— МВТ? — ТВМ-Мт почесал затылок, замерев в дверях и не видя экрана. — Вахту сдавать будешь, или я еще посплю?
"На, выкуси!" — Указательный палец тронул пиктограмму подтверждения ввода команды и младший техник и довольно развернулся в кресле.
Транспорт "скушав команду", мигнул экраном и завис.
В мгновение ока старший техник оказался рядом, выдирая из сиденья младшего по должности.
— Еще рано, слишком рано... — Бормотал он себе под нос, "поднимая" систему. — Надо совсем чуть-чуть! Пожалуйста, еще рано!
Бортовые системы корабля бодро перемигнули и отключились.
Вновь включились, но уже тревожным, синим огнем.
Транспорт дрогнул раз, другой и зашелся сиреной тревоги, пугая до мокрых штанов.
И не испугал: ТВМ-Мт был не из пугливых, а МВТ-К точно знал, что же он сделал.
— Зря стараешься. — Впервые младший техник был так счастлив и спокоен от отлично выполненной работы, что даже перестал дрожать в присутствии старшего. — Корабли меняют курс.
Вместе с его словами, тревожные синие зарницы сменились стандартным освещением, и на обзорном экране развернулось изображение уродливой системы с тремя планетами в ряд и старой, почти погаснувшей, звездой.
Все четыре ТОК-а, плотной группой замерли у четвертой планеты, выбивающейся из общего ряда и покрытой белым слоем льда.
Головной корабли переваривал обновленную команду, подстраивал банки памяти, подкачивал архивные копии звездных карт этой системы и обновлял ведомые корабли.
С одного из кораблей пришли странные сигналы повреждения разумных, которые программа откинула как несущественные в данный момент. Следом, подобные сигналы посыпались и с остальных.
Вновь система отложила изучение и начала делать то, для чего не предназначалась.
Планирование...
На виртуальную карту легла длинная цепочка дальних бросков, изменилась, зазмеившись прихотливой змеей, тянущей свою морду от звезды к звезде, словно в поисках удобной норки.
Раз от раза, змея меняла свой курс, отбирая звезды по странным критериям и параметрам.
Старший техник мечтал о чем-нибудь крепком, чтобы, выпив, можно было уже не бояться проснуться там, куда их унесет.
Двоих в окружении миллионов "обезьян".
— Это называется — нас ждет одиночество. — Скривил он свои серые губы и уставился на МВТ-К. — Мог бы и сказать, между прочим! Я, вроде, к стукачам не отношусь...
Легкое сотрясение и удаляющаяся планета, вестники того, что комп нашел курс и теперь их ждет долгая дорога.
— Мы должны иногда жертвовать. И не важно — принципами или собственными жизнями. Может быть, нам придется жертвовать и чем-то большим, но... Нам с этим жить. — Серый техник уселся прямо на пол и прислонился спиной к панели приборов, согнув одну ногу в колене и положив на нее свою руку. — Я готов пожертвовать многим, ради одного-единственного знания...
— "Приходя — не бойся. Уходя — не плачь..." — Старший техник коварно ткнул своего напарника пальцем, сбивая с того задумчивость и высокоморальные терзания. — Лучше один раз сделать, чем сто раз пожалеть, что не сделал!
— Я — сделал. — Согласился младший. — И не пожалею.
Четыре ТОК-а быстро набирали скорость, оставляя по правому борту ряд планет, давно замерзших и их светило, которое не сможет дать тепла даже микробу.
Вырвавшись на стартовую дорожку, корабли остановились.
Прямо перед ними, на разгонной прямой, танцевали легенды.
Красивые, правдивые и единственные, о которых никто не расскажет.
Клочья тумана, словно легкое платье танцовщицы, окружали этих существ.
Тумана, который увидят лишь в том случае, если кто-то очень догадливый, оставил в этом месте камеру, которая сейчас все снимает.
Желтый туман, синий туман, зеленый и красный, пронизанные стрельчатыми прорехами, в которых суетились еще десятки цветов, спешащих вырваться наружу и установить свой, главенствующий, цвет. Доминирующий над остальными. Природа в своем многообразии, Вселенная в своем многоцветье и Жалкая капелька разума, запертая в костяном черепе.
Как в старой сказке — игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце, а заяц в хрустальном ларце Мирозданья.
Увидеть танец и уйти, унося в сердце легенду.
Увидеть танец и присоединиться к нему, став легендой.
Выбор всегда есть.
Главное сделать выбор.
И не жалеть.
Танцующие бабочки — "Ларки", несущие в себе начало и стремительное угасание.
По легенде, эти красавицы разумны и способны захватить в свой танец живого, окутав своими крылами и подарив бесконечное чудо возрождения, роста и тихого угасания.
По легенде, они души тех, "старших", что прошли к нам из других миров, параллелей и вселенных, вдохнули жизнь и теперь лишь следят, чтобы жизнь продолжалась, выродившись в неразумный танец.
По легенде, это чудо рождения и покой смерти, заволакивающий взгляды, затуманивающий и вспышкой света пробуждающий к новому восходу.
Ларки окружили корабли своим танцем, едва касаясь туманом защитных полей, которых словно и не было вовсе — туман проходил насквозь, пронзал и вновь, целенький, изгибался в другую сторону.
Сирены "угроз" выли не переставая.
Головной компьютер вис, перезагружался и снова вис, уходя в рекурсию.
Двое разумных любовались танцем, жаждая прикосновения этих туманных крыл.
В черных глазах отражались фигуры танца, эти сложные танцевальные па, которые невозможно повторить будучи из плоти.
Но и став бесплотным, ты не станешь таким ярким!
За гранью пустоты, в блеске всех цветов, оттенков, радуг и палитр, танцевали и танцевали эти существа, сводя разум с его привычного места, награждая безумием, наполняя вдохновением и уводя в дали, вернуться из которых, это все равно что отказаться одновременно от зрения, движения и слуха, превратившись в едва дышащий камень, помнящий танец.
Хоровод сменился вальсом и чинные пары проплыли сквозь корабли, сквозь их валяющийся в отключке груз и, содрогнувшись от ужаса, вырвались наружу, заключив ТОК-и в плотный кокон, словно белые тельца, вторгшуюся в тело занозу.
— Я сделал выбор. — МВТ-К выпрямился, бесстрашно взирая на бабочек, облепивших корабли и стремительно меняющих цвета от ярких и веселых, до напряженно темных, пульсирующих, пугающих. — Я сделал его.
— "Мы" сделали его. — Старший техник положил локоть на полумертвый пульт и опустил на него свою лысую, серую голову. — Скажи ты мне, что задумал... Мой кристалл не стал бы...
Со вздохом, ТВМ-Мт, махнул свободной рукой, признавая, что сделанного не исправишь и не вернешь.
Ларки, прервав свой танец, превратились в мрачное окружение, пульсирующее разрядами молний, кончики которых вылетали далеко в пустоту и пропадали, размываясь.
— Ого...
Там, где терялись молнии, начали возникать новые и новые бабочки, яркие, полные огня и сил.
Своими туманными крылышками они вторгались в ряды потемневших товарок, разбавляя темноту, внося яркие мазки всех цветов.
Ряд планет, оставшийся позади кораблей, осветился яркой вспышкой и светило, не выдержав такого колоссального вливания разномастных энергий, принялось сжиматься в яркую точку, грозясь стать Сверхновой в самое ближайшее время.
Пробиваясь тысячами и десятками, сотнями тысяч, бабочки превратили все пространство в огромную картину, с которой, на двух серокожих взирало странное око.
Кошмар импрессиониста и посмертный вопль кубиста — одновременно.
На синем фоне, голубое, с красной радужкой и ослепительно золотым зрачком, постоянно менявшим свою форму, ведь, по сути своей, зрачок был ничем иным, как тугим коконом молний, плазмой и зыбким маревом восходящего солнца — одновременно.
Золото сменялось ослепительной, бело-голубой зарницей вспышки сверхновой, провалившейся в глубины черной дыры — одновременно.
Отрицание всех законов природы, вариантов развития событий — вот что наблюдали серокожие техники своими черными глазами.
Жаль, эту легенду более никому не дано ни увидеть, ни, тем более, рассказать.
Пока глаза жадно пожирали невозможное зрелище, пока разум восторгался и пытался принять, тела корчились в запредельных, невыносимых муках высоких энергий.
Чем ярче зрелище, тем больше боль.
Бабочки, соткавшие вокруг четырех корабликов непроницаемую сферу, пожирали боль разумных, расправляя в ней свои потемневшие крылья, манили сознания за собой, в полет, которому не будет конца.
Вспышка перехода унесла транспорты по координатам, оставляя в системе буйство вещества, блеск энергии. Сонмы сознаний, что уже давно стали единым целым приветствовали еще две маленькие и слабые частички, чьи тела, подобно пересушенной бумаги, покоились на своих местах в рубке головного ТОК-а, ожидая когда движение воздуха обратит их в пыль, разнося, тонким слоем, по полу, стенам и панелям...
Два разумных, чья запредельная боль и стала "последней каплей" для осознания себя, кристаллом-библиотекарем.
* * *
Сон, всемогущий и всемилостивейший, злейший и спасительнейший, злой Гипнос и сладкий Морфей.
Только во сне мы летаем, не ведая крыльев; плаваем, не зная жабр; горим в огне, совершаем открытия и мечемся в кошмаре.
Мы пробуждаемся освеженными.
Мы волочим ноги, проиграв схватку с ужасами.
Мы тащим в стирку мокрое от пота постельное бельё.
А сон, делает нам ручкой, точно зная, что никуда мы от него не денемся.
За все время, что я был наемником и раньше, когда моя трудовая карьера только начиналась, я искал своего предела — сколько можно не спать.
И нашел, когда от боли мог только выть и кататься по прохладному полу, радуясь, что этого никто не видит.
Мой предел — пять суток, без медикаментов.
В конце пятых жизнь превратилась в черно-белое кино с ежесекундными лакунами.
И я научился спать сидя, привалившись горящей спиной к холодной, бетонной стене.
И восхищенно-удивленный вопль, с соседней кровати: "Он же спит сидя!"
Вновь и вновь переживая события тех лет в странном сне, сочном и расстраивающе-реальном, по своей сути, я выздоравливал.
Я отпускал друзей, у кого-то прося прощения, а кому-то легкомысленно махая рукой на прощанье.
Подмигивал врагам, осознавая, что они делали мою жизнь намного ярче и враги исчезали, скрежеща зубами.
Моя рабыня только качала головой и тяжело вздыхала, испуганно прижимаясь к стене всеопустошающегося хранилища моих личных воспоминаний, сожалений, комплексов и надежд.
У меня большое сердце.
У меня, просто неприличное терпение.
У меня "мусорка воспоминаний" в голове.
А теперь лишь эхо летает где-то там, высоко.
Вытащив на гора все, чистое и грязное, принялся сортировать на две кучки "Надь" "и На не Надь".
"Надь", к вящей радости Йари, оказалась просто поразительно огромадной кучей.
Почесав ухо, принялся сортировать по второму разу.
По ощущениям — куча стала даже еще больше!
Пока раздумывал о начале третьего перекладывания, рабыня плюнула и стала запихивать все обратно, старательно обходя кучку "И на не надь", боясь вступить "не в г, так в партию".
Г растекалось, не желая расставаться с таким теплым местечком, как моя голова.
Разделяясь на вонючие струйки-щупальца, оно подтягивало свое мусорное тело, грозясь вновь занять место там, откуда я его выбросил с такой радостью.
Йари дважды прижигала гнойные, смердящие отростки.
В третий раз, ей пришел на помощь "некто со стороны".
Впрочем, знаю я, кто этот "некто".
Ромм Мощенщик.
В четыре руки и два дара эти "огненные" беспредельщики выжгли все, до чего дотянулись.
И я пришел в себя.
Не обычное состояние.
Так бывает, когда ты пяток лет вскидывался в шесть утра, потому что на работе надо быть в семь.
А теперь, у тебя отпуск.
Потрясающе.
Я даже от души чихнул и почесал нос, радуясь этому простому звону в голове, от сладкого "а-а-апчхи-и-и!"
Вздохнул и осторожно открыл глаза, ведь, как учит нас народная мудрость: "Если у вас ничего не болит, значит, вы и не живете!"
Знаете...
Врет народная мудрость!
Жить вы начинаете только тогда, когда ничего не болит!
Сладко потянувшись еще раз, прислушался к тараканам в своей голове.
Вроде не бегают.
По крайней мере, топота лапок не слышно.
Хорошо!
Легкое головокружение и подкатывающая к горлу тошнота, как последствие выхода из прыжка и мир запрыгал огоньками разноцветных искр.
Над одеялом кружились зеленые и красные, бардовые и коричневые. От стен "разило" золотистыми и карамельными.
От появившейся голограммы Сти — синими и серебристыми.
— Доброе утро! — Без малейшего напряжения в голосе, от всей души, поприветствовала меня хозяйка корабля. — Как самочувствие?
— Неожиданно! — Подмигнул я, в ответ. — Неожиданно — превосходно!
— Я сообщу капитану. — Сти исчезла, деликатно оставляя меня одного, чтобы я смог одеться.
Странная такая, можно подумать она не видела меня голышом...
Или это на нее так влияет Ромм, с его характером "советского человека"?!
Из одежды, в палате, нашлась больничная пижама и имперский камуфляж, видимо притараканенный из моего бота давным-давно, таким он выглядел помятым и пыльным.
Встряхнув от пыли камуфляж, поднес его к носу: вроде чистый. Посторонних запахов нет, к рукам не липнет, пятна не просматриваются, дырки отсутствуют — чего еще надо мужчине, прошедшему 20 лет наемничества?
Правильно — горячий душ!
С камуфляжем в руках протопал в санузел, бросил одежду на теплый пол, а сам полез в кабинку, мыться.
В зеркало решил не смотреться принципиально, пока не отмоюсь до скрипа!
Плескался, наверное, больше часа, сожалея о том, что растительность сведена и побриться — нет ни малейшей возможности.
А ведь сие — ритуал, Звезды странные!
Словно неведому духу отдать частичку себя, очиститься и посвежеть.
Выбравшись из душевой кабины, натянул камуфляж прямо на мокрое тело.
Не думайте, что я сошел с ума — ткань камуфляжа рассчитана и не на такое — раз. А во-вторых, костюм "приводит себя в порядок", подзаряжается и чистится от тепла тела, используя влагу, как еще одно средство "подзарядки".
На чем все это основано, мне трижды порывался рассказать Мишт, но я благополучно засыпал на первой половине второй четверти его объяснений.
"Крыса", вынырнувшая из-под кабинки, притащила в зубах форменную обувь с воткнутыми в голенища, пакетиками носков.
Почему-то, красного цвета!
Покачав головой, обулся и стер рукавом, с зеркала, капельки воды.
И сжал кулаки.
Все-таки, что-то пошло у меня не так...
Из зеркала на меня смотрел я...
Я, тех самых, еще Земных, лет.
Улыбнулся и обмер...
Плохо же я помню себя самого!
Никогда не выглядел я так... Спокойно и уверенно!
Во взгляде — усмешка, а не оскал на окружающий мир.
Ниточки "тигриной морды" чуть сгладились, а в уголках век пропали "гусиные лапки".
Из зеркала на меня смотрел я, 30-лет от роду.
И пусть в глазах все едино мелькал опыт, а в улыбке — плескалось самодовольство, я себе нравился.
