочем...
Как-то очень четко всплыло в памяти его лицо — широкоскулое, простое, милое, все в веснушках. Глаза его медовые. Губы обветренные. Славный парень Ратер. Да только не по мне ему всю жизнь сохнуть. Не мое имя вывела судьба на его ладони.
— Чего молчишь, господин хороший? — не отставал паромщик.
— А что сказать? — пожал плечами Пепел, — Одно Высокое Небо знает, как все сложится. Пока я буду следовать за Лестой, а там посмотрим.
— Уймись, Хелд, — попросила я. — Ну что ты, правда. Я обещала Пеплу помощь, я от нее не отказываюсь. Пепел, я же не отстану — как вы встретились?
Паромщик подозрительно на нас покосился и занялся колбасой.
— Да все просто. Я к трактиру шел, — начал Пепел, — А тут навстречу Хелд с кульком. Узнал меня.
— Еще бы не узнать! — буркнул паромщик.
— Говорит, что к тебе идет...
— Ага! — подхватил Хелд, — А он мне — ее на улице нет, говорит, в гостинице она, говорит, и так, знаешь, уверенно говорит, прям будто сквозь стены видит... А я говорю — да нет, говорю, обещалась ведь снаружи ждать... А он говорит, как хочешь, мол, но в гостинице она...
— Вошли мы в двери, тут к нам девочка-прислуга подбегает, дрожит вся, бедняжка. Сказала, что тебя в хелдовой комнате заперли, и псоглавцами пугают. Ну, мы скорее наверх, а дальше ты сама все знаешь.
— Спасибо, — я поежилась. — Перепугали они меня крепко. Это все из-за того случая... Ну, помнишь, когда на нас напали, тебя поранили еще...
— Не ходи больше в город, — вздохнул певец. — Хелд прав, может, нам стоит уехать?
— Нам?
— Ну да. Нам всем. И тебе, и приятелю твоему, Ратеру, и Хелду. И мне тоже, раз все так криво повернулось...
Я покачала головой.
— Не могу. У меня тут... много дел. Я не могу сейчас уехать. Потом, может быть...
— Да какие дела, когда земля пятки жжет! — снова возмутился паромщик. — Вот споймают тебя, девонька, на кусочки порежут, а потом обратно сошьют, чтоб где клад лежит показала! За золото твое любой душу продаст, будь он хоть Пес Сторожевой, хоть примас андаланский, прости Господи... Поедем, переждем, потом вернемся, через годик-полтора...
Тут не только в золоте дело, хотела сказать я, но только рукой махнула. Никуда я не поеду, пока Малыша не найду... пока его Амаргин на ту сторону не заберет... Еще Мораг, покушения, обряд, Каланда... Взялся за гуж... Нет, не могу я уехать.
А потом, вряд ли Амаргин меня отпустит. Может, это очередная сложность, которую мне необходимо преодолеть... мало ли что ему в голову взбредет, ехидне магической. Для него наблюдать как я корячусь — одно удовольствие. Начну ныть — пошлет на все четыре... Зато лекцию заумную прочтет в награду, если жива останусь.
Холера.
Неожиданно я зевнула. Разозлилась на себя и зевнула еще шире.
— Иди-ка ты, госпожа моя, сны досматривать, — усмехнулся Пепел.
— А вы?
— А мы тоже прикорнем до утра, правда, Хелд?
— И то дело, — паромщик раззевался вслед за мной.
— Вы только в другую комнату не уходите, — попросила я. — Постель широченная, все поместимся. А то мне как-то не по себе одной.
