— Э-э-э, подождите, мистер незнакомец! — пленник не мог поверить в происходящие чудеса.
— Сэр! Но! Как же так? Как такое возможно? Ведь это английское судно? Оно стоит не меньше десяти, а то и двадцати самых дорогих вещей. Для Индии, это очень... Очень большой и дорогой по стоимости товар.
— Значит, договорились, — нового партнёра похлопали по плечу.
— Поставьте подпись здесь и здесь. И ещё здесь.
— ...Замечательно.
— ...Теперь, уважаемый гражданин потерпевший, пройдёмся по списку.
* * *
Два корабля, подгоняемые свежим северо-восточным бризом, неспешно продвигались вдоль заросшей высокими пальмами береговой линии. Окруженные голубым блеском, "проплывали" небольшие острова. Прерывистой зеленой полосой они тянулись вдоль отдаленных берегов.
Паруса едва слышно похлапывали, горбом вздуваясь при каждом порыве свежего ветра. Тесно прижимаясь к вытянутому корпусу, неслась от форштевня тугая белая волна. Убегала в неведомую даль.
Второй час, под натянутым над палубой флагмана "Ля витэс" тентом, адмирал Хейлли продолжал "давать" Торжественный обед в честь приема высокого иноземного гостя, спасенного из плена, индийского раджи Гаеквада Сингха.
— Глубокоуважаемый раджа Сингх! — произнесли с изысканностью придворного щёголя.
Остатки третей бутылки вина, были безжалостно разлиты по бокалам. Открыли затычку четвёртой. Принюхались. Долили до краёв.
— Разреши, мне! Ещё раз выпить за тебя, за прекрасного человека, который случайно повстречался на пути следования моего одинокого корабля.
— И я, рад познакомится со столь славным и отважным капитаном, — начали ответную речь.
Оппоненту не дали договорить.
— ...Подожди, дорогой друг! Я не закончил.
— ...Хотя, ты верно подметил. Я! Между прочим, самый прославленный флотоводец, в этой части океана. А мои матросы — самые лихие ребята на всём белом свете. Хочешь верь, хочешь нет! Они ещё и самые умные, начитанные и говорят на нескольких языках.
— ...Вот, ты, подойди сюда, — "их благородие" ткнул пальцем в моряка, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу.
Парень нервничал, желая срочно о чём-то доложить высшему начальству.
— Скажи что-нибудь по-французски для нашего гостя. Давай, не стесняйся. Шпарь — быстро!
— Вуи, мой адмираль, — с трудом, на рязанском прононсе, путая слова, времена, падежи, трубой забурлил плечистый детина.
— Там, далеко, зад, не перед, позади, правый, не левый, борт. Уже близко, не далеко, паруса, есть, нет, не свой, не наш, большой корабль, трудно определять, похож Англия, идёт, полный ход, к нам. Флаг, есть, нет, плохо, смотреть, далеко, прятать, не видать. Мы, вы, они, ребята, боцман, говорить, идти, туда, сюда, к вам, сообщать, показывать, срочно, доклад. Я, он, один, сразу, бегать, делать, быстро, говорить, доложить. Хорошо? Да? Нет? Какой ответ. Мой капитэн!
— Орёл. Молодец! Отличник! Вот, может, когда захочет. Всё! Иди, продолжай службу, — гордо произнёс Хейлли, ничего не поняв из того что ему пытались сказать.
Лицо раджи нахмурилось. Он, немного зная французский, по-своему понял рассказ матроса. Особенно словосочетание слов "Большой, корабль, Англия, идёт, полный ход, к нам".
— Сэр адмирал? А почему на твоём корабле нет пушек?
— Как, нет? — Хейли, оглянулся. Осоловевшими глазами осмотрел палубу. Вино оказалось очень хорошее — с тонким, не вдруг дающимся, как бы притаившимся ароматом. Слегка хмелило, кружило голову.
— ...И правда, нет.
— ...А! Вспомнил! — побарабанили пальцами по лбу.
— ...Скажу тебе, по секрету, мой новый, индийский друг!
— ...У меня, есть пушка. Даже — две. Но! Они спрятаны в трюме.
— У тебя есть пушки, и ты прячишь их в трюме? — удивлению гостя не было предела. — ЗАЧЕМ?
— Понимаешь! — Хейли хитро скосил глаза. Проверяя не подслушивает ли кто секретный разговор.
— Я, тут, вчера, попал в сильный шторм. Короче — шшшш — сильные, большие волны!
— Подожди, сэр адмирал, вчера не было шторма.
— Это у вас, тут, не было. А у меня и моего корабля, был.
— Так, вот. Попал я вчера в сильный, страшный, семибалльный — "не меньше!" шторм. А пушка она вещь дорогая, редкая... хрупкая. Надо беречь. Не дай бог! — смоет за борт. Понимаешь?
— Нет.
— В общем, убрал от греха подальше. Но если надо! Я быстро достану обратно.
— Веришь?
— Не совсем.
— Правильно делаешь! Давай лучше выпьем за тебя, твою семью, сына, который похож на отца. И самое лучшее, что ждёт вас впереди!
Хейлли открыл бутылку "Мадеры" и вновь, "как положено в высшем обществе" разлил до краёв.
— Кстати, к испанскому вину — нужна красивая испанская речь, — бывалый дворянин дал соответствующее пояснение.
— Господин адмирал, разрешите обратиться. К столу подошёл матрос — полиглот. Он вновь хотел о чём-то срочно доложить.
— Обращайся, но только по-испански. Вино у нас из Испании — значит, говорим только по-испански. Уяснил?
— Э-э-э, си.
Вновь зазвучал набор не связанных испанских слов и словосочетаний.
Хейлли строго свёл брови, сделал вид, что всё понял. Похвалил матроса. Отправил продолжать службу.
Гаеквад Сингх разобрал несколько неприятных слов: "Корабль, Англия, очень близко, стрелять, пушки, уже открыть, порта".
В руках индийца предательски задрожал переполненный фужер. Он нервно прикусил губу. Сжался в своём кресле.
— Ты что? — Хейлли подозрительно уставился на сабутыльника. — Боишься кого-нибудь?
— Вообще-то, побаиваюсь — англичан.
— Напрасно. Я вот, никого не боюсь. Ни англичан, ни французов, ни испанцев... — Ни кого!!!
— А всё почему? — подражая Людовику XIV, царственно вскинули подбородок вверх.
— Почему, сэр адмирал? — начали боязливо оглядываться по сторонам.
— Потому, что я!, в этой части океана, самый сильный и опасный. Запомнил?!
— ??? — руки раджи дрожали ещё больше. Не хотели успокаиваться.
— Ты тоже никого не бойся. Ты же мой друг! Если кто обидит моего друга — скажи мне — я с ними быстро разберусь.
— А если это англичане, которых вы отпустили на шлюпках? А если они добрались до своих? И те бросились в погоню.
— И что? — пьяная голова Хейлли решительно отказывалась реагировать на опасность.
— А ты знаешь, уважаемый сэр адмирал, что такое английский боевой фрегат? А тебе ведомо, сколько у него пушек? А если, не дай бог этому случится, их будет не один корабль, а два?
— Два-я, — передразнили лысого индийца.
— ...Давай, мой друг, представим, что напали на меня не два, а пять! английских кораблей, которых ты боишься!
— ...Хотя... Нет, мало! — алчный блеск загорелся в глазах ирландца. Он набрал в рот вина. Погонял его между щёк, ощущая прекрасный вкус. Проглотил живительную влагу.
— ...Пусть, будет, десять судов!
— ...Даже, нет, — ударили кулаком по столу.
...— Двадцать. Не меньше!
— ...Так, вот! Пусть все эти двадцать, вооруженные "до зубов" фрегатов, бросятся за мной в погоню. И вот пускай... Догоняют. Угрожают. И тут я достаю свою пушку. И ка-а-к начну стрелять.
Хейлли резко матнул рукой и смёл со стола большое блюдо с горячим, две тарелки с закуской и салатницу.
— В общем, трах-пах-тарарах и нет твоих англичан — один только дым над водой.
— Понятно? А ты, боялся?
??? — Вроде, да, — ответили не уверенно, но с уважением.
— Тогда, давай выпьем, за нашу победу, в этом неравном бою. И пусть покоятся на дне морском эти двадцать фрегатов. Мир их праху! Надеюсь, с англичан не убудет. А нам — слава! Бери бокал — пьём.
Громовой раскат четырех носовых пушек с английского боевого корабля разорвал тишину мирной пирушки.
Масса металла с могучим шумом промчалась мимо палубы и шумно ухнула в море, изрыв его белопенными всплесками.
Гаеквад Сингх резко пригнулся к столу. В страхе закрыл голову руками. Задрожал.
— Биверсто-о-н? — громко, не вставая со своего места, заорал Хейлли. — Три тысячи чертей в глотку!
— Да мой адмираль, — словно из воздуха материализовалась огромная туша старпома.
— Что хлопаем ушами, якарь вам в печень?
— ...Немедленно. Быстро. Уничтожить. Всех! До единого! Выполнять.
— Есть, сэр, — ответили уже на бегу.
Глава 35.
Караваево.
Соседняя вотчина помещика
Ваньки Коровина.
Семь верст от Таганово.
Восемь божьих дней крестьяне пахали да засевали землицу Ивана Коровина помещика села Караваево.
Наконец окончив работу, отощавшие, сгорбленные, с почерневшими на солнце лицами, с огрубевшими от работы руками, сбитыми от земли, изнеможёнными ногами, сидели мужики, да бабы у небольшой речки и думали о завтрашнем дне, о своих десятинах, где нужно ещё только всё начинать: пахать, боронить, сеять ячмень, просо, овёс да горох. Худо кормленные лошадёнки расположившиеся чуть в стороне с натугой, жилясь, вытягивали шеи и клонили головы, что чудилось, вот-вот рухнут на землю и больше не встанут.
Отец родной села Караваево оглядел хмурым взглядом недовольных крестьян, их скотину и начал своё выступление перед уставшими тружениками...
— Придется вам сердешные поработать на меня ещё малую толику. Надобно с завтреча поднять землицу беглых людишек да бобылей. Приметы в этом году дюже добрые, сказывают урожай будет хороший... А землица того, стоит без посеву!
"Голодное брюхо к молитве глухо!" — работники молчали, недоумевая, переглядывались друг на друга. — "У тебя могет быть приметы и хорошие, а у нас?"
— Ходи веселей, сердешные! — горячо размахивал руками благодетель.
— Пашни-то всего маненько осталось — десятин семьдесят — восемьдесят. Кой разговор? Коли всем миром навалитесь, в пару — тройку дней сев закончите, а там лядишь коли дождя не будя, и за свою земельку возьметесь!
Крестьяне разом загалдели, недовольно стали вскакивать с земли, напирать на "справедливое" начальство. Затем расступились и пропустили к барину небольшого кряжистого мужичка. Он разгладил бороду, одернул потемневшую от соленого мужичьего пота рубаху и произнёс...
— Не гневи бога, Иван Егорович. Людишки все жилы на барской пашне вытянули. Лошадушки извелись, того гляди, околеют. Свою земельку не знаем, как вспахать, стоит не тронутая, а ты подбрасываешь тута-ча столько же помещичьей. Доколе, отец родной?
— Вона как сказывают! — ещё один мужик лет сорока, низкорослый, кряжистый, с округлым прыщеватым лицом, выскочил из толпы. Налетевший ветер запузырил дырявую рубаху, стал шарить по раскрытой волосатой груди.
— Вчерась посыльный приходил из Таганово, на работу зазывал. Бает, что они засадили свои десятины ужо давным-давно. А за жито барина даже не брались! Вона как поступать надо! Воперва для своих, а уже опосля для помещика!
— Но-но! — Коровин сердито глянул на крестьян и что-то хмыкнул в серебристую бороду.
— Ты таких разговоров-то не веди, не сравнивай меня, с этим умалишенным... Он чокнутый и вообще заявил, что в этом году поля будут от посева лечиться и ОТДЫХАТЬ. А на следующий год вместо пшеницы собирается садить свой дурацкий таганофель.
— Что значит лечиться? — народ непонимающе стал переглядываться.
— Как это отдыхать от посева?
— А растить, убирать, кушать они чегось будут?
— Тавось! — барин поднял глаза к небу и резво обвел пальцем вокруг шеи, будто накидывая петлю, даже закатил глаза и высунул язык, чтобы выразительнее показать, какая участь теперь ждет этих тагановцев.
— Сдохнут дичалые всей деревней, скорее всего к зиме, вместе с детьми малыми да стариками немощными. Так, шта сердешные, если не хотите осенью голодать как в Таганово, да помирать по первому снегу! — Давайте, собирайтесь с утрица да живехонько за работу!
— Как же! — будут они голодать? — из круга недовольных вылезла вперед высокая костистая женщина с бородавкой на подбородке.
— Во-на, как!, христопродавцы Тагановские оголодали! — она развела руки, на сколько это было возможно.
— Всем видно как они бесятся от голода с жиру! Хари на свету так и лоснятся от отсутствия пищи! Сердобольные оголодали, так оголодали, что скарб в ограду не влезает! Скотину поместить некуда! Избы от голода расширять и перестраивать начали!
— А барин ихейный вообще замордовал, — вторая женщина поддержала подругу.
— Чуть ли не за каждый плевок платит деньгами. Развлечение видите у него такое! Они плюют, а он платит! Вот и ты бы так делал. Чего жмотишся?
— Стрекотуньи, прекратили базар! — помещик поднял руку.
— Да, говорят, он иногда (Очень редко) платит за работу. Но зато всем известно, что с каждого рубля удерживает пятиалтынник на свои дьявольские игрища. А если ты не житель Таганово, да ещё пришлый, да ещё вдруг не умеешь считать до десяти али алфавит не знаешь или не дай бог! с неподстриженой оккуратно бородой (И ещё куча всяких придирок придумает) — то могут взять и того более! Вот и выходит, договаривались на одну сумму, а заплатит другую, меньше. Несправедливо!
— А, я! Если пообещал чаго, то столько и дам. А у этого ирода, хошь не хошь, — четвертину заберут, а то и всю половину! Да он за злато-серебро душу продаст и бога обманет. Где справедливость в Таганово — нету. Кто её там видел — никто! Так, что давайте мужечьки, не гневите бога — выходите завтра спокойно на работу. И всё будет по справедливости!
Стало шумно. Недовольные разом заговорили, закричали, двинулись на помещика.
— Побойся бога, отец родной!
— Лошадёнки извелись, бабы стонут, детишки голодные!
— Земля зарастает сорняком. Дожди скоро!
— Дай времени дня два — три. Хоть немножа посадить успеем.
— Землицы-то осталось необработанной — маловато, около ста десятин, — Коровин не хотел уступать народным чаяньям.
— Кой разговор? Недельку работу доделаете — и вся недолга. Потом со своей, в три дня управитесь, а там и троица святая подойдет. Ходи веселей, сердешные. Жизнь хороша!
Глаза помещика стали колючими, злыми.
— Иначе — знаю я вас! Дай вам отдых, и вы тута-же сбежите на заработки к ироду Тагановскому.
— Тем более, видел я его недавеча, — Коровин ударился воспоминания. — Приехал с утра, такой весь яляпистый, нафуфыриный, наглый и в шляпе. Грит, продай деревню. Хорошо заплачу, да и крестьян твоих не обижу. Всякие блага обещал. На месте моих угодий собирается не то сады разбивать, не то теплицы строить.
Крики и звуки в округе затихли. Тишина коромыслом повисла над рекой. Уморённые от работы бабы удивлённо подняли головы.
— И што? — прозвучал еле слышный комариный писк. — Едри твои оглобли шиворот — навыворот!
— Нет, вы только мякните, что он злыдень заморский обещает? — не слыша затихшего народа, со смехом продолжал вспоминать Коровин. — Что когда купит вас, то хлеб будет выкупать по самой высокой цене. Да чего там выкупать... Сказывает, что всем своим работникам, в отличае от пришлых, будет платить больше на четверть за любую работу просто потому, что это его крестьяне. Ну, врет же ведь? Где-жа тако видано? Да и зачем?
— И-и-и ты-ы-ы??? — со стороны реки прозвучало уже гораздо сильнее. — Сутяги-миляги, утки с гусями порхатые...
